Полётов. Страница 5

Затем вернулся в гостиную и принялся переставлять мебель. Диван, стоявший в центре комнаты лицом к камину, писатель передвинул так, чтобы сидящий на нём человек оказался спиной к книжным полкам. Своё кресло Леонид расположил напротив, на значительном расстоянии – так, чтобы между ним и гостьей оставалось пространство журнального столика. Потом он отодвинул небольшую тахту, стоявшую у стены – создавая дополнительное пространство, чтобы комната казалась больше, а люди в ней – дальше друг от друга.

Вспомнив о диктофоне, который наверняка будет у журналистки, Леонид включил торшер так, чтобы свет падал на гостью, оставляя его самого в полутени. Небольшое преимущество, но в предстоящей встрече могла пригодиться любая мелочь.

Следующие десять минут Полётов провёл, расхаживая по гостиной и мысленно репетируя. О чём она спросит и что писатель ответит? О литературе? Пожалуйста, Леонид готов обсуждать книги, влияния, техники. О его жизни здесь, в горах? Хорошо, он расскажет о преимуществах уединения для творческого процесса. О причинах отъезда из России? Тут придётся быть осторожнее – общие фразы о желании сосредоточиться на письме, избегая отвлекающих факторов большого города.

А если она спросит о Павлиновой?

Леонид остановился посреди комнаты, чувствуя внутреннее напряжение. Это имя, даже мысленно произнесённое, вызывало физическое ощущение тревоги. Что Полётов ответит? Скажет, что не помнит её? Это будет очевидной ложью. Признает, что был знаком с ней? Но это приведёт к новым вопросам. Может, заранее обозначить эту тему как запретную? Но тогда Косичкина поймёт, насколько это важно для него, и только сильнее заинтересуется.

Писатель ощутил нарастающую панику – то самое чувство, которое он тщательно изгонял из своей жизни, выстраивая вокруг себя предсказуемость. Прерывистое дыхание, холодный пот, частый пульс в висках. Нет, только не сейчас. Леонид глубоко вдохнул, сосредоточившись на ощущениях в теле – на том, как воздух наполняет лёгкие, как поднимается и опускается грудная клетка. Медленно выдохнул через рот, считая до пяти. Потом ещё раз. И ещё.

Постепенно тревога ослабла. Нужно было двигаться дальше. Полётов прошёл в ванную и долго смотрел на своё отражение. Серая щетина делала его старше – сколько дней он не брился? Три? Четыре? Леонид включил воду и провёл бритвой по щекам, морщась от того, как лезвие царапает сухую кожу. Затем умылся холодной водой и поднял взгляд. Из зеркала на него смотрело усталое лицо человека, который слишком долго прятался от мира. Глубокие морщины у глаз, залегшая между бровями складка, поджатые губы. Писатель никогда не считал себя красивым, но сейчас впервые за долгое время подумал о том, как воспринимают его другие. Какое впечатление Полётов произведёт на эту Косичкину.

Леонид вернулся в спальню и сменил домашний свитер на рубашку – тёмно-синюю, строгую. Не слишком официально, но и не по-домашнему. Пригладил волосы, застегнул пуговицы на манжетах. Потом остановился, почувствовав абсурдность происходящего. Он готовился к встрече, которая никогда не должна была состояться, с человеком, которого совершенно не хотел видеть. И всё же что-то глубоко внутри рождало лёгкое, почти забытое волнение.

Глава 2

Леонид открыл дверь. На пороге стояли офицер из участка, полицейский в форме и рядом – Марина Косичкина. Свет с крыльца падал на её лицо. Ветер шевелил волосы, но она не поправляла их. Журналистка смотрела на Леонида прямо, и в глазах читалось облегчение, хотя она пыталась это скрыть.

Полицейский говорил по-русски медленно, с тяжёлым акцентом, растягивая гласные:

– Добрый вечер, господин Полётов. Мы привезли к вам госпожу журналистку, как договаривались.

Леонид молча кивнул, не сводя глаз с женщины. Перед ним стояла не матёрая журналистка, а девчонка – едва за двадцать, с влажными от ночного воздуха губами и завораживающим взглядом. Она смотрела прямо, без тени смущения, словно имела полное право нарушать его покой.

Тёмные волосы Марины Косичкиной рассыпались по плечам, одна прядь прилипла к шее, где пульсировала тонкая голубая жилка. Её лицо нельзя было назвать красивым – слишком острые скулы, слишком дерзкий подбородок, но что-то в нём притягивало взгляд и не отпускало. Глаза – почти чёрные в темноте – смотрели с вызовом и обещанием.

Блузка была слишком прозрачной для здешних широт – белый шёлк, ставший мокрым и полупрозрачным от сырого балканского воздуха, облепил руки и грудь. Она держалась прямолинейно, локти прижаты к бокам – поза не скромницы, а скорее человека, привыкшего к вниманию, знающего, как действуют мужские взгляды.

Когда Марина шагнула вперёд, в конусе жёлтого света от фонаря проступили очертания груди – соски напряглись от ночного холода, проступили под тканью двумя аккуратными точками. Полётов не отводил глаз, но и не смотрел – скорее отмечал детали автоматически, как в прежние времена, когда работал в редакции и составлял фотороботы подозреваемых. Он заметил, что у неё чуть распухли губы – может, от ветра, может, от недавнего поцелуя. Щека под левым глазом была припухшей, будто кто-то недавно бил её или она не спала несколько ночей подряд.

Юбка была ещё короче, чем Леонид ожидал: полоска синего денима, открывающая не только колени, но и большую часть бёдер, которые казались золотистыми даже в мутном свете. Следы летнего загара ещё не сошли, и на зоне декольте оставался белый контраст от купальника. По ногам стекали капли дождя, оставляя тёмные дорожки на коже. Где-то на уровне середины бедра виднелась красная царапина – длинная, но не глубокая.

Ветер шевелил подол юбки, обнажая то одну, то другую полоску кружева – бельё было чёрным, с геометрическим узором: ни из магазина «Универсам», ни с местного рынка. Леонид подумал, что если бы не было полицейского, она вовсе не стала бы носить юбку, пришла бы в одних чулках и рубашке. Босоножки с тонкими ремешками смотрелись уместно только на городском тротуаре и сейчас были покрыты слоем дорожной пыли; левая стопа покраснела от ссадины, а пальцы ноги чуть посинели от холода, но Марина не делала ни малейшей попытки согреться или прикрыться. Она явно знала, как выглядит, и не то чтобы гордилась этим, а воспринимала как данность: рост – метр шестьдесят четыре, вес – неважно, цвет глаз – чёрный, как ночь на Балканах, отношение к обнажённости – спокойное.

Но дело было не только в одежде. Полётов почувствовал запах – не обычный женский, а смесь духов с ноткой цитруса, табачного дыма, дешёвого лосьона для снятия макияжа и чего-то горького, едва уловимого, что напоминало ему детство и летнюю сырость. Он хотел бы сказать, что это аромат таланта, но понимал, что просто не умеет разбираться в парфюмерии.

Когда Марина подошла ещё ближе, запах стал гуще, насыщеннее. На миг ему показалось, что он знает этот запах – или его составляющие – и они ведут не к женскому туалету, а к подъезду старого московского дома, где на лестнице пахло хвоей, испорченным молоком и влагой. Он с трудом удержался, чтобы не сделать шаг назад.

Пока полицейский медленно составлял протокол ночной транспортировки гражданки Косичкиной, сама она стояла перед Леонидом с ледяной невозмутимостью. На лице по-прежнему не было какого-то определенного выражения – ни страха, ни смущения, ни даже любопытства, только усталость, переходящая в лёгкую насмешку над этим маленьким спектаклем. Она даже не пыталась скрыть, что приехала не по своей воле – или что не доверяет всей этой затее. Леониду вдруг стало стыдно за то, что он рассматривает её так пристально, но ничего не мог с собой поделать: в Марине было притягательное сочетание уязвимости и наглости, в котором Полётов узнавал собственные худшие черты, но в женском обличье. Какая-то часть его жаждала спровоцировать её, довести до предела, чтобы увидеть, как она сломается или, наоборот, начнёт нападать первой.

Полицейский наконец сдался и махнул рукой, оставив журналистку на пороге. Офицер обменялся с Леонидом коротким взглядом – мол, сам напросился – и ушёл к машине, громко хлопнув дверью. Марина осталась стоять на крыльце, будто не собиралась входить внутрь, а только хотела посмотреть на хозяина этого странного дома. Она смотрела на Леонида внимательно, не мигая, и в этом взгляде было что-то большее, чем просто профессиональный интерес.