Полётов. Страница 2

Ровно в полдень в дверь постучали – три коротких удара. Леонид не поднял глаз от планшета, когда Мария вошла на кухню. Молодая болгарка молча сняла куртку, повесила на крючок у двери и принялась готовить обед. Её движения были экономными и точными – она работала у него уже два года и знала все привычки. Стейк с кровью, прожаренный ровно две минуты с каждой стороны. Ничего лишнего.

Полётов смотрел в окно, пока она нарезала мясо. С кухни открывался вид на отвесные скалы и редкие сосны, цепляющиеся корнями за каменистый грунт. Орлы парили в восходящих потоках воздуха.

Мария поставила тарелку перед ним, и их взгляды встретились. Сок стекал по краям мяса, образуя розоватую лужицу.

Когда он поел и отодвинул тарелку, она кивнула – коротко, почти незаметно – и пошла в спальню. Не оборачиваясь.

Леонид задержался – не специально, просто не сразу поднялся. Он допил воду, посмотрел в окно, отметил движение облаков над склоном. Тело уже знало, что будет дальше, и это знание вызывало лёгкое, неприятное напряжение – как перед обязательной процедурой, которую нельзя отменить, но можно оттянуть на пару минут.

Когда он вошёл, Мария была обнажена. Не демонстративно – просто раздетая. Одежда аккуратно лежала на стуле, бельё сложено поверх, как всегда. Она лежала на боку, спиной к двери, колени чуть поджаты. Услышав шаги, она не обернулась сразу – дала ему войти, закрыть дверь, быть здесь окончательно.

Леонид разделся сам. Не быстро и не медленно – как человек, который делает это не в первый раз и не в последний. Когда он лёг рядом, матрас едва заметно прогнулся, и Мария повернулась к нему лицом. Их взгляды встретились – ненадолго, но достаточно, чтобы оба поняли: сейчас начнётся.

Она первой потянулась к нему. Ладонь была тёплой, чуть влажной. Это всегда сбивало его – он каждый раз забывал, что её тело реагирует, независимо от договорённостей. Мария вдохнула глубже, чем собиралась, и тут же усмехнулась – коротко, почти незаметно, как человек, поймавший себя на лишнем.

– Холодно сегодня, – сказала она вдруг негромко.

Фраза была ни о чём, но именно поэтому была важной. Леонид кивнул. Он тоже предпочитал такие слова – ни о чём, чтобы не приходилось говорить о главном.

Их движения не были выверенными до автоматизма, как ему иногда казалось. Были паузы. Небольшие промахи. Он задел её плечо, она поморщилась и тут же расслабилась. В какой-то момент Мария задержала дыхание дольше обычного – не от удовольствия, а потому что тело вдруг вспомнило что-то своё, не согласованное.

Леонид почувствовал это. И именно это его всегда пугало. Не её реакция – своя. Мгновенное, почти забытое желание задержаться, быть внимательнее, сделать не по схеме. Он тут же подавил его, но след остался – как царапина, которую не видно, но она зудит.

Мария сжала пальцы на его запястье – несильно, скорее рефлекторно. Потом отпустила, будто испугавшись собственного жеста. Они оба это заметили и сделали вид, что ничего не произошло.

Когда всё закончилось, она осталась лежать, глядя в потолок. Грудь поднималась и опускалась чуть быстрее, чем следовало. Леонид сел, опершись локтями о колени. В комнате повисла тишина – не пустая, а неловкая.

– Нормально? – спросил он, сам не зная зачем.

Мария повернула голову, посмотрела на него внимательно, без иронии.

– Да, – сказала она после короткой паузы. – Просто устала.

Это была правда. Не вся, но достаточная.

Она встала неспеша, прошла в ванную. Вода зашумела. Леонид остался сидеть, чувствуя, как в теле смешиваются привычное облегчение и что-то лишнее – тёплое, ненужное, от чего он не знал, как избавиться.

Он понял: именно такие моменты опаснее всего. Не те, где всё механично, а те, где вдруг становится слишком по-настоящему.

Полётов провёл тыльной стороной ладони по глазам, затем медленно поднялся с постели. Каждый его жест был точен и скуп. Он не позволял себе ни минуты бесполезного бездействия, даже процесс возвращения в рабочий ритм был тщательно регламентирован внутренним распорядком.

После недолгого душа – вода текла едва тёплая, не позволяя расслабиться – Леонид облачился в тёплую куртку и вышел из дома. Несмотря на яркое солнце, воздух уже был по-осеннему прохладным. Дыхание превращалось в облачка пара, которые тут же рассеивались в чистой горной атмосфере.

У писателя был проторенный маршрут – узкая тропа, спускающаяся от дома в лес, делающая широкий полукруг и снова возвращающаяся наверх. Час ходьбы, не больше и не меньше. Достаточно, чтобы размять тело и освежить голову, но не настолько много, чтобы утомиться или отвлечься от рабочего настроя.

Сосны шумели над головой, а их запах был густым и терпким. Он шёл быстрым, размеренным шагом, слушая хруст опавших веток под ногами. Эта прогулка была не столько отдыхом, сколько продолжением работы. Здесь, среди деревьев, в движении, рождались решения сюжетных линий, оформлялись диалоги, складывалась структура текста. Для Леонида это была часть рабочего процесса – менее формальная, но не менее продуктивная.

Полётов остановился на небольшой поляне, где лучи солнца пробивались сквозь кроны деревьев, образуя на земле светлые пятна. Здесь был установлен грубо сколоченный деревянный стол и скамейка – единственное изменение, которое он внёс в окружающий ландшафт. Писатель часто сидел тут, делая заметки в небольшом блокноте, который всегда носил с собой.

Сегодня Полётов не задержался на поляне, продолжив путь. Мысли его были заняты новой главой романа – сложным диалогом между персонажами, отношения которых зашли в тупик. Все книги писателя в конечном счёте были об одном: о невозможности полного понимания между людьми, о хрупкой границе между близостью и одиночеством. Критики называли его «писателем отчуждения», и это определение его вполне устраивало.

Маршрут делал поворот, и Леонид начал подъём обратно к дому. Эта часть пути была тяжелее, с крутыми участками, где приходилось хвататься за ветви деревьев, чтобы удержать равновесие. Но именно здесь, преодолевая физическое сопротивление подъёма, Полётов ощущал наибольшую ясность мысли. Тело, занятое подъёмом, освобождало разум для более тонкой работы.

К дому писатель вернулся слегка запыхавшимся, с покрасневшими от холодного воздуха щеками. Снял обувь у входа, повесил куртку на крючок. Каждое движение было отточено годами повторений – ничего лишнего, ничего спонтанного.

Полётов налил себе чай и вернулся к компьютеру. Послеобеденное время он обычно посвящал редактуре утренних текстов. Читал написанное медленно, вслух, вслушиваясь в ритм предложений, в их музыку. Иногда менял одно слово на другое, переставлял абзацы, вычёркивал целые страницы. Тексты Леонида были гладкими, без лишних углов и шероховатостей.

За окном свет начал меняться. Солнце клонилось к закату, окрашивая верхушки сосен в тёплый золотистый цвет. Тени удлинялись, становились чётче. Это было любимое время писателя – переход от дня к вечеру, момент, когда один мир уступал место другому.

Когда стало совсем темно, Полётов отложил работу. Включил несколько ламп, дающих мягкий рассеянный свет. Растопил камин в гостиной – скорее для атмосферы, чем для тепла, хотя ночи в горах уже становились холодными. Огонь быстро разгорелся, бросая на стены дрожащие отблески.

Вечерний ритуал Леонида включал ужин – такой же простой, как и обед, – а затем чтение у камина. Сегодня он выбрал Борхеса, старый сборник рассказов на испанском, который читал уже не в первый раз. Иностранный язык заставлял сосредоточиться на каждом слове, на его звучании и значении. Это было своего рода медитацией – отрешением от своей реальности, вхождением в чужую.

Время от времени Леонид отрывал взгляд от страницы и смотрел на пламя. В такие моменты лицо становилось мягче, черты расслаблялись. Если бы кто-то увидел его сейчас – что было практически невозможно в его уединении – то удивился бы, насколько уязвимым выглядел этот человек, известный своей жёсткостью и отстранённостью.