Пересмешник на рассвете. Книга 2. Страница 2

Сесиль не ушла, она захлопала длинными ресницами и спросила, как в тот день, когда она впервые пришла к нему с объявлением из «Суаре» в руках:

– Вы хотите, чтобы я разделась?! Но я же буду совсем голенькая!

– Уверяю вас, мадемуазель, – соврал ей Вильгельм, – не нужно бояться. У меня и в мыслях нет ничего непристойного.

Не прошло и пары часов, как они переспали, и он в порыве нежности предложил ей остаться. А она согласилась… Легко пришла и так же легко ушла, растаяла, как сон. Сон чудесный и волшебный, но все сны заканчиваются.

Вильгельм метнулся к револьверу, но на этот раз не стал подносить его к виску. К счастью, этот порыв угас раньше, чем он успел натворить глупостей. Он должен выгнать Сесиль из головы, если хочет сохранить рассудок, но пуля не лучший способ открыть эту дверь.

Вильгельм сел на кровать, тут же вспомнил, что на ней произошло, и перебрался на подоконник. Прижался лбом к холодному стеклу, покрытому с той стороны мелкой россыпью дождевых капель. Город был удивительно тих. Странное дело. Несмотря на поздний час, даже в это время можно услышать какие-то звуки: где-то проедет автомобиль, где-то хлопнет дверь, пройдет по улице ночной гуляка или жандармский патруль… На худой конец, вспорхнет с крыши стая голубей или закаркает ворона. Сейчас же тишина была абсолютной, на кладбище такой не бывает.

Вильгельм прикусил губу. Неужели это из-за беспорядков, устроенных брешистами? Страх расползся по Столице, заставив всех затаиться и спрятаться… А потом он вновь подумал о Сесиль – как же иначе? Как она там, на темных улицах?

Конечно, рядом с ней был Этьен, но этого хлыща и соплей перешибить можно. Он не сможет ее защитить, тем более что свой пистолет этот дурень забыл. А если с ней что-то случилось?

– Это не моя проблема, – громко сказал Вильгельм. – Уходи!

И ни на грош себе не поверил. Вильгельм провел пальцем по запотевшему от дыхания стеклу, оставляя извилистую дорожку, по которой побежали капли воды. Еще штрих ногтем, еще мазок подушечкой большого пальца – и крошечное мутное пятнышко обратилось не в портрет, но в то, что могло стать портретом. Вильгельм подышал на стекло, увеличивая импровизированный холст, и продолжил рисовать – зыбкое, мимолетное искусство, которое исчезнет быстрее, чем успеет появиться. Глаз, плавная линия челки…

Он резко остановился, сообразив, кто именно смотрит на него с оконного стекла. Опять она! Да какого черта?! Одним движением руки он смазал не успевший родиться рисунок. Так дело не пойдет.

В конце улицы мигнул и погас фонарь, осталась только луна, спрятавшаяся за пеленой облаков, светлое пятно на почти черном небе. Вильгельм продолжал всматриваться в темноту, почти ничего не различая, словно весь мир сжался до размеров его крошечной комнатушки. И постепенно, как чудовище, поднимающееся из темных глубин, в голове стал вырисовываться план. Существовал только один способ избавиться от Сесиль – по крайней мере, единственный доступный ему, как художнику.

Когда Вильгельм еще учился в академии, он слышал историю о Шеппарди, одном из величайших живописцев прошлого века. У Шеппарди никогда не хватало денег на холсты, и бо́льшую часть своих полотен – теперь уже признанных, а тогда чересчур смелых и новаторских – он писал поверх старых работ. Каждая из его работ на самом деле представляла слоеный пирог: картина, слой грунтовки, затем следующая картина, и так до трех-четырех слоев. Все знали, что под «Девушкой в жемчужном ожерелье» прячется не менее великая работа «Охота на вепря», вот только добраться до нее было невозможно, даже если уничтожить верхнюю картину.

Именно так он и должен поступить с Сесиль. Загрунтовать ее мысленный образ, уничтожить его, а поверх написать новую картину… Подобное лечится подобным, так ведь говорят? И если он хочет избавиться от мыслей о женщине, значит, ему нужна другая женщина.

Вильгельм провел по лицу холодной влажной ладонью. Другая женщина? Ха! Только где же ее искать посреди ночи в этом напуганном городе? Первой мыслью было отправиться к Адель – еще свежи были воспоминания об их забавах на рабочем столе. Но меньше всего Адель подходила на роль утешительницы, несмотря на прочие свои достоинства. К тому же Вильгельм не хотел выяснять отношения с ее мужем, двухметровым мясником с кулаками размером с дыни. Тот сидел сейчас без работы и слишком нервно на все реагировал. Кроме того, это ведь Адель насоветовала ему купить торт, она спросит, как прошло предложение руки и сердца. Что он ей скажет?

Мысль цеплялась за мысль: Адель, торт… И идея вспыхнула, как спичка. Словно на горизонте зажглась Полярная звезда, указывая единственно верное направление. Ну конечно же! Есть в этом городе место, куда он может отправиться со своей болью. Место, где от старой картины не оставят и малейшего следа, покроют холст его жизни таким слоем грунтовки, что вовек не догадаешься, что на нем было написано прежде. Он уже был там сегодня, его туда звали – что же он, дурак, сразу не воспользовался предложением? Когда жизнь делает столь недвусмысленные намеки, только круглый идиот станет их игнорировать. Если бы он сразу послушал ту милую женщину, не пришлось бы пробовать на вкус ствол револьвера. Как она там говорила? Блондинки, брюнетки, катлинки, фринки, сарацинки… Да какого черта?! Он перепробует их всех. Не будет вылезать из постели, пока в голове не останется даже мысли об этой сучке Сесиль. Денег у него хватит и на неделю, и на месяц в борделе. А что? Не самый плохой способ убить прежнего себя – потратить все нажитое состояние на выпивку и шлюх. Разве не так полагается жить и умирать художнику? Напившись до беспамятства, в объятиях пары умелых девиц с крепкими сиськами. На мгновение улыбка вновь вернулась на свое законное место. Но катлинкам, фринкам и сарацинкам придется еще постараться, чтобы она утвердилась там окончательно.

Вильгельм нашел ящик для красок, в котором хранил сбережения – пачки мятых купюр, векселя, довольно крупная сумма, которую он копил на то, чтобы перебраться в другую, более просторную, квартиру или в домик в пригороде. Но сейчас эти планы на «лучшую жизнь» потеряли всякий смысл. Не пересчитывая, он распихал деньги по карманам. Имеющейся наличности с лихвой хватит на то, чтобы снять всех до единой цыпочек в «Курятнике», включая брандершу. Такие времена, что шлюхи стоят дешево.

Дождь за окном усилился, забарабанил по стеклу, но подобные мелочи уже не могли его остановить. Его странствие не закончилось, а вышло на новый круг. Он спустился на самое дно ада, теперь ему предстоит выбираться наверх.

Самое дно? Вильгельм представил себя в окружении разгоряченных, потных женских тел, среди стонов, визга и криков… Он и в самом деле этого хочет? В глубине души Вильгельм не был в этом так уж уверен, но заставил себя думать, что у него нет выбора. Катлинки, фринки и сарацинки ждут его. Как и он сам, все они были рождены для этой ночи.

Путаясь в рукавах, Вильгельм натянул пальто и выскочил из дома. Впрочем, не прошло и пары минут, как он вернулся – забрать пистолет. Это оружие тоже было создано для этой ночи, и оно не собиралось пропускать все самое интересное. Оно просто ждало своего часа.

Глава 53

Море шепчет, море стонет, море плачет. Не шелестит, не плещется волнами, разбиваясь о прибрежные скалы, а говорит человеческим голосом. Кричит тихо, почти беззвучно, умоляет, просит: «Дочка, милая, пожалуйста… Пожалуйста, милая, мне больно, пожалуйста…»

Ивонн Ванмеер знает этот голос, знает как никто другой. Голос не моря, а ее несчастной умирающей матери. Голос сожранного болезнью человека, которому уже не помогают лошадиные дозы обезболивающего, у которого не осталось ничего, кроме отупляющей боли, огромной, как раскинувшееся перед Ивонн море. Этот голос рвет сердце Ивонн в клочья. Каждое слово, произнесенное этим голосом, – терновый шип, вонзающийся в грудь, каждое из бесконечных «пожалуйста» оборачивается глубокой кровоточащей раной. Она не столько слышит эти мольбы, сколько чувствует их. Скоро от сердца совсем ничего не останется, только черная дыра в трепещущей клетке ребер.