Русский диктат (СИ). Страница 36

— Секунд-майор, сообщите Её Великому Высочеству, что я намерен сегодня с ней переговорить. А если она разговаривать не будет, то я найду, с кем поговорить и без нее… Вот так и передайте! — сказал я.

Ещё раньше, когда я был в больнице, отправил Ивана Тарасовича Подобайлова к Елизавете. Предполагалось, что он подготовит почву для моей аудиенции. По крайней мере, предупредит Елизавету, чтобы она меня приняла. Ну и как-то задобрит, помнет бока ей что ли.

Однако… Ивана не приняли в Царском Селе. Мало того, престолоблюстительница повелела ему отправляться в Петербург и ждать дальнейших её указаний. Мол, вернулся он не по её воле, она-то думала, что он воевать будет. Оттуда он возвращается, а у Елизаветы, как я уже знал, сразу два любовника.

Когда я начинал терять терпение, предполагал силой ворваться в покои Елизаветы Петровны, всё-таки пришёл секунд-майор и сообщил, что государыня ждёт меня, но попросила лишь только некоторое время, чтобы она смогла одеться. Как будто бы я её не видел в обнажённом виде. Да я видел такие виды Елизаветы, что и не каждый её любовник смог бы похвастаться.

Не хочет принимать меня полураздетой, как других? Понимает, что это на меня не подействует, а, напротив, может вызвать гнев. Ну или иронию.

Ещё полчаса прошло. Правда, каждые пять минут выходила Мавра Егорьевна и сообщала, что Елизавета одевается, а потом я всё-таки увидел её…

— Ваше Великое Высочество, — сказал я и изобразил необходимый поклон. — Вот, прибыл спасать тебя, матушка. Мужи державные воду мутят, да тебя, золотую рыбку, подставляют. Али ты всё-таки возжелала смерти Анны Леопольдовны и взять всю власть себе?

Елизавета была ошарашена моим напором и, как рыбка, выброшенная на берег, открывала и закрывала рот. Ещё и постукивала ногой от негодования, словно бы хвостом рыба. Или как кошка, когда нервничает, машет своим хвостом.

— А ну, пошли все вон! — выкрикнула Елизавета, прогоняя своих слуг и гвардейцев, что находились в её комнате, наверное, охраняли от меня.

Я дождался, когда уйдут все, подошёл к Лизе, взял её за руку, посадил в кресло, сам же сел рядом. Одетая, причесанная, с мушкой на груди и на щеке.

Но ведь она явно старалась ради меня, декольте в наряде такое, что невольно смотришь и только гадаешь, когда именно выпадут груди из такого платья. Была одета в белоснежное одеяние, по которому тонкими линиями блистала золотая вышивка. Очень дорогое платье. Но как женщина Елизавета меня уже перестала интересовать.

— Лиза, а я ведь знаю, что ты приказала Остерману меня убить. У меня есть свидетель, есть один из тех убийц, которые поджидали меня в Воронеже, и которых с трудом, но одолели мои люди…

— Я? Саша, я здесь ни при чём! — с вызовом сказала Елизавета. — И кто дал тебе право так со мной разговаривать? Кто позволил тебе называть меня Лизой?

— Тот наш долгий забег любовный. Вспомнила? Он дал мне дозволение. Ты была моей, — я усмехнулся. — А ведь я мог и не поставить тебя во главе России. Хотел всем сёстрам по серьгам раздать, а теперь понимаю, что каких-то сестёр можно было бы и пожертвовать у алтаря Российского Престола. Как думаешь, Лиза, может, мне изменить, исправить свою ошибку?

— Я не приказывала тебя убивать!

— Тогда Остерман прикрывается твоим именем и подставляет тебя. Мы сейчас послушаем человека, который был одним из исполнителей преступной воли Андрея Ивановича Остермана, — сказал я, подошёл к двери, приоткрыл и потребовал подойти Мюнца.

— Генрих, я задам вам один вопрос, а потом поведаете Её Великому Высочеству, Елизавете Петровне, какие у вас были приказы, и кто за этими приказами стоит. Всё то, о чём ранее рассказывали мне, — сказал я, сделал небольшую паузу, потом продолжил: — Говорил ли вам Андрей Иванович Остерман о том, что в приказе убить меня стоит воля государыни нашей, престолоблюстительницы Елизаветы Петровны?

— Да, иначе подобный преступный приказ я бы не исполнял. Лишь только воля государыни для меня имеет значение, — лукавил Генрих Мюнц.

Но, что не отнять, делал это профессионально. Ох, не тех актеров привлекает Лиза для своих постановок, не тех.

— Но я не говорила! — взбеленилась Елизавета Петровна.

— Говорил канцлер, который посчитал, что может прикрываться волей вашей, ваше Великое Высочество. А теперь я бы молил вас, государыня, чтобы вы послушали рассказ этого человека, который до конца оставался верен именно вам, — сказал я, жестом указывая Мюнцу начинать свой рассказ.

Примерно полчаса его никто не перебивал, и он изложил всё то, о чём мы договаривались. Причём не сказать, что говорил неправду. Лишь только некоторые дела Андрея Ивановича Остермана замалчивались, но другие, казалось, не особо значительные, наоборот представлялись словно преступление века.

— Как думаете, ваше Великое Высочество, чью волю исполняет Андрей Иванович Остерман — прусского королевства или Российской державы? — начал подливать масло в огонь я. — Деньги берет он скорее от прусского короля.

Мюнца быстро отпустили. Елизавета ходила из одного угла большой комнаты в другой угол. Молчала, только, словно бы молнии, бросала на меня грозные взгляды.

— Говори напрямую, чего ты хочешь? — наконец спросила она. — Я уже понимаю, что подвигаешь меня свалить Остермана. Да я и не против. Это же твоя мысль была оставить его. Так-то он немало зла мне сотворил, когда я была при дворе, но, словно бы…

Явно не договорила, что словно бы… Первой жрицей любви во всей России. Тем и выживала. И выжила.

— Я — канцлер Российской империи! При этом сохраняю управление над Тайной канцелярией разных дел, — решительно и жёстко сказал я, встретившись глазами с Елизаветой и будто бы продавливая её волю своей.

— Я не могу, ты сильно молодой и слишком возвышаешься, — растерянно говорила Елизавета.

— Я вынужден стать канцлером Российской империи! — вновь произнёс я и ты меня поставишь вторым человеком в России.

Глава 16

Измена мне мила, а изменники противны.

Актавиан Август.

Петербург.

20 апреля 1736 года

— Саша, Александр Лукич, ну какой же из тебя канцлер? Ты же молод, годами мал, — говорила Елизавета. — Но все поверят, коли мы с тобой вместе будем. Я дам тебе то, чего ни одна жена не даст! За ради Отечества нашего вместе стоять будем.

— И вместе лежать будем, — усмехнулся я. — Лиза, ты красива, самая красивая женщина Российской империи, а может, и всей Европы. Но жена — это большее, чем красота. Юлиана свой человек, любимая, боевая подруга, а боевых товарищей не предают.

Елизавета насупилась. Сейчас она явно сожалела, что вновь поддалась своим чувствам в отношении меня и опять предложила то, что уже неоднократно ранее я отвергал. Ранее, но сейчас… Ведь на кону, как это не смешно, но Россия, если я удовлетворю одну ненасытную особу. Но может обойдется? Это я скорее для себя оправдываю то, что, скорее всего, неизбежно.

— Ну же, златоглавая прелестница, тебе ли быть в печали? А доброго жеребчика я тебе подберу, если уж Ванька Подобайлов впору не пришёлся.

— Да как ты смеешь? Я что тебе эта… — Елизавета попыталась включить в беседе со мной правительницу, но я неизменно скептически смотрел на её потуги.

— Лиза, нынче особо важно, с кем ты спишь. Вот с чего ты Батурину даровала два завода, доставшиеся от Василия Никитича Татищева? Батурин только все дело запорет, — сказал я, показывая, что некоторые расклады, случившиеся уже после моего отбытия на войну, мне известны. — За то, что он согрел твою постель два завода?

— Ваньку оставь! Нужон он мне. Но уж больно строптив. Не такой, как ты, но все же… Это за то, что он ушёл, а я не хотела того. Пущай рядом со мной будет! — потребовала Елизавета.

Причём я сделал себе заметку, что с остальными требованиями она в принципе согласна.

— Подвиг совершит — я пришлю его к тебе, чтобы можно было поставить его генералом, и пусть готовит новую дивизию. Нам ещё нужно шведа добивать, — сказал я. — Но мы с тобой так до конца и не договорились. Сама должна понимать, Лиза, что я не могу быть канцлером, не будучи при этом хотя бы графом. Желательно Светлейшим князем.