Русский диктат (СИ). Страница 28

Миних под Бендерами оперировал порядка семьюдесятью тысячами. Турок было явно больше ста тысяч. Соотношение, на самом деле, я бы даже сказал, в пользу русской армии. Уверен, что насыщение артиллерией, подразделениями современного строя, тактика и выучка русских солдат намного выше, чем это есть у турок.

А ещё удалось добиться весьма сносного снабжения. И в этом несколько и я помог. В Киеве, Харькове, в Полтаве… Везде на юге Малороссии были сделаны большие запасы еды, пороха, боеприпасов, даже коней. Это так животворят реальные, а не обещанные, деньги. Если есть порядок с оплатой, то найдутся те, кто захочет заработать. Я платил деньгами Фонда, но был уверен, что все верну, как только до армии дойдут обещанные суммы, выделенные на войну.

Может быть, впервые за последнее время, как бы не за столетие, но Россия была готова к затяжной войне, не менее, чем на пару лет. Подобного о турках сказать я не берусь. Хотя и не стоит недооценивать Османскую империю. Им есть еще куда затягивать пояса и продолжать драться.

— Ваше высокопревосходительство, я прибыл к вам. С надеждой и верой уповаю на то, что вы дозволите мне отлучиться в Петербург, — стоял я по стойке «смирно» в шатре русского главнокомандующего.

Когда мы прибыли, Миних принял меня незамедлительно. Причём я видел, что русская армия сейчас готовится к более активным действиям. И у командующего явно хватает забот.

Христофор Антонович подошёл ко мне… Удивительно, но этот саксонец повёл себя так, будто бы рождён и воспитан на Руси. Эмоционально, поддаваясь порыву. Он обнял меня и троекратно поцеловал. А потом тут же предложил выпить.

— Знайте, Александр Лукич, теперь я вас начинаю считать посланником Бога, ангелом-хранителем России. Если посмотреть, сколько вы уже сделали на бранном поле, то мне стоило бы требовать, чтобы вас назначили фельдмаршалом, — признавался Миних.

Командующий говорил, а я все пытался уличить паузу и сообщить, зачем я прибыл в ставку первой русской Южной армии. Сейчас эта похвала в меньшей степени меня радовала. Не так, как могла бы, но все же благодатно стелилась на мою душу. Тревожную душу.

— Вы явно приехали не за тем, чтобы я вам признавался. И уж точно не за наградой. Даже мне, главнокомандующему всеми русскими войсками, сложно придумать, чем вас можно наградить, учитывая, что вы уже и так кавалер новых русских орденов, — сказал Миних, отстраняясь от меня.

— Дозвольте, ваше высокопревосходительство, отбыть в Петербург. Позвольте сделать это, под какое ваше поручение, или же собственноручно доставить реляции о русских победах, — сказал я.

— Что случилось? Это по вашей линии, как головы Тайной канцелярии розыскных дел? — Миних подобрался. — Знайте, что существующее положение дел с престолом меня более чем устраивает. Но если кто-то будет его менять, есть вероятность, что я вступлюсь за порядок. Даже если это будете вы.

Какой же он прямолинейный!

— Я никогда не сомневался в вашей честности, граф, возможно, имеет место и политическая интрига. Но, прежде всего, вам, как человеку, которого считаю своим наставником, доверюсь и не буду прикрываться службой. По большей части Петербург мне нужен по личным вопросам, — сказал я, извлекая из внутреннего кармана письмо, где были тяжёлые свинцовые буквы, сливающиеся в чугунные слова и выражения.

Миних бегло прочитал, что написано в письме, посмотрел на меня каким-то другим взглядом. Осуждающим, что ли…

— Я понимаю, Александр Лукич, что вы любите свою семью. Поверьте, и я семьянин, и если бы что-то случилось, не дай бог, с моими родственниками, то сильно переживал бы. Но сейчас — воюем за Россию, волей судьбы частью которой и я стал. Сейчас мне нужно, чтобы Хаджибей, так лихо и героически взятый вами, оставался русским городом. Чтобы вы расширяли активность действий отрядов кочевников, которые обязаны уничтожать любые обозы турок… — фельдмаршал покачал головой. — Вы же сами об этом знаете: для того и наскоком взяли крепость и захватили многие турецкие припасы.

Я стоял по струнке, будучи готовым к тому, что начну возражать Христофору Антоновичу. Как бы ни хотелось с ним иметь дружеские отношения, но если я решил ехать в Петербург, и если сейчас меня нисколько не коробит чувство долга, напротив, оно словно бы переместилось из Новороссии в Петербург, то я должен ехать.

— Три недели, Александр Лукич. Лишь только три недели. И на время вашего отсутствия назначу командующим корпусом генерал-майора Лесли. Вы с ним уже хорошо знакомы, но я не потерплю от вас возражений. И хотелось бы ещё высказать вам о том, что вы зря привечаете у себя генерал-майора Бисмарка. Он кажется мне бездарем и только человеком Бирона, но никак не военным, — жёстко говорил Миних.

А вот сейчас он выглядел именно таким, каким его знают многие, в том числе и я. Если бы этому волевому человеку, да ещё и тому, для кого слово «честь» не является всего лишь набором звуков, да немного хитрости, изворотливости, убрать эту прямолинейность… Несомненно, из Христофора Антоновича получился бы такой государственный деятель, такой интриган, что он бы утёр нос даже самому Андрею Ивановичу Остерману.

Вот… Вспомнил черта всуе. И даже как-то кольнуло в сознание. Впрочем, кроме Остермана в России сейчас интриговать особо и некому. Бирон должен быть счастлив тем положением дел, которое у него сейчас сохраняется, князь Черкасский или Головкин ещё не вошли в ту силу, когда они могут помышлять о каких-то интригах. Так что да, та единственная сила, которая может что-то противопоставлять существующему положению дел, — это Андрей Иванович Остерман.

Если так, то очень зря. Ведь я шёл на большой компромисс с ним. Если бы не я, то вряд ли Елизавета Петровна и вовсе приблизила бы этого человека к власти и захотела видеть его рядом с собой. Уж точно не видать Андрею Ивановичу, как своих ушей, должности канцлера.

— И между тем, Александр, я тебе даю три недели, и ты за это время решишь все свои вопросы. Поверь, я тебе очень сочувствую, если всё же это случилось. Но что-то мне подсказывает… Ведь не так давно ты покинул Петербург, и теперь случилось вот это… Письмо прислал человек, которому ты доверяешь? — удивительно точно и дельно подмечал фельдмаршал.

Вот что значит, когда человек не во власти эмоций, когда он может рационально мыслить и, напротив, искать в любой проблеме, кому выгодно её создавать, а не лишь принимать ситуацию как сложившуюся.

— Христофор Антонович, у меня тоже закрадываются такие мысли. И это ещё одна причина, по которой мне нужно не просто спешить в Петербург, но лететь, меняя коней на всех почтовых станциях, — сказал я.

— Всё верно. Но, как вы уже успели услышать, я вас отпускаю. Но не более трёх недель. А в дальнейшем мне нужна будет ваша помощь. Вряд ли в ближайшее время мы или турки решимся на генеральное сражение, — сказал командующий.

— Решили устроить стояние на Угре? — спросил я, зная, что в последнее время Миних интересуется русской историей и должен знать о таком эпизоде, когда русские и ордынские армии стояли друг напротив друга в течение небольшого времени, и тогда ордынцы проиграли.

— Время нынче работает исключительно на нашу победу. И в том немалая заслуга и ваша. Турки будут вынуждены заниматься охраной своих коммуникаций, выделяя часть сил из армии. Ну а если они этого не сделают, то скоро у них начнётся голод. Так что мы будем стоять, надеяться, что турки пойдут в скором времени в атаку. Для того и укрепляемся, — выдал мне расклады Миних.

Не могу судить о том, насколько этот человек был в иной реальности рациональным и насколько он, как сейчас кажется, не гнался за победами и громкими словами. В любом случае сейчас, по сути, он бездействует. Найдутся те идиоты, которые назовут Миниха трусом.

Но фельдмаршал ведёт себя исключительно рационально. Для него, особенно человека с инженерным складом ума, одним из важнейших приоритетов в любой войне являются оборонительные укрепления и инженерные конструкции. С опорой на них и готов воевать Миних.