Господин Тарановский (СИ). Страница 8

Парень переглянулся с хозяином, тот лихорадочно закивал, мол, соглашайся, дурень, не раздумывай.

— Сделаю, ваше высокоблагородие, — коротко и по-деловому ответил Степан.

— Вот и славно, — кивнул я, затем снова повернулся к артельщику. — Чтобы через десять минут он был готов. И инструмент чтобы был в полном порядке.

— Мигом, ваше высокоблагородие! В лучшем виде! — засуетился тот, бросаясь выполнять приказание.

Усадив нанятого кузнеца с инструментами в сани, я поехал обратно, к покинутой мною карете. По дороге у заставы заехал в лавку. Купил хлеба, мороженого мяса, бутыль водки и отдельную, запечатанную темным сургучом бутылку французского коньяку. Водка — для работников. Коньяк — для соратников.

Путь назад показался до смешного коротким. Соколов и казаки встретили нас, как призраков. В их глазах было нескрываемое облегчение.

Пока кузнец Степка, при свете костров ремонтировал полоз, сипло ругая мороз, мы развели большой, жаркий костер. Затем я достал коньяк. Откупорил. Густой, пряный аромат ударил в нос. Мы с Соколовым и казаками выпили, не чокаясь, глядя на пляшущее пламя. И тут ротмистр, который все это время напряженно молчал, нарушил тишину. Голос его звучал хрипло и непривычно серьезно.

— Я служил под началом многих, господин Тарановский. Все Забайкалье изъездил, и на Кавказе бывал, — говоря это, он смотрел не на меня, а в самое сердце огня. — Но я никогда не видел, чтобы так беспокоились о подчиненных.

Он сделал паузу, потом поднял на меня свои светлые, ставшие вдруг очень ясными глаза.

— Я хочу сказать… Для меня будет честью служить вам. Не по долгу службы. А по-настоящему.

Это прозвучало, как присяга. Здесь, посреди ледяной пустыни, у простого костра, ротмистр Отдельного корпуса жандармов предлагал мне свою верность.

Наконец, работа была сделана. Ямщик и кузнец получили щедрое вознаграждение и по полштофа обжигающей водки, и мы поехали в Омск.

Дальнейший путь стал проще. Зима окончательно вступила в свои права, укатав Сибирский тракт в плотный, гладкий наст. Наш «ковчег», скользя на широких полозьях, летел вперед, пожирая версту за верстой. Внутри, в тепле нашего маленького мирка, Ольга почти оправилась от прошедших переживаний. Она много читала, иногда улыбалась своим мыслям, и в этом обретенном спокойствии была та стальная твердость, что родилась в ту страшную ночь.

Где-то под Красноярском наша быстрая шестерка начала догонять какой-то караван. Сначала я не придал этому значения — ну сани и сани. Но обоз не кончался: десятки, а затем и сотни одинаковых, тяжелых, крытых серым брезентом саней, запряженных могучими битюгами, тянулись по тракту нескончаемой серой змеей. По бокам, верхом на выносливых сибирских лошадях, ехали люди в полушубках. Но это были не простые возницы. Их выправка, манера держаться в седле, винтовки за спинами — все говорило о военной косточке.

— Торговцы, должно быть? — с любопытством проговорила Ольга, прильнув к окну. — Никогда не видела такого большого каравана.

— Не торговцы, — глухо ответил я, напряженно вглядываясь вперед. Сердце забилось чаще.

Я приказал ямщику гнать во весь опор. Мы обгоняли десятки саней, и я, наконец, увидел лица охраны — суровые, обветренные, неулыбчивые. Затем я увидел и знакомые с Москвы лица офицеров.

Сомнений не было. Это была моя «инженерная экспедиция». Свои!

После первых приветствий ко мне подошел полковник Гурко. Он замер в двух шагах и, несмотря на мой штатский сюртук, отдал четкую, безукоризненную воинскую честь.

— Господин статский советник Тарановский! «Инженерная экспедиция» в составе тридцати двух офицеров и пятидесяти четырех нижних чинов следует по заданному маршруту. Потерь и происшествий нет. Груз в полной сохранности.

Я принял рапорт коротким кивком.

— Состояние людей, полковник? Лошадей? Фуража хватает?

— Все в порядке, ваше высокоблагородие. Идем по графику.

Когда я вернулся в карету, и мы тронулись, опережая караван, она долго молчала. Тишина в нашем уютном «ковчеге» стала напряженной, звенящей. Наконец она повернулась ко мне. В ее глазах больше не было ни страха, ни любопытства. Была серьезная, взрослая тревога.

— Владислав, что это? — ее голос был тихим, но твердым. — Все эти люди… оружие в санях… Это ведь не для изучения тракта. Ты не просто так поедешь в Китай? Ты готовишь войну, не так ли?

Вопрос был задан. Прямо, без уловок. Она была готова к правде. Я взял ее руку в свою, чувствуя холод ее пальцев даже сквозь перчатку.

— Это не война, ангел мой, — ответил я, глядя ей прямо в глаза. — Это — скажем так, «строительство». Просто иногда, чтобы построить что-то действительно великое, приходится сначала расчистить место. Очень решительно!

Она не отвела взгляда. Долго, очень долго она смотрела на меня, и я видел, как в глубине ее глаз борется ее воспитание с той новой, стальной твердостью, что родилась в сибирской ночи.

Наконец, она медленно выдохнула, и ее пальцы чуть крепче сжали мою руку.

— Я не до конца понимаю весь твой замысел, Владислав, — ее голос прозвучал тихо, но удивительно ровно. — И, не скрою, я даже боюсь его. Но я твоя жена…

Иркутск встретил нас крепким мартовским морозом и ледяным ветром, заставлявшим стлаться по земле дым из многочисленных городских труб. Карета, скрипнув в последний раз полозьями, замерла. В наступившей тишине я услышал, как залаяли собаки, как звякнул засов на воротах, а затем — гулкий, основательный голос, отдающий приказания.

— Отворяй живее! Гости дорогие приехали!

На высокое, просмоленное крыльцо купеческой усадьбы выбежал сам хозяин — купец

Лопатин, мой иркутский партнер и наместник, одетый в добротный, подбитый мехом тулуп, наброшенный прямо на домашнюю рубаху. Увидев меня, он просиял широкой бородой, но весь его вид выражал не столько радость, сколько глубокое, искреннее облегчение.

Он сам распахнул дверцу нашего «ковчега» и с почти отеческой заботой помог выбраться Ольге, кутая ее в ее же меха.

— С прибытием, Владислав Антонович! А хозяюшку-то нашу совсем заморозили, супостаты! Ничего, ничего, — гудел он, ведя ее к дверям, — сейчас мы вас отогреем! Самовар уже кипит, пироги в печи!

Наконец-то после долгих месяцев пути мы оказались в большом, теплом и гостеприимном доме! Контраст был ошеломляющим. После недель ледяной пустыни, воя волков и пронизывающего ветра мы шагнули в иной мир. В жарко натопленной гостиной пахло смолистым теплом горящих березовых дров, свежей выпечкой и воском от натертых до блеска полов. Огромная изразцовая печь дышала живым, ласковым жаром. Ольга с блаженной улыбкой опустилась в глубокое кресло, подставив озябшие руки огню, и я почувствовал, как спадает напряжение, державшее меня в тисках все это долгое путешествие. Мы добрались. Мы, можно сказать, дома.

Первые полчаса натуральным образом вернули нас к жизни. Слуги бесшумно накрывали на стол, на белоснежной скатерти появился сверкающий медный самовар, блюда с пирогами, розетки с брусничным вареньем, мед. Мы пили обжигающий, ароматный чай, и тепло медленно разливалось по телу, возвращая к жизни застывшие жилы.

Когда первая волна усталости схлынула, Лопатин, видя мой вопросительный взгляд, перешел к делу.

— Дела на Бодайбо, Владислав Антонович, — начал он с нескрываемой гордостью, — идут так, что только диву даешься! Басаргин наш — золото, а не инженер! Новые машины осваивает, рабочих в струне держит. Мы план не то что выполнили — мы его втрое перекрыли! Золото рекой идет!

Я удовлетворенно кивнул. Главный мой актив работал и приносил прибыль. Но я видел, что Иннокентий мнется, и радость на его лице сменилась озабоченностью.

— Только вот одна заноза нам спокойно жить не дает. Сибиряков…

Ольга, до этого с улыбкой слушавшая об успехах, едва заметно нахмурилась.

— Суд в Гражданской палате он затягивает, — продолжал Лопатин, понизив голос. — Крючкотворам своим платит, клерков подмазал. Бумаги теряются, свидетели «хворают». Может год так тянуть. Но это полбеды. Он, змея подколодная, по-другому бить начал.