Патруль 2 (СИ). Страница 7

Там я положил его на стул и стянул ему ноги стяжками, закрепив на задней спинке кровати, руки же заковал в наручники, продев их через верхнее изголовье кровати. А в рот засунул кляп и, дождавшись, пока клиент придёт в себя, заглянул в его широкие от ужаса и непонимания глаза, а по факту — один глаз, пялящийся на мою белую, безликую маску.

— Вот так, наверное, и дети на тебя смотрели, когда ты их насиловал? — проговорил я. — А ты, тварь, лыбился и издевался над ними, да?

Он замотал головой, захлебываясь соплями и слюной.

— Но правосудие пришло, и ты можешь всё мне рассказать. Скажи, куда дел тела детей, которых замучил последними? — проговорил я, видя, что клиент еще не готов.

— Дети, — тихо сказал я, и мой голос под маской прозвучал чужим и металлическим. — Где дети?

Он снова затряс головой, мыча что-то невнятное. Испуганный, тупой отказ взаимодействовать.

Я вздохнул. Но иного пути не было. Я пошёл к коробке, откуда были взяты хомуты, и достал оттуда плоскую ржавую отвёртку и плоскогубцы. Взвесив оба инструмента в руках. Плойки и утюга не было, зато был чайник. Но кипяток в роток не добавляет к красноречию. А мне нужно, чтобы он говорил.

Я сел рядом с его ногами. Снимая левый ботинок. Грубый и стоптанный. Я прижал его голень стопой к кровати, а плоскогубцами взял его мизинец прямо через чёрный дырявый носок и резко повернул в бок. Сустав под таким углом еще никогда не сгибался. Раздался хруст кости и приглушённый кляпом вопль. Все его тело Крота затряслось в конвульсиях. В попытках вырваться, а наручники звякали об железо кровати.

— Где дети? — повторил я с прежней ледяной спокойностью. — Которых ты задушегубил.

Далее были мычание и слезы, отрицательные качания головой. И я перешел на следующий палец. Раздался еще один короткий хруст. На этот раз он закатил глаза и выключился.

Я ждал этого и снова подождал, пока «тело» придёт в себя. В следующий раз возьму с собой нашатырь и что-нибудь для сердца.

— Третий, — сообщил я и снова сжал плоскогубцы.

Он забился, заурчал, пытаясь вырвать голову. Его взгляд умолял. Я не видел в этом взгляде ничего, кроме страха животного, пойманного в капкан. Ни раскаяния, ни понимания. Только инстинктивный ужас.

— Где дети? — спокойно повторил я, снова перемещая инструмент к ноге.

В его горле что-то клокотало. Он судорожно кивнул. И я медленно вынул кляп.

— Я участковому уже сказал, что это не я! — завопил он, а кляп снова вернулся в его поганый рот.

— А знаешь, я тебе верю! Ведь твой глаз не может врать!

И третий палец его ноги резко посмотрел в сторону, а койка снова заходила ходуном.

— Ты, когда в хату впервые входил, на вопрос «вилкой в глаз или в жопу раз», решил оба варианта попробовать? — спросил я, беря в щипцы четвёртый палец.

А у меня в голове на мгновение пронеслась мысль, а что, если он и правда не виноват? И я сейчас просто пытаю бывшего педофила… Да не, отмахнулся я от этой мысли, педофилы, как и гомосеки, бывшими не бывают. И я взглянул на его сотовый, который мирно лежал на столе вниз экраном светился в показывании вниз какой-то картинки. Ну-ка, что там?

Глава 4

Первый скворечник

Я поднял телефон и приложил к экрану палец Крота, и видео начало проигрываться заново.

И от увиденного в моих ушах зашумело так, что я совсем не слышал звукового ряда, я не слышал, как тварь говорит с ребёнком, какие аргументы оно приводит, пока девочка в летнем платьице, снимаемая на телефон, играет на детской площадке совершенно одна, а потом видео оборвалось. И чтобы удостовериться, я открыл новостной сайт, на котором было фото потеряшки. На жизнерадостной фотографии сводки и том видео с телефона «объекта» была одна и та же девчушка.

Я положил сотовый на стол. Внутри всё кипело, и видео тоже не было прямым доказательством, но они мне и не были нужны. И я достал нож и приставил остриё к виску Кротова.

— Я тебя завалю сейчас, и это будет ещё по-божески. — прорычал я.

— Не надо, я всё скажу!!! — завопил он, выплёвывая кляп.

— Говори, — произнёс я скрипя зубами.

— Обещай, что не убьёшь, — заскулил он.

Секунду я колебался между тем, чтобы поддаться эмоциям и воткнуть нож в голову, и тем чтобы идти до конца в своём расследовании.

— Обещаю не убивать, если всё расскажешь и покажешь, — произнёс я, включая камеру на своём сотовом и снимая Крота крупным планом.

— Я её… закопал… — выдохнул он, захлёбываясь слезами и слюной. — Здесь… на территории… За… за старой мусоркой… за синим гаражом…

«Чтобы собака не учуяла», — мелькнула у меня мысль. Слишком общее описание. Я снова приставил нож к его голове.

И он, рыдая, описал кучу подробностей, торчащую из земли арматуру и пень срезанной берёзы и стоящую на месте захоронения тележку с застывшим в ней бетоном. Я встал, взял из угла старую, ржавую лопату и вышел.

Снимая свой путь на видео, я не думал ни о чём.

Место он описал точно. Потребовалось не больше двух минут, чтобы лопата уткнулась во что-то мягкое и упругое. Я расчистил яму свободной рукой, ведя свою страшную хронику. Внизу был свёрток, грязный целлофан. Я развернул край. И… Трупов и частей тел я видел в прошлой жизни много, встречались и детские, и сегодня, к сожалению, был такой же случай. По сравнению с которым найденный в первую смену череп, отполированный ради игры, тихо курил в углу. В свёртке угадывалось маленькое тело.

«Ну что, майор, нашёл, что искал?» — словно бы спросило во мне что-то, оставшееся от гражданского человека. Майор во мне не ответил. А я лишь закрыл глаза, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Потом аккуратно и бережно закрыл целлофан и, зачем-то нанеся на свою грудь крестное знамение, покинул место.

А вернувшись, я снова вставил кляп преступнику в рот.

— Ну что, как я и обещал, я тебя не убью. Но и так я тебя оставить не могу. У нас в Афгане мы заметили, что когда боец получал ранение и жгут по какой-нибудь причине не ослаблялся каждые полчаса, был достаточно высок процент ампутаций. А если же жгут был на конечности слишком долго, от часа и больше, то когда его ослабляли и застоялая кровь попадала в кровоток, человек с большой вероятностью гиб от интоксикации. Радуйся, Крот, ты хотел жизнь, и она тебе будет, если тебе снова повезёт.

Проговорив это, я взял стяжку и затянул её на его левой ноге чуть ниже таза, потом взял вторую и наложил на правую, далее стяжки легли на плечи каждой из рук.

— Я почему-то сомневаюсь, что за полчаса к тебе успеют, я почему-то сомневаюсь, что и за час. Но когда к тебе кто-нибудь придёт, не забудь сказать ему, чтоб вызвал скорую, и тогда они, ампутировав тебе ноги и руки, сохранят жизнь, как ты и хотел. Но это ещё не всё…

С этими словами я снял с него штаны и воняющие говном трусы и затянул стяжку на сморщенном от страха члене и яйцах, произнеся: — Тебя ждёт уникальная жизнь, без рук, ног и хера. Наслаждайся. А девочка эта, — я ткнул пальцем на лежащий на столе сотовый, — пусть тебе снится и играет с твоими конечностями в той песочнице.

Сделав фото казнённого мной зарёванного педофила, я подождал, пока руки у него онемеют, и снял свои наручники, поменяв их на ещё пару стяжек. А сам ушёл точно таким же путём, как и пришёл, и, за периметром сняв маску с перчатками, направился вверх по улице, уходя с Московского тракта.

Я был уверен, что Крот обречён, а если нет, то я вернусь снова в течение двух суток и добью цель. А пока, пройдя с полчаса, я добрался туда, куда хотел, это была церковь при монастыре, аккурат у трамвайных путей. Я вошёл молча, купил за наличные у бабушки свечку и поставил её напротив иконы, где Богоматерь держит ребёнка. Я не знаю, как это работает, я даже не знаю, правильно ли я крестился на могиле, но мои мысли были направлены в Небо. Я не молился, потому что не умел, но, поставив свечу за упокой всех детей-мучеников, немного постоял стиснув кулаки и до скрежета челюсть. А потом я вышел из Божьего дома прочь, золотые убранства храма показались мне слишком чистыми для такой души, как моя. Возможно, я и переродился тут потому, что на Верху не знали, куда меня девать, с таким послужным за мои две войны.