Без памяти. К себе. Страница 2

– Я в Москве жила? – нахмурилась я, вычленив для себя главное – последнее место жительство. Пыталась вызвать у себя тот самый ассоциативный ряд.

Москва, Кремль, Садовое кольцо, Арбат… ничего. В голове всплывали картинки, похожие на ответ поисковика, ни мыслей, ни эмоций не вызывающие.

Ни-че-го.

– Может, мне в Москву надо?.. – растерянно буркнула я.

– Может и надо, только куда ты поедешь-то? Где ты жила, мы знать не знаем, снимала, наверное, или в общежитие институтском. В институте ты училась – это точно, а в каком? – развела Антонина руками.

– А здесь я, тогда, как оказалась? И где, кстати, «здесь»?

– Да на днях вдруг позвонила и сказала, что хочешь в отпуск приехать, родные места посетить.

С «родными местами» понятней не стало… Может, местоположение вызовет нужный ряд, ассоциативный.

Георгий Степанович называл населённый пункт, но название вылетело из головы, как не имеющий значения факт. Пустой звук, не вызывающий никаких эмоций.

Белиберда какая-то, бессмысленный набор звуков.

– Забайкалье! – провозгласил с гордостью Николай.

– А-а-а, – понимающе кивнула я.

«Где, где?!» – хотелось мне в панике заорать во всё горло.

Где находится Забайкалье, помимо очевидного, что где-то ЗА Байкалом?

Рядом с Хакасией?

Горным Алтаем? Бурятией?

Якутией?

Ханты-Мансийским округом?

На Сахалине, чёрт возьми?!

Через три дня Георгий Степанович отпустил меня с богом, выпиской и рекомендациями на одном листе. Приехала за мной Антонина и всё тот же Николай.

– Я в доме деда прибралась, всё намыла, начистила, блестит, как новое, – отчиталась та, усаживая меня на переднее сидение старенькой Нивы, рядом с Николаем, важно держащимся за руль. – Ежели что, можешь и у меня пожить, но нас там тьма народа, – махнула рукой. – А тебе, врач сказал, покой нужен и этот… ряд.

– Мы недалеко живём, – кивнул Николай, – на выселке, там двенадцать дворов всего. А ты в самом Сапчигуре [1] устроишься – село так называется, родина твоя, – пояснил он.

Точно, несколько дней я рассматривала собственный паспорт, вглядываясь в безликие строки в надежде вспомнить что-нибудь, почувствовать. Но нет – пустые буквы, по-прежнему ничего для меня не значащие.

Ехали долго, сначала по асфальтированной дороге, потом по гравийке, после снова, как из ниоткуда, взялся асфальт, который и привёл на мою родину… это если верить тому, что говорили.

Не верить, впрочем, причин не было.

Накануне Антонина привезла фотографии, те, что оставались у неё и в доме деда. Девочка, запечатлённая на них, действительно была похожа на отражение, которое смотрело на меня в зеркале. Не одно лицо, конечно, если верить паспорту, мне двадцать два года, а той девочке лет двенадцать-пятнадцать, но черты лица, худое телосложение, похожи.

Широкие скулы, серо-карие глаза, тёмные волосы. Носы разные, но, если верить врачам в больнице, куда я попала, у меня была ринопластика, и губы другие – тут и удивляться нечему. Кто сейчас не вкалывает пару кубиков гиалуронки?

– Так отец-то твой башкир, – кивнула Антонина, глядя, как я в удивлении рассматриваю собственные детские фотографии, где были заметны монголоидные черты, сейчас они сгладились, скулы в европе назвали бы «славянскими». – На заработки приехал, тебя вот только и заработал.

Башкир Семён, значит.

И как же ты, башкирка Марфа, умудрилась забыть настолько причудливый факт своей биографии?

Въехали в небольшое село, тянущееся улицей, по которой мы двигались, от кромки густого леса до реки. Остановились у одного из домов, на самом краю.

Большой сруб, потемневший от времени, глядел окнами на огород, где красовалось несколько грядок с бог знает чем. Ботвой, в общем.

– Это я сажаю, – кивнула Антонина. – Ты наследница по закону, мы не претендуем, не подумай чего, так только… огородом пользуемся. Картошка пусть мелкая, но родит, морковь, лук да чеснок – всё за зиму уходит.

– Сажайте, – пожала я плечами, равнодушно глядя на грядки и чужой дом.

И открывающийся пейзаж с заднего двора моего, выходит, имущества.

– Машина твоя, – заявил Николай, сдёргивая кусок брезента с куска железа, которое когда-то было автомобилем.

Синего цвета, судя по шильде – Опелем.

Действительно чудо, что выжила. Багажник был цел, морда же собралась гармошкой, впечатав передние сидения в задние. Несчастный опель словно с бетонной стеной встретился. Хотя, учитывая размеры некоторых деревьев по пути сюда, неудивительно, если я в такой увернулась, встретив лося…

Лось… мамочки.

– Телефона твоего мы не нашли, – вздохнула Антонина. – Ни в машине, ни на месте аварии. Может и мужики умыкнули, что скорую вызвали, кто ж признается? Вот, купили тебе… – протянула упаковку с новым телефоном. – Не бог весть какой, не обессудь уж, но продавец клялся, что все нужные функции есть. Симка пока моя стоит, обживёшься маленько, в город съездим, на себя оформишь. В банк сходишь, да и мало ли, купить что надо будет. Я вещи-то твои из машины вытащила, что смогла, постирала, посушила. Не серчай, если что не так.

– Спасибо, – искренне кивнула я, кажется, первый раз почувствовав что-то к этой незнакомой женщине.

Благодарность? Тепло?

– Это, что ли, Марфа? – раздался женский голос за нашими спинами.

Мы с Антониной синхронно обернулись. Перед нами стояла целая делегация просто одетых людей, с жадностью рассматривающих меня.

– Не больно похожа, – вынес вердикт сухой старик с крючковатым носом.

– Да одно лицо, нос только тоньше. У Марфы фирменный был, Петровский, а тут… – сощурилась женщина в возрасте, критически осматривая меня. – А скулы её, башкирские.

– Операцию на нос она делала, – громко ответила Антонина. – В Москве на какую ни глянь – деланная-переделанная, Марфа-то вон только нос да губы зашаманила, а так-то одно лицо с матерью.

– И то правда! – крикнул кто-то.

– Ой, да дайте человеку отдохнуть с дороги-то, тем более, головой ударенная! Понимание иметь надо, – отдал распоряжение женский, громкий голос, прямо Людмила Зыкина пропела.

– Ты, внучка, ежели что, заходи ко мне, – подошла ко мне сухонькая бабушка. – Я деда твоего хорошо помню, бабку, царство им небесное. Мать твоя на моих глазах росла, ты тоже, пока в Москву не забрали тебя… Всё расскажу, покажу. Магазин где, медпункт, почта, банкомат, если надо. Я вон в том доме живу, – показала на домик, обшитый жёлтым сайдингом. – Бабушка Агриппина меня зовут, Груша по-простому. А если по хозяйству помочь, то кучу зови, он аккурат напротив, – ткнула на относительно новый дом из клеёного бруса.

Новый в сравнении с моим наследством, конечно.

– Мирон! – закричала бабушка Груша. – Мирон, ходь сюда! Чалдон ты бестолковый, кому говорю, ходь сюда!

Все дружно обернулись на дом напротив, в ожидании какого-то Мирона и Чалдона бестолкового, что бы это ни значило.

Ну и какой-то кучи… кучи чего-то, надеюсь, не того, во что превратилась моя жизнь после потери памяти.

А может, она и была таковой до?

– Куча – это фамилия такая, – улыбнулась бабушка Груша тонкими, старческими губами. – Перебрался сюда года два назад, калымит на приисках, между вахтами здесь живёт. Если кому чего надо – он первый помощник. За копейку малую, а то за еду. Народ здесь небогатый, кто чем может, тот тем и платит. Мирон!

Через минуту открылась калитка в доме напротив, появился высокий мужчина, издали возраст было не разобрать.

Подошёл, засунув руки в карманы серых, потёртых треников. Лицо с чёрной, неопрятной щетиной на подбородке, который можно было бы назвать волевым, но с общим расхлябанным видом, накинутым капюшоном толстовки, такой же потёртой и застиранной, как штаны, не вязалось.

Окинул толпу недовольным взглядом светло-серых, почти голубых глаз. Прищурился, уставился на меня в упор так, что гусиная кожа побежала по рукам.

Что-то было во взгляде такое…