Слуга Государев 2. Наставник. Страница 9

– Я сховался? А не ты ли, Хованский, привык ховаться? – отвечал я, показывая тем временем Прошке на большой нарезной мушкет.

Тот самый, которым я уже пользовался и прицельность стрельбы из которого оценил. Убить Хованского…, а ведь это бы во многом решило проблемы.

– Я уды твои гагренные подрежу, пёсий сын! – взъярился Хованский.

– А ты не лайся! В чём слово своё даёшь, коли мы под твою руку пойдём? – резко сменил я тон разговора.

На меня с удивлением уставились все те, чьи взгляды я мог рассмотреть. Уверен, что и другие стрельцы, как и боевые холопы Юрия Ивановича Ромодановского, после таких моих слов оказались в замешательстве.

– Время! Время выгадываю нам! – прошипел я товарищам, понимая, что они меня сейчас своими руками заставят замолчать.

Лица союзников разгладились, и они уже стали с ухмылками и с азартом вслушиваться в то, что там обещает Хованский. А этот Тараруй пел соловьём:

– Подле меня останешься. И людишек твоих привечать стану паче иных. Мудрые стрельцы нам зело потребны. Серебра насыплю, не сомневайся…

Мне даже показалось, что если бы я сейчас спросил Хованского, не предложит ли он мне на часок свою жену, так Иван Андреевич и на это пошёл бы. Нет, не отдать жену мне во временное пользование, а лишь пообещать. Только бы я сдался.

Ясно было, для чего мне нужна была эта беседа с одним из главных зачинщиков бунта. Нельзя было допустить ещё одного залпа стрельцов по нам. А теперь, когда уже пушки готовы к выстрелам и все ждут только моей отмашки, чтобы лишь на миг приоткрыть наши щиты…

– Пали! – приказал я.

– Бах-ба-ах! – оглушительно прогремели орудия.

Я успел открыть рот пошире, закрыть глаза и, насколько только возможно, уши. Но это не так чтобы помогло. Стреляли мы хоть и в самом конце улицы, а всё ж между стенами, так что звук отразился и рикошетом ударил по бойцам. Были и те, что, схватившись за голову, упали. Но если кто и получил контузию, то вряд ли тяжёлой степени. А в Кремле подлечим: чем-нибудь опоим да спать уложим.

Ближняя картечь вырвалась в сторону бунтовщиков. Первый ряд приготовившихся к стрельбе мятежных стрельцов выкосило – попадало как бы не больше половины бунтавщиков. Досталось и тем, кто был за их спинами. Железные шарики прошивали человеческую плоть, устремляясь к другой жертве. Расстояние было невелико, а заряд у пушек немалый, так что такой снаряд мог прошить сразу два тела и остановиться только внутри третьего бунтовщика. И третьему тоже было бы несладко.

– Первая линия, стройся! – выкрикнул я, первым выходя с узкого участка дороги на площадь.

Наверное, эффектно получалось. Грозный я, вышел из облака дыма наперевес с огромным ружьем. Голливуд, чтобы он сгорел до тла, какой-то, да и только.

У меня в руках был тот самый мушкет. И в этот момент я даже и не думал, какие для меня лично могут быть последствия при выстреле. Стрелять с такого оружия, держа его в руках, может, и возможно при определённой сноровке и недюжинной силе, но это был всего только второй мой выстрел.

Вот он. Точно – это Хованский. Иных конных я не наблюдал. А этот богатый, сразу видно. И конь… Такой должен стоить, как обмундирование трех десятков стрельцов.

Один из зачинщиков бунта спрятался за спинами своих стрельцов, и его не задела картечь. Или же Провидение оставляет этого гуся для моей пули? Вот и проверим.

– Бах! – как мог прицелившись, я выжал спусковой крючок.

Карамультук так лягнул мне в плечо, что я не удержался на ногах и плюхнулся на пятую точку. Мы с мушкетом оказались разделены: он улетел в одну сторону, я – в другую.

В дыму от сожжённого пороха не сразу удалось рассмотреть, что же из моей вылазки вышло.

– Твою же мать! – выругался я, когда понял, что попал не во всадника, а в его коня.

И теперь Хованский, необычайно ловко для немалого своего возраста, спрыгнул и удалялся прочь, обгоняя некоторых бегущих стрельцов. Жахнуть из пушки – это ведь не только получить непосредственный поражающий эффект. Это ещё и психология.

– Пали! – командовал сотник Собакин.

Всё правильно. Если стрельцы уже выстроились, нужно отягощать для бунтовщиков последствия.

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы моих стрельцов.

Тут уже и Глебов подоспел. Он, впереди вырывавшихся на волю конных стрельцов, сжимал шпагу и нёсся за убегающими мятежниками. Стремянные кололи бунтовщиков, сбивали их с ног, топтали конями.

– Всем на выход! – прокричал я, давая ход колонне.

Теперь стремянные погонят стрельцов, расчищая для нас площадь. Дальше ещё одна довольно узкая дорога – и уже Красная площадь.

Пушки, конечно, перегородили путь и телегам, и людям которых мы спасли в усадьбах, и самим моим стрельцам. Понадобилось некоторое время, чтобы подвести коней и хотя бы наскоро закрепить пушки.

И понадобилось ещё минут пятнадцать, пока вернулись со своей охоты стремянные стрельцы, чтобы, наконец, организованно двинуться в сторону Красной площади.

– Стрелы зажжённые – пускай! – скомандовал я, когда мы уже протиснулись на узкой дороге.

Это был сигнал. Теперь со стен Кремля должно стрелять всё, что способно к выстрелу. Остатки стремянных и моих стрельцов должны были пойти на вылазку у Боровицких ворот. С двух сторон бить бунтовщиков станем.

– Бах-бах-бах! – менее чем в версте раздались выстрелы.

Значит, всё правильно, значит, не подвели! И теперь, сколько бы мятежных стрельцов ни находилось у ворот, мы должны их одолеть и рассеять.

На руку нам играло и то, что другие бунтовщики, которым удалось спастись от скоротечного боя рядом с усадьбами, будут теперь сеять панику. То, что мы уже используем артиллерию в условиях городского боя, уничтожит почти всякую надежду на спасение у бунтовщиков.

– Первая линия, готовься! Вторая линия, готовься! – командовал я, когда мы собирались выйти на просторы у восточной части Кремля.

Тут противник не мог держать большое скопление своих сил. У Боровицких ворот с двух сторон были высажены достаточно густые палисады, и пространство здесь было не столь и широко.

Безусловно, если бы использовался рассыпной строй, а противник был вооружён если не автоматами, то хоть бы пистолетами, палисад с его деревьями и кустами превратился бы как раз в отличную позицию. Но бунтовщики никогда не видели такого способа противостоять противнику.

Приказав стрельцам выйти из узкого дефиле, я даже не стал дожидаться, когда все бойцы изготовятся к стрельбе.

– Пали! – скомандовал я.

И лишь половина стрельцов выжала спусковые крючки. Другая половина просто-напросто растерялась, не успела сообразить. Но и они достаточно быстро взяли себя в руки и уже вразнобой разряжали свои мушкеты.

Возможно, и нужно было дождаться, когда линия изготовится к бою. Но я упирал даже не столько на необходимость поразить живую силу противника, сколько на психологический эффект.

Вылетели конные стрельцы. Причём как со стороны ворот, так и глебовские. Стремянные расчищали для нас пространство, не увлекаясь, как и было договорено, боем.

А вереницы повозок всё шли и шли. И вот уже первая скрылась за вратами.

Казалось, всё идёт относительно гладко, хотя я видел, что были потери среди аерных нам стремянных. Выстрелы звучали не так часто, но и бунтовщики отстреливались. Вот только проблемы выходили с пушками – грозной артиллерии пока не было видно. Явно Алексей Дробатый отставал.

И тут два варианта развития: или усилить охрану пушек и иметь дополнительные потери, так как бунтовщиков всё равно много, и напасть на отстающих они могут; или же нарочно испортить пушки, чтобы они не достались врагу, и всем устремиться под защиту кремлевских стен.

Нет, пушки нам нужны!

– Дядька Никанор, бери свою сотню и отправляйся на помощь боевым холопам! – скомандовал я.

Десятник, которого я всё-таки поставил на сотню, посмотрел на меня печальными глазами, но пошёл выполнять приказ. Мне даже показалось, будто бы он со мной прощался.