Память Небытия. Страница 29

Еще накануне в лагере кое-что поменялось. Легкая развязность уступила место напряженной суете. Во всяком случае, в рядах солдат: невооруженным взглядом было видно, что с их лиц постепенно сползло придурковатое безразличие, сменившись суровой решимостью. Будто до этого настоящая война оставалась где-то там, далеко отсюда, а весь их поход был не более чем прогулкой. Гилберт успокаивал себя тем, что до столицы еще шагать и шагать, если мерить минутами и часами, а не днями. Но столь скорые перемены вокруг заставили нервничать. Трястись от страха, если говорить начистоту.

Не зря, ох не зря он шарахался от других людей даже при свете дня. Казалось, скоси глаза в сторону – и кто-то завопит: лови его! Лагерное кольцо вокруг постоянно сжималось, не давая вдохнуть. И наконец, будто этого было мало, прокаженных гнали вперед наравне с основным маршем, возле обозов, приставив их к группе пеших воинов. Презрительные мины на рылах во всей красе отражали мнение последних о подобном соседстве. Но на споры и возражения времени ни у кого не оставалось.

Дорога проносилась под ногами. В лучшие времена Гилберт передвигался по Миру, словно в вязком киселе, плавая в приятном озерце опьянения, разделяющем момент пробуждения и время отхода ко сну. То было вальяжное, неспешное существование, только изредка прерываемое людишками, так и норовящими вставить палки в колеса, отравить его размеренную рутину. Ну и монетки, конечно же, куда без них. Стоило медякам иссякнуть, и приходилось выныривать на поверхность, туда, где солнце слепило глаза, а мелкие подработки мозолили руки. Теперь же он мог лишь недоумевать, насколько мелочны были проблемы тогда, в другой жизни. Жизни, которую у него отобрали. С первых дней движение войска забрало у Гилберта все силы. Обычный марш по его меркам не выглядел прогулкой: они словно бежали наперегонки с судьбой.

Ублюдок, ответственный за все его невзгоды, тоже обрел имя. Сержант-майор Каллен Торвик, командующий всем этим непотребным действом. Да-да, именно так, по-другому и не скажешь. Именно он сейчас следил, чтобы ноги прокаженных двигались в правильном темпе, том самом, который устроит Осфетида.

Торвик оказался отнюдь не мелкой сошкой и явно не собирался делать никаких поблажек группе бродяг, мучая их наравне со служивыми. Хуже того, к своему руководству он подходил с полной отдачей, не чувствуя разницы между выросшими в казарме солдатами и убогими, еще недавно жившими в ожидании петли на шее или готовыми на виселицу взойти самостоятельно, как Маллеус и Косорылый.

При марше растительность вокруг сливалась в размытое зеленое пятно, пот застилал глаза, Иногда Гилберту казалось, что он вновь обрел способность чувствовать запахи, – настолько смердело все окружение. Да и он сам. А светило в небе будто бы даже не двигалось, постоянно вися в зените и выжигая проплешину на его макушке. Раскинув остатками своих мозгов, которые почти растрясло в кашу от этого бешеного рывка протяженностью во многие дни, Гилберт рассудил: ничего хорошего впереди его не ждет. Еще совсем недавно он относился к своему новому положению как к временной заминке, очередному препятствию на пути. Лови момент, развернись и беги прочь. Сейчас же его будто вынуждали протаранить каменную стену головой, и сбежать от подобной повинности не представлялось возможным.

Несколько раз он чувствовал, как слезинки катятся из глаз. Или же померещилось? Не понять. Если и так, то потные капли на лице всегда скрывали момент унижения.

Оглядываясь по сторонам, Гилберт попытался понять: ему одному так плохо? Ладно бы взращенные в казармах солдатики, у них на лице написана готовность топать куда-то, не задавая лишних вопросов. У большинства даже дыхание оставалось ровным. Но и среди таких же несчастных, как он, Гилберт не смог разглядеть никого, кто тоже находился бы на грани обморока. Или это только со стороны? Свои невзгоды всегда тянут к земле сильнее, чем чужие.

И сейчас Гилберт стоял, как потрепанное всеми ветрами пугало, посреди гребаного ничего, весь в грязи и поту, окончательно осознав, что жизнь, которую он знал, давно испарилась. Слишком грубо назвать это «потерей» – было бы что терять. Нет, это было скорее забвением – тихим, незаметным исчезновением всех его маленьких радостей и тех мелких удобств, что держали его наплаву. Он стал частью несуразного механизма, где каждый шаг его был подчинен чему-то другому. Говорят двигаться вперед? Ты подчиняешься. Хочешь остановиться? Нет, не можешь. Приказывают копать? Лопата уже в руках.

Сполна осознание пришло в тот же вечер, когда сержант-майор Торвик – паразит, внезапно установивший контроль над его жизнью, – взял слово. От его болтовни колени Гилберта подкосились, но никто не заметил бы, даже обмочи он себе штаны, – с таким интересом солдатня слушала своего командира.

Они займут эти земли. А эти домики, участок жизни на пути, – только начало. Частичка подвластных Вильгельму земель, вырванная, отделенная и оставленная на произвол судьбы прямо здесь – у них на пути. Время мягкости и переговоров ушло. Мир больше не стоит на коленях перед столицей и никогда не будет. А еще…

А еще куча разрозненной болтовни, большую часть которой Гилберт пропустил мимо ушей. Но Каллен и правда верил в то, что говорил, судя по тому, с каким жаром лил в уши стоявшим вокруг весь этот бред. Реакция окружающих напугала Гилберта куда сильнее, чем осознание того, что сержант-майор готов костями лечь на благо высокородных и их пакостных хотелок. Произнесенные подле леса слова были встречены – нет, не ревом, а тихим ликованием. Будто лишний шум мог спугнуть дичь, притаившуюся в поле зрения. Даже несколько прокаженных, наивные идиоты, будто бы воодушевились, Гилберт видел это по их лицам.

Он крепко ухватил черенок лопаты, которую так и таскал с собой, впервые за все время рука будто вросла в грубое дерево. Отпусти – останешься без опоры и повалишься с ног. Словно во сне, глядел по сторонам, на то, как лагерь вокруг наполняется суетой иного рода, не как в прошлые дни. Огни почти не жгли, отовсюду раздавался металлический звон. Гилберт повернул голову к лесу, облизнул губы. Пока еще не поздно. Если сделать вид, что он хочет закончить работу…

Сильный удар по плечу едва не сбил его с ног.

– Не стой как дебил. Туда.

Толпа уже успела разойтись, тот самый вояка средних лет на вид, что шпынял его на построении, указал пальцем в сторону. Гилберт так и не узнал его имени. Интересно, если сорваться с места и нырнуть в лес, начав петлять меж стволами, как загнанный кролик, каков шанс улизнуть отсюда, не сложив голову? Никакого? Бросив последний унылый взгляд за границу лагеря, Гилберт повернулся к деревьям спиной и поплелся вперед.

Огоньки домов виднелись в прорехе между кустарниками. Раскинувшийся перед ними город звался Иммар, и с дальнего края он фактически врос в нависший над ним каменный хребет, покрытый растительностью и утесами, завернувшись в нее, как в одеяло. Возвышение постепенно сходило на нет, открывая миру оставшиеся три стороны, опоясанные забором. Пока Торвик толкал свою речь, солнце окончательно ушло за горизонт, сумерки сгустились. Теперь светящиеся в поле зрения окошки притягивали взор, будто светлячки, – единственное светлое пятно в округе.

Гилберт поравнялся с остальными прокаженными, покрутил головой, пытаясь приметить местечко где-то в стороне, чтобы можно было слиться с тенями и переждать суматоху; тут же получил очередной болезненный пинок, теперь под ребра: оказалось, вояка не отстал ни на шаг. Люди суетились вокруг одного из обозов, он ввалился в груду пахнущих тел.

– Грядки собрался копать?

Лопату грубо вырвали из рук, тут же всучили что-то новенькое, Гилберт даже не успел испугаться, один инструмент в руке сменился другим. Он нервно оглядел нечто, что можно было назвать копьем… Если быть слепым на оба глаза и верить, что любое лезвие, примотанное к древку, уже является оружием. С тем же успехом к поднятой с земли палке можно было примотать кухонный ножик. Лезвие было скрыто под потеками то ли грязи, то ли ржавчины. Пальцы тут же покрылись занозами, не спасли никакие мозоли.