Генерал дракон моей сестры (СИ). Страница 20

И я знала: если я отвечу ему — я отрекусь от всего, что имела. От сестры. От чести. От себя. И я отвечала. С мучительным стоном, словно разрываемая на части болью и наслаждением.

Я вцепилась в его мундир — не чтобы оттолкнуть, а чтобы не упасть, когда земля уходит из-под ног.

В этом поцелуе не было надежды. Была только горечь от мысли, что он последний. Последний, потому что после него я не смогу дышать чужим воздухом.

После него все мужчины будут — тенью.

Я вцепилась в его плечи, чувствуя, как под тканью мундира проступает чешуя, как крылья рвутся из плеч, но сдерживаются силой воли.

Он целовал меня так, будто выжигал моё имя на своей душе.

И когда он отстранился — я едва могла дышать.

— Это неправильно, — прошептала я, все еще задыхаясь от поцелуя.

— Я знаю, — задыхаясь прошептал Гессен. — Я знаю, что это неправильно… Я не могу разорвать помолвку и отложить свадьбу… Это убьет твою сестру. Ее репутацию. Ее имя.

— Ты ее любишь? — спросила я, а сердце замерло в груди, словно готовясь к ответу.

— Да. Но это другая любовь, — услышала я выдох. — Я готов сжечь весь мир, если кто-то посмеет ее обидеть. Но я не желаю ее как женщину… Я хотел ее любить, хотел о ней заботиться, хотел, чтобы она была рядом. Маленькая, светлая, безгранично добрая…

Каждое его слово вызывало у меня мучительный, удушающий стыд.

— Я решил жениться на ней потому, что никогда не встречал такую светлую душу, способную на искреннюю любовь. Потому что я видел, как под гнетом старой салфетки погибает самое прекрасное и искреннее создание, которое я когда-либо видел…

— Да, она такая… — прошептала я, сглатывая горючий ком боли. — Когда она входит в комнату, в ней сразу становится светлее… Это да…

Я сделала несколько глубоких вдохов.

— Я… — прошептала я, кусая губы, которые хранили еще его вкус. — Я не прошу разорвать помолвку. И никогда не попрошу… Я не хочу, чтобы она была таким же изгоем в обществе, как и я… Я не хочу, чтобы она прошла сквозь это презрение, насмешки… Общество всегда выбирает себе жертву, чтобы наслаждаться ее мучениями. Они напоминают разодетых и надушенных охотников, которые выбирают дичь, чтобы затравить ее до конца… Только не она… Только не Витта… Я люблю ее… И мне… мне ужасно стыдно перед ней за то, что случилось… Ты себе не представляешь как… Понимаю, глупо каяться за то, что уже случилось…

Он просто обнял меня, а я прижалась к нему, чувствуя, как слезы стыда душат меня. Зубы стучали от беззвучного плача, тело вздрагивало, а я старалась дышать глубже.

— Вот как мне завтра смотреть ей в глаза? — прошептала я, спрашивая не у него, а у своей совести.

— Я готов взять всю вину на себя, — послышался голос, а я почувствовала, как он выдохнул в мою макушку. — Вы не виноваты в том, что я так сильно желаю вас… Хоть на мгновенье…

Мы молчали, а я чувствовала, как его рука гладит мои волосы. Его слова не облегчили мою совесть, ведь я знала. Я тоже хотела этого. Больше жизни.

— Я всегда, что бы ни случилось, буду рядом… — послышался голос, а от этих слов мне стало так больно, словно в сердце вошел нож. — Слышишь меня? Всегда… Даже просто другом. Хоть это и будет невыносимо… Но я не хочу тебя терять… Не сейчас… Никогда…

Он медленно разжал объятия, давая мне возможность вздохнуть. Я знала: с этого момента я буду ходить по миру как тень, потому что настоящая я осталась здесь — в его руках, в его поцелуе, в его преступном «да».

Глава 43

Я не закрыла за ним дверь на балкон. Я слышала, как его крылья ударили по воздуху, в последний раз вдохнула его присутствие и осознала, что только что предала самого дорого мне человека.

Я стояла, обнажённая не телом, а душой, и смотрела, как за балконной рамой Гессен исчезает в метели — не уходит, а растворяется, будто его и не было. Только следы на заснеженном балкончике, да холод, врывающийся в комнату, как наказание.

Да, я заслужила наказание. Заслужила!

И я позволяла холодному колючему ветру наказывать меня жгучей болью.

Снежинки касались моих щёк, плеч, шеи — и жгли, как раскалённые иглы. Мне было холодно, но я терпела. Потому что не должна была поддаваться, не должна была отвечать на поцелуй, не должна была позволять себя обнимать… Но я сломалась. Просто сломалась. И теперь я чувствую себя ужасно.

А завтра… завтра мне нужно смотреть в глаза сестре.

Той, что верит в счастье и любовь.

Той, что мечтает о нём.

Той, что выбрала мне платье, а не себе — потому что я достойна быть красивой, даже если мир считает меня сумасшедшей. Той, которая готова была защищать меня…

От этой мысли я зарыдала, оседая на пол.

— Прости меня, Витта… — прошептала я, и слёзы упали на пол, смешиваясь со снегом, вносимым ветром. — Прости за эту слабость. Прости, что позволила себе хотя бы на миг… забыть, кто я. Что я — не твоя соперница. Что я — твоя сестра. Твоя защитница. А не женщина, которая мечтает похитить твоё счастье. Я не заслужила быть твоей сестрой… Не заслужила твоей доброты… Всё, что я заслужила, — это твоё холодное молчание, презрение и… и…

Я сжала пальцы в кулаки. Ногти впились в ладони — не от боли, а от попытки вцепиться в реальность.

Я знала, почему у Витты не было женихов. Почему бабушка каталась с Виттой по всем балам и званым вечерам в надежде найти хоть кого-нибудь, кто позарится на ее приданое. И если бы не генерал, она бы повторила мою судьбу. А он… он спас ее. Спас ее от таких, как барон Раумбаль, жадных, алчных, бессердечных калькуляторов на ножках, которые признаются в любви, мысленно считая будущие деньги.

Сейчас я ненавидела Димера сильнее, чем когда-либо. Он пустил слух, что я сошла с ума. Что в моей голове — хаос, а в крови — безумие. И этим погубил не только мою репутацию, но и репутацию сестры. Потому что кто захочет жениться, зная, что в этой семье уже был один безумец? Кому охота иметь наследников, склонных к безумным припадкам?

Безумие в высшем обществе хуже проказы. Никто не хочет запятнать свой род истеричными криками и хохотом в ночном поместье, припадками во время бала всем на посмешище, тихим испуганным шёпотом слуг: «Хозяин опять не в себе!».

И сейчас, когда судьба улыбнулась ей, я… я… целовалась с её женихом. И это самое страшное преступление, которое я могла бы совершить.

Глава 44

Ветер наказывал меня холодом, зубы стучали, но я понимала, что мне все равно больно. Больно так, что я не могу удержать в себе эту боль.

А потом я решилась.

— Нет, — выдохнула я, подступая к двери. — Больше никогда. Хватит лжи. Хватит. Больше никогда. Я не позволю… Не соглашусь… Да, это было моей ошибкой. Но она больше не повторится.

И от этой мысли мне вдруг стало легче. Словно я провела невидимую черту.

Я встала и с силой захлопнула дверь.

Так, будто затыкала крик в собственной груди.

Щелчок замка прозвучал, как приговор.

Это всё. Конец. Он больше никогда не поцелует меня. А если и поцелует — я вырвусь.

Я оттолкну. Не позволю. Ни себе. Ни ему.

Я добрела до кровати и опустилась на ее край.

Руки дрожали. Грудь — горела.

И в этой боли не было даже утешения.

Почему я не уехала, когда бабушка предложила? Если бы я уехала, этого бы всего не случилось.

Почему не послушала бабушку?

Пусть бы вернулась к мужу. Пусть бы заперли. Пусть бы назвали безумной.

Но я бы смотрела Витте в глаза, не пряча взгляд, не пряча мысли и чувства, не скрывая ложь, что растекается по стенкам моей души. Я бы говорила твёрдо. Без дрожи в голосе. Потому что моих губ никогда не касался его поцелуй.

Платья лежали в коробках. Нераспакованные.

Подарки — нетронутые. И все это смотрело на меня с немым укором: “Как ты могла? Почему ты разрешила? Почему не прогнала? Почему не выставила за дверь?”.

Я прижала ладонь к губам — к тем, что он целовал.

И заревела, пряча лицо в руках. Словно хотела слезами вымыть всю грязь из своей души.