Император Пограничья 11 (СИ). Страница 53

Степан упал на колени, прижимая её к себе. Марфа смотрела раскрытыми глазами в потолок, но в них уже не было жизни — только пустота. Губы были неподвижны, но ему почудилось, будто она шепчет:

— Почему… почему никто не пришёл?

Вопрос, который он сам вложил в её безмолвные уста, остался без ответа.

После гибели невесты Степан покинул Пограничье. Вступил в княжескую армию, дослужился до капитана. Десять лет железной рукой наводил порядок в гарнизонах. Но методы его были слишком жестокими даже для армии. Когда он приказал подвергнуть децимации роту за трусость — казнить каждого десятого, — один из генералов лично вмешался. Разжаловал, лишил звания. И в наказание отправил обратно в Пограничье — воеводой в захолустный Николополье.

«Научись различать твёрдость и жестокость», — сказал тогда офицер.

Однако Дроздов знал: начальство просто не понимает. Никто не понимает, что только через абсолютный страх можно добиться абсолютного повиновения. А без повиновения не будет единства. Без единства — только смерть.

Дроздов моргнул, возвращаясь в настоящее. Гонец всё ещё стоял у двери, ожидая указаний.

— Дети, которые не познают потерь, вырастут такими же эгоистами, как их родители, — холодно произнёс воевода. — Страх и боль — единственные учителя, способные преодолеть человеческую трусость и близорукость. Если бы двадцать лет назад кто-то железной рукой заставил деревни объединиться, моя Марфа была бы жива. И тысячи других.

«История оправдает жестокость, — думал Степан, — если она служит благой цели. Платонов поймёт. Когда-нибудь поймёт, что мягкость — это предательство по отношению к будущим жертвам. Что единственный способ спасти Пограничье — заставить его объединиться. Любой ценой».

Он вернулся к столу, достал исписанный лист. Ему нужно было услышать свои мысли вслух, убедиться в их правильности. Да и парню полезно будет понять, за что они сражаются. Слишком многие в его отряде просто выполняют приказы, не понимая великой цели.

— Слушай внимательно. Это фрагмент из моего манифеста.

Дроздов начал читать ровным, лишённым эмоций голосом:

— «Воевода Платонов показал путь, но споткнулся на полдороге. Он говорит правильные слова об объединении, о силе, о необходимости защищать Пограничье. Но что он делает? Заигрывает с аристократами, ищет компромиссы, проповедует мягкость там, где нужна твёрдость. Он выковал меч, но боится обагрить его кровью. Только через кровь предателей и эгоистов можно построить истинное единство. Каждый повешенный староста — это урок остальным. Каждый взятый заложник — гарантия повиновения. Истинное объединение требует железной воли и готовности идти до конца».

Воевода отложил лист, посмотрел на гонца.

— Вот ради чего мы действуем. А когда я объединю весь регион, когда создам армию из тех, кто познал истинную цену единства… — Дроздов помолчал, глядя на карту. — Тогда пойду в Угрюм. Покажу Платонову, как нужно было действовать с самого начала. Очищу его учение от скверны компромиссов.

Система Степана была проста и эффективна. Каждая деревня должна выставить треть мужчин в его армию. Отказываешься — дети упрямвцев становятся заложниками. Снова отказываешься — публичная казнь главы семейства перед всей деревней. Заставлял их перед смертью читать вслух речь Платонова о необходимости объединения — пусть слова въедаются в память живых вместе с хрипами умирающих.

Месяц назад в деревне Криницы попытались оказать сопротивление. Дроздов сжёг пару домов, а выживших заставил своими руками вешать зачинщиков бунта. Теперь Криницы — самая послушная из всех его деревень. Страх сделал то, что не смогли сделать уговоры. Потому что лучше сейчас сжечь два дома, чем потом смотреть как во время Гона всё поселение превращается в пиршество для воронья…

Воевода отложил лист, повернулся к гонцу:

— Иди. Готовь людей, — произнёс он, но тут же резко обернулся к гонцу, глаза сузились. — Стой. Ты долго ехал из Малых Борков. С кем говорил по дороге?

— Ни с кем, воевода, клянусь! Прямиком к вам!

— Клянёшься? — Степан подошёл ближе, его Талант окутал парня волной иррационального ужаса. — А что это за пыль на левом сапоге? Не такая, как на правом. Заезжал куда-то?

— Это… конь споткнулся у ручья, пришлось слезть, проверить копыта…

— У ручья. — Дроздов кружил вокруг гонца, как хищник. — И никого там не встретил? Может, рыбака какого? Или пастуха? Им ведь интересно, куда это гонец воеводы так спешит?

Парень весь вспотел от страха.

— Воевода, я правда никому ничего…

— Ладно. Иди. Но запомни — у меня везде глаза и уши. Если узнаю, что болтал…

Гонец выскочил из кабинета. Дроздов подошёл к узкому оконцу, проводив его подозрительным взглядом. После той истории с деревней Сосновка он никому не верил до конца. Предательство может прийти откуда угодно. Даже от своих.

Воевода приблизился к стене, где у окна стояла его глефа — грубая копия оружия Платонова, выкованная местным кузнецом. Сталь была обычной, без магических свойств, но символ оставался символом.

Чувствуя холод стали, Степан провёл пальцем по лезвию. Острая кромка распорола кожу, оставив тонкий алый след. Капля крови сорвалась с пальца, упав на пол.

— Он показал дорогу, но сам по ней не пошёл… — прошептал мужчина.

Вторая капля крови упала на карту, расплываясь алым пятном прямо на отметке Угрюма.

В дверь снова постучали. Вошёл помощник — худощавый мужчина с бегающими глазками.

— Воевода, прибыли старосты из двух деревень. Готовы принести присягу.

— Хорошо, — кивнул Дроздов. — Но сначала пусть посмотрят на виселицы во дворе. Пусть увидят, что ждёт предателей. И приведите их детей. Пора знакомиться с новыми… гостями. Они поживут у нас, пока их родители не докажут верность общему делу.

Помощник кивнул и вышел. Дроздов остался один. Его взгляд скользнул по стене, где в простой деревянной раме висел портрет — грубо нарисованный углём женский профиль. Марфа улыбалась с пожелтевшей бумаги.

Под портретом рукой Дроздова было выведено: «Они заплатят за каждого, кто погиб из-за трусости и эгоизма».

За окном начинало светать. Скоро отряд выступит к Малым Боркам. Ещё одна деревня познает цену эгоизма. Ещё один шаг к великой цели.

Дроздов отложил перо и закрыл глаза. Перед внутренним взором встало лицо Марфы — не с портрета, а живое, каким он помнил его в последние мгновения.

«Почему никто не пришёл?»

— Теперь придут, — прошептал он в пустоту. — Придут, потому что будут бояться не прийти. И это единственный способ. Единственный.

Масляная лампа чадила, бросая пляшущие тени на карту с красными и чёрными крестами. Скоро красных станет меньше. А чёрных — больше. И когда-нибудь вся карта почернеет под железной рукой того, кто не боится делать то, что должно быть сделано.

Рассвет окрасил небо в багровые тона — подходящий цвет для того, что должно произойти в Малых Борках.

Гудки тянулись долго, но наконец трубку взяли снова.

— Старший следователь Волков слушает, — раздался знакомый скрипучий голос, который я узнал бы из тысячи.

— Добрый вечер, Лука Северьянович, — произнёс я максимально нейтральным тоном. — Маркграф Платонов. Найдётся минутка?

Пауза затянулась на несколько секунд. Слышно было, как дознаватель тяжело дышит в трубку.

— Платонов!.. — процедил он наконец. — Разве я мог бы вас забыть. Полгода назад вы убили моего свидетеля. Петрович мёртв, мы оба это знаем.

Я улыбнулся, хотя он и не мог этого видеть.

— Понятия не имею, о чём вы.

— Не прикидывайтесь дураком, маркграф. Вам это не идёт, — голос Волкова стал жёстче. — Зачем звоните? И с какой стати маркграф Сергиева Посада обращается к служащему Владимирского приказа? У вас там своя юрисдикция.

— Речь не обо мне, а о Пограничье. У вас там воевода Николополья совсем берега потерял. Степан Дроздов, слышали о таком?

— Нет. Что с ним? — в голосе дознавателя усилилась настороженность.