Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 29

Внутри у меня все заледенело. Так вот оно что. Это была разведка боем. Рябов послал этих шакалов на убой, чтобы оценить нашу силу, нашу оборону, нашу решимость. И теперь он знал. Знал, что мы не овцы. Знал, что у нас есть зубы. И он не отступится. Он будет готовить новый удар. Настоящий. С профессионалами, а не с пьяным сбродом.

Я встал. У нас было время. Немного. Неделя, может, две. Пока Рябов будет собирать новую банду, пока будет обдумывать план. И это время нужно было использовать.

Я вышел из сарая. На крыльце меня ждал Игнат.

— Ну что, командир? — спросил он.

— Все, как мы и думали. Рябов ждет. У нас есть передышка.

Я посмотрел на него. Его лицо было усталым, но глаза горели.

— Твой выход, солдат. Собирайся. Возьмешь часть денег. Идешь в город. Мне нужны люди и оружие. Десять, пятнадцать человек. Ветераны, как ты. Голодные, злые, готовые драться за хорошую плату. И винтовки. Нарезные штуцеры, если найдешь. Все, что стреляет дальше и точнее, чем эти кремнёвые пугачи. Не торгуйся. Плати любую цену. Нам нужно стать силой, с которой придется считаться. Провизию. Её тоже закупи.

Игнат выпрямился, и на его лице появилась суровая, хищная улыбка.

— Будет исполнено, командир.

Я смотрел, как он уходит в избу собирать вещи. А сам повернулся к лесу, к серому, безразличному рассвету. Война только начиналась. И следующий раунд будет куда страшнее.

Я стоял на крыльце, глядя, как тает в предрассветном тумане сутулая, нарочито крестьянская фигура Игната. Он не обернулся. Солдат, уходящий на задание, не оглядывается. В руке посох, за плечами пустой мешок, под рубахой — наше богатство и наша надежда. Он ушел, и вместе с ним ушла часть моей уверенности. Я отправил своего единственного настоящего воина в самое сердце вражеской территории, и теперь нам оставалось только ждать и надеяться, что его солдатская удача окажется крепче рябовской злобы.

Тишина, наступившая после его ухода, была обманчивой. Лес молчал, но это было молчание хищника, затаившегося перед прыжком. Я вернулся в избу. Мои артельщики, измотанные ночным боем, спали тревожным, чутким сном. На лавках, у окон, везде валялись топоры, тесаки — все, что могло стать оружием. Наш дом превратился в казарму.

Я не стал их будить. Вместо этого я раздул угли в печи, поставил котел с водой. Когда первые лучи солнца пробились сквозь узкие окна, по избе уже плыл запах горячего травяного отвара. Люди начали просыпаться. Они двигались медленно, скованно, как после тяжелой болезни. На их лицах была не радость победы, а серая, выматывающая усталость и затаенный страх. Они отбили атаку, но каждый понимал — это было лишь первый звоночек.

Когда все собрались за столом, я вышел в центр.

— Шлюз сегодня не запускаем, — объявил я, и по рядам прошел недоуменный ропот. — И завтра тоже.

— Как же так, Андрей Петрович? — первым, как всегда, нашелся Петруха. — Самое время мыть, пока они там раны зализывают!

— Петруха, когда ты идешь на медведя, ты машешь перед его носом куском мяса? — спросил я. — Наше золото — это приманка. Мы достаточно пошумели. Теперь пусть думают, что мы затаились, что мы напуганы. Что мы сидим на своем золоте и трясемся.

Я видел, что логика моих слов дошла не до всех, но спорить никто не стал. Уже привыкли.

— Работы от этого меньше не станет, — продолжил я. — Елизар с Фомой — на вас дальняя разведка ну и заодно охота. Нам нужно мясо. Много мяса. Мы должны есть досыта, чтобы были силы. Егор, Михей — на вас дрова. Завалите ими весь двор, чтобы хватило на месяц осады. Остальные — за мной. Начинаем новую стройку. Сам же шепнул Елизару, чтоб прикопал трупы подальше, чтоб зверья не приманить и улик тут не было никаких. А еще, чтоб ловушки начал восстанавливать по возможности.

Я вывел мужиков из дома и подвел к ровной площадке метрах в тридцати от нашего сруба.

— Здесь, — я очертил сапогом на земле большой прямоугольник, — мы строим еще один дом.

— Зачем, Петрович? — удивился Семён. — Нам и в этом места хватает. Еще и гостям останется.

— Это будет не дом, — ответил я. — Это будет казарма. Для людей, которых приведет Игнат. Они будут жить отдельно. Чтобы не было лишних разговоров, чтобы не мозолили глаза. И чтобы враг, если сунется снова, не знал, сколько нас на самом деле. Они будут нашим козырем.

Работа закипела с удвоенной силой. Но это была уже не та радостная, полная надежд стройка нашего первого дома. Это была суровая, молчаливая работа людей, готовящихся к войне. Каждый удар топора был коротким и злым. Каждое бревно, уложенное в венец, ложилось на свое место с глухим, окончательным стуком. Мы строили быстро, грубо, без изысков. Главным было не тепло и уют, а прочность и скорость.

Елизар с Фомой творили чудеса. Каждый вечер они возвращались с добычей. То принесут связку жирных уток, то тетерева, а однажды приволокли молодого оленя. Наша артель, несмотря на военное положение, питалась так, как им и не снилось.

Дни тянулись, как смола. Каждый вечер мы собирались в избе, и я видел в глазах людей один и тот же немой вопрос: «Где Игнат?». Я и сам задавал его себе каждую минуту. Четыре дня. Четыре вечности. Я гнал от себя самые черные мысли. Его могли убить по дороге. Его могли схватить. Он мог просто не найти тех, кто был нам нужен.

На исходе четвертого дня, когда солнце уже почти скрылось за верхушками сосен, Фома, сидевший на своем наблюдательном посту на высокой сосне в сотне метров от нашего лагеря, издал короткий, гортанный крик.

— Идут!

Сердце рухнуло в пятки и тут же взлетело обратно. Я выскочил на крыльцо. Из леса на нашу поляну выходила группа людей. Впереди, шагая своей ровной, несгибаемой походкой, шел Игнат. А за ним — двенадцать теней.

Они не шли, они текли, как ртуть, беззвучно и стремительно занимая пространство. Двенадцать мужчин в потертой, видавшей виды одежде. Двенадцать обветренных лиц. Двенадцать пар холодных, колючих глаз, которые не смотрели, а сканировали, оценивали, взвешивали. В них не было ни страха, ни надежды, ни любопытства. Только глухая, застарелая усталость и готовность в любой момент убивать или умереть. Глядя на них, я понял, что Игнат не просто выполнил приказ. Он превзошел его. Он привел не солдат. Он привел стаю волков.

Мои артельщики высыпали из избы, сжимая в руках топоры. Они молча смотрели на пришельцев, и в воздухе повисло густое, тяжелое напряжение.

Игнат подошел ко мне.

— Командир. Приказ выполнен. Двенадцать человек. Все — ветераны. Каждый стоит троих.

Из-за его спиной вышли двое из вновь прибывших. Они тащили на себе тяжелые, длинные тюки, замотанные в рогожу. Когда они сбросили их на землю, раздался глухой металлический лязг.

Игнат кивнул одному из новоприбывших — высокому, суровому мужику с перебитым носом. Тот подошел и одним движением ножа распорол рогожу.

Солнечные лучи блеснули на вороненой стали. Десять новеньких, пахнущих заводской смазкой армейских винтовок. Рядом с ними лежали три небольших бочонка с порохом и несколько тяжелых кожаных сумок, набитых свинцом.

Глава 14

Пыльная муха, жирная и наглая, билась о мутный бычий пузырь в моей конторе с упорством, достойным лучшего применения. Бззз… бззз… удар. Бззз… бззз… еще удар. Этот звук, монотонный и раздражающий, как зубная боль, был аккомпанементом моего существования в этой Богом забытой дыре. Я, коллежский регистратор Аникеев, сидел за своим столом, заваленным ветхими бумагами, и чувствовал, как полуденная жара плавит остатки моего мозга. За окном выла и стонала пьяная жизнь приискового поселка, но здесь, в затхлой тишине конторы, царила только скука, пыль и эта проклятая муха.

Последние недели были особенно тоскливыми. Слухи. Поселок всегда жил слухами, как болотная топь — испарениями. Но сейчас они стали гуще, назойливее. Все о нем. О Воронове. О том жалком погорельце с безумными глазами, которому я, из милости и за один сиротливый серебряный рубль, отписал самую никчемную землю в округе — «Лисий хвост». Пустошь, камень да глина. Я помнил его прошение, написанное рукой какого-то спившегося гения, — униженное, просящее «землицы для прокорма». Я тогда еще посмеялся про себя: еще один дурачок, решивший, что золото под каждым кустом растет.