Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 25

— У меня люди вольные, — отрезал я. — И работают за долю, а не из-под палки.

В этот момент его взгляд зацепился за ручей. Шлюз мы, по моему приказу, остановили и прикрыли лапником, но следы нашей бурной деятельности скрыть было невозможно.

— А это что за хитрость у тебя там? — спросил он, дернув подбородком в сторону оврага.

— Не твоего ума дело, — глухо, как из бочки, произнес Игнат, делая полшага вперед.

Хромой перевел взгляд на Игната, и на мгновение в его глазах блеснул интерес хищника, встретившего равного. Он оценил его рост, плечи, мертвую неподвижность.

— Ты что себе позволяешь, служивый⁈ — рявкнул рябой детина, дернувшись вперед, но Хромой остановил его движением руки.

— Он исполняет мой приказ: посторонним на рабочий участок не заходить. Место опасное. Вдруг оступишься, ногу сломаешь. Вторую. Кто лечить будет? — Я улыбался, но улыбка моя была холоднее льда.

Хромой понял, что к шлюзу ему не подойти. Он снова повернулся ко мне, и в глазах его была нескрываемая злоба.

— Хитришь, Воронов. Ох, хитришь. Думаешь, самый умный? Думаешь, отстроился тут, солдафона нанял и можешь Гавриле Никитичу дорогу переходить?

— Я никому дорогу не перехожу, — ответил я. — Я работаю на своей земле. И никому не мешаю.

— Твоя земля? — он расхохотался, коротким, лающим смехом. — Бумажку у Аникеева за рубль купил и думаешь, хозяином стал? В тайге, Воронов, закон один — право сильного. А сила здесь, на этой речке, всегда была за купцом Рябовым.

Он наклонился в седле, понизив голос до змеиного шипения.

— Хозяин мой предлагает по-хорошему. Продай нам свою диковинку, что в ручье стоит. И участок свой продай. Дадим столько, что до самой Москвы хватит. И уйдешь отсюда. Живым.

— Мой участок не продается, — отчеканил я. — И секретов у меня нет.

Лицо Хромого окаменело.

— Ну, смотри, Воронов. Везение — девка гулящая. Сегодня оно с тобой, а завтра — с другим. Сегодня у тебя дом стоит, а завтра — одни угольки дымятся. Сегодня работники твои здоровы, а завтра — хворь на них нападет. Тайга, она, знаешь ли, большая. Всякое случается.

Это была прямая угроза. Поджог, отрава, убийство из-за угла. Стандартный набор методов решения проблем в этом мире.

— Благодарю за предупреждение, — сказал я, не меняя тона. — Мы люди осторожные. А гостей незваных не любим. Особенно тех, кто приходит с дурными вестями.

— Пожалеешь, Воронов! — выплюнул он. — Слово Рябова — кремень. Он сказал, что твоего здесь не будет — значит, не будет!

Он зло дернул поводья, разворачивая лошадь так резко, что та захрипела. Его рябой напарник бросил на меня злобный взгляд и поспешил за ним.

Я долго смотрел им вслед, пока они не скрылись за деревьями. А потом медленно выдохнул.

— Ну что, командир, — глухо произнес Игнат, подходя ко мне. — Войну объявили.

— Да, — выдохнул я. — Объявили. Время спокойной работы кончилось.

Я обернулся к своему дому, к своей маленькой крепости. Я видел встревоженные лица своих людей, прекративших работу и смотревших на меня. Они все слышали.

— Ну и чего встали⁈ — крикнул я им так громко, чтобы не осталось сомнений в моей уверенности. — Гости уехали! Работаем!

И они, поколебавшись секунду, снова взялись за топоры. Каждый понимал: отсидеться не получится.

Глава 12

Тишина, повисшая после отъезда «гостей», была тяжелее и опаснее, чем любая угроза, высказанная ими вслух. Она была пропитана страхом. Я видел его в глазах своих людей: в том, как Семён сжал топорище до побелевших костяшек, как Петруха зябко поежился, несмотря на то, что на улице было тепло. Они были похожи на стадо, почуявшее волков. Их хрупкий мир, построенный на горячей еде и честном заработке, мог в любой момент рухнуть, сгореть дотла, как и обещали гости.

Мой крик, призывающий к работе, был блефом. Чистым, наглым блефом, рассчитанным на то, чтобы погасить панику. И он сработал. На время. Стук топоров возобновился, но он был другим — нервным, рваным. Люди работали, но уши их были напряжены, а глаза то и дело косились в сторону леса.

Вечером, когда мы собрались в общем зале за ужином, атмосфера была гнетущей. Смех умолк. Все ели молча, и только стук ложек о миски нарушал тишину. Я знал, что должен что-то сделать. Страх — это ржавчина, которая разъедает дисциплину и веру быстрее, чем любая кислота.

— Боитесь? — спросил я громко, откладывая ложку.

Все вздрогнули и подняли на меня глаза.

— А чего не бояться-то, Андрей Петрович? — глухо отозвался Семён. — Рябов — не пьяный мужик в кабаке, языком зря молоть не станет. Сказал «угольки» — значит, будут угольки. У Рябова людей, что собак нерезаных. Придут ночью, подожгут с четырех сторон — и поминай как звали.

— Придут, — согласился я. — Обязательно придут. И что вы предлагаете? Разбежаться? Вернуться в поселок, к Прохору, на колени к приказчику? Снова жрать гнилую капусту и получать запись в долговой книге вместо денег?

Мужики молчали, понурив головы.

— Они думают, что мы — стадо овец, — продолжал я, и голос мой крепчал, наполняясь сталью. — Они думают, что если припугнуть, мы разбежимся, оставив им все, что нажили. Но мы не овцы. Мы — артель. Они придут, чтобы жечь и убивать. А мы их встретим.

Я посмотрел на Игната.

— Солдат, ты знаешь, что такое оборона?

— Так точно, командир, — его голос прозвучал в тишине, как удар в барабан. — Оборона — это подготовка. Это знание местности, это ловушки и пути отхода.

— Вот именно, — кивнул я. — Они ждут, что мы будем сидеть здесь и дрожать от страха. А мы будем готовиться. Начинаем жить по-военному.

На следующее утро я разделил артель. Основная масса продолжала работу на шлюзе и достройке дома — вид кипучей деятельности должен был усыпить бдительность рябовских шпионов. А мой ударный кулак получил другую задачу.

Я отвел в сторону Игната и сына Елизара, Фому — который знал лес не хуже отца.

— Ваша задача — ловушки на подходах, — сказал я им тихо, когда мы скрылись в лесу. — Игнат, твой опыт. Фома, твои глаза и знание троп. Вам нужно предусмотреть все возможные подходы и сделать их непроходимыми для потенциального врага.

Я разложил грубый план местности, который начертил на куске бересты.

— Они не пойдут в лоб. Побоятся наших ружей. Они пойдут ночью, скрытно, с нескольких сторон. Вот, — я указал на самые вероятные пути подхода к нашему лагерю, — здесь, здесь и здесь. Нам нужно превратить эти тропы в ад для любого, кто сунется сюда без приглашения.

Игнат понимающе кивнул.

— «Волчьи ямы», «спотыкачи», сигналки. Я понял, командир.

— Не просто «волчьи ямы», — возразил я. — Нам не нужны трупы. Нам нужны крики. Раненый враг страшнее мертвого. Он кричит, зовет на помощь, сеет панику среди своих. Ямы делайте неглубокие, но с острыми, обожженными кольями на дне, направленными под углом. Не насмерть, а чтобы проткнуть ногу. Петли ставьте не на шею, а на уровне голени, с противовесом. Зацепил — и тебя рывком подбрасывает вверх, подвешивая вниз головой. Шум, крик, полная дезориентация.

Фома, слушавший меня с открытым ртом, восхищенно покачал головой.

— Лихо, Петрович. Прямо как на медведя капканы.

— Именно, — подтвердил я. — Мы и будем охотиться на двуногих медведей. Игнат, обучи Фому и еще кого-то. Егора, например. Вы должны превратить лес вокруг нашего дома в минное поле. Чтобы ни одна мышь не проскочила незамеченной. И еще, — я посмотрел на Игната, — найдите пути отхода. Две, лучше три тропы, по которым мы сможем быстро и незаметно увести людей, если станет совсем жарко.

Пока они превращали лес в смертельную ловушку, я занялся вторым, не менее важным делом. Я подозвал Елизара.

— Отец, нам нужен тайник. Надежный, как сердце матери.

Старовер ничего не ответил, только пристально посмотрел на меня и кивнул. Мы взяли лопаты и ушли в противоположную от лагеря сторону. Елизар вел меня тропами, которых, казалось, не существовало. Мы петляли, пересекали ручьи. Наконец он остановился у подножия старой, вывернутой с корнем сосны. Ее корневище, огромное, переплетенное, как клубок змей, образовало глубокую нишу, скрытую от посторонних глаз.