Судный день. Страница 9

Вингфилд кивнул и попятился к выходу, оставив Корна наедине с его мыслями.

Кабинет был самого простецкого вида, с канцелярскими шкафами вдоль одной стены и несколькими вставленными в рамки фотографиями Корна с различными мэрами и политиками штата на противоположной. Развернув свое кресло, он надолго уставился на сто пятнадцать полицейских снимков одинакового формата, висевших на стене позади него, – каждый из них был тоже любовно вставлен в рамку. Все они изображали каких-то неопрятного вида мужчин, глаза у которых были либо широко раскрыты от страха, либо опущены в пол, – то ли сонные, то ли пьяные. Взгляд на эту стену заставил Корна выпрямиться и воспрянуть духом. Это его наследие. Дело всей его жизни. Люди, которых он отправил в камеру смертников. На данный момент ему довелось наблюдать за смертью семидесяти девяти из них. Чего было недостаточно. Далеко не достаточно.

Его отец был человеком, поглощенным в первую очередь мыслями о своем семейном имени, который сколотил состояние на фондовом рынке и передал большую часть его Корну в своем завещании. Но Корна не интересовали деньги отца. Равно как и чьи-либо еще. Денег у него всегда хватало, и он отнюдь не молился на них, как некоторые. А уж теперь, когда на его банковском счете накопилось уже тридцать миллионов, тем более. Что Корн всегда принимал близко к сердцу, так это разговоры отца о семейном наследии. Это было гораздо важнее.

«Неважно, сколько у тебя будет денег, когда ты умрешь, сынок. Человек оценивается не горой долларов в его сейфе, а трупами поверженных врагов, которые ты оставляешь на своем пути. Вот как надлежит оценивать свою жизнь. Когда ты по-прежнему стоишь на ногах, а все твои соперники валяются на земле, тогда-то ты и понимаешь, кто из вас лучший».

Корн черпал силу в лицах мертвецов и тех, кого он приговорил к смерти. Дариус Робинсон был последним из тех, кто доставил ему это изысканное удовольствие. А Энди Дюбуа станет следующим лицом на этой стене.

Корн снял телефонную трубку, позвонил в управление шерифа и попросил соединить его с шерифом Ломаксом. После небольшой задержки его звонок переключили на шерифа.

– С добрым утречком, – произнес Ломакс, по-деревенски растягивая слова.

– Я тут решил узнать, есть ли какие-нибудь подвижки с нашим пропавшим адвокатом.

– Увы, но пока что никаких. Продолжаем искать, обзваниваем людей… Я задействовал своих лучших сотрудников.

– Рад это слышать. Кстати, как порыбачил в эти выходные?

– Неплохо. Вытащил здоровенного сома, чуть удилище мне не сломал, гад.

– Продолжай заниматься Коди Уорреном – как только он найдется, я хочу сразу же об этом знать. Молюсь о его благополучном возвращении.

– Как и мы все, Рэндал.

– Хорошего дня, шериф, – сказал Корн и повесил трубку.

Десять минут спустя он уже крутил баранку своего «Ягуара», петляя по извилистым сельским дорожкам на окраине Бакстауна. Дороги становились все более узкими, а повороты – все более крутыми, пока он не оказался на разбитой грунтовке, вид у которой был такой, как будто она никуда не вела. Еще десять минут езды по этой дороге, и густые деревья по обеим сторонам ненадолго расступились, когда дорога резко свернула к реке под названием Локсахатчи. Бакстаун располагался в самом центре округа Санвилл. К северу от города простирался лес Талладига – полмиллиона акров чисто соснового бора, а к югу – болота, образовавшиеся в результате разлива Локсахатчи. К востоку от Бакстауна лежали богатые сельскохозяйственные угодья, а к западу располагалась промышленная часть округа, занятая сталелитейным заводом и крупным химическим производством, которое постоянно находилось на грани закрытия.

Остановив машину, Корн выбрался из-за руля и направился сквозь негустую лесную поросль. Деревья были здесь очень старыми, сплошь поросшими испанским мхом, густыми длинными плетями свисавшим с ветвей. Здесь Локсахатчи сужалась, прежде чем разлиться во всю ширь несколькими милями южнее. Коричневая вода быстро неслась почти вровень с берегами. Корн вырос в квартире в Нижнем Манхэттене, окна которой выходили на Ист-Ривер. Со свойственным подросткам любопытством он частенько наблюдал за ее темными водами из окна своей спальни, гадая, какие секреты могут таиться на дне этой реки и почему она стала такой грязной и черной. И скольких людей его отец отправил падать кувырком в эти студеные глубины с пролетов Бруклинского моста.

Журчание и побулькивание текущей воды вернуло его мысли к настоящему, служа фоном для стрекотания сверчков и цикад, все еще не умолкавших в лучах раннего утреннего солнца. Вскоре к этому оркестру присоединился еще один звук – характерное глухое побулькивание выхлопа большого восьмицилиндрового движка машины, медленно пробирающейся по лесу. Наконец двигатель умолк, со скрипом открылась и захлопнулась дверца. В кустах зашуршали чьи-то шаги.

Глава 4

Подъезжая к берегу реки, шериф Колт Ломакс учуял какой-то неприятный запах. Оставив патрульную машину на обочине грунтовой дороги, он направился к месту встречи. Во время телефонного разговора с Корном прозвучал вопрос о рыбалке – условная фраза, означавшая, что его будут ждать именно здесь. Если б у него спросили, как там у него рука после боулинга, они бы встретились на парковке боулинг-клуба. Аналогичные места для встреч были заготовлены на стоянке возле закусочной, в лодочном эллинге на озере и на старой мельнице. Под рыбалкой подразумевалась река, поэтому он и приехал сюда.

Корн был крайне осторожным человеком.

Гниющая от жары и влажности растительность не была причиной запаха, который становился все сильней по мере того, как Ломакс пробирался сквозь кусты. Вообще-то сладковатый запах гниения, исходящий от мха и реки, довольно приятен. Но это было что-то другое. Иногда ему казалось, что он улавливает запах, исходящий от Корна, как будто этот человек гнил изнутри. Когда такое происходило, Ломакс говорил себе, что это ему просто чудится – никто не способен так мерзко вонять, если только не пролежал несколько дней в реке, мертвый и переполненный газами.

Выйдя на небольшую поляну на берегу, он увидел высокую фигуру Корна, который прятался от солнца под ветвями сосны и приветствовал его словами:

– Да здесь жарче, чем в аду!

Выговор Корна всегда представлял собой загадку для Ломакса. Большую часть времени того можно было запросто принять за коренного жителя округа Санвилл, но иногда в его речи проглядывал манхэттенский акцент, достаточный, чтобы напомнить Ломаксу, что Корн не из этих мест. Ломакс нередко гадал, уж не приходилось ли Корну постоянно изображать санвиллский выговор, – что это была его постоянная роль, которую он играл для какой-то невидимой толпы, и лишь иногда, всего на секунду, эта маска спадала у него с лица, открывая истинного Корна.

Окружной прокурор был бледен и обливался потом. Избытком веса он не страдал, скорей наоборот. Корн постоянно выглядел худым и каким-то больным. Казалось, будто его кожа цвета костяного фарфора постоянно покрыта тонким слоем пота. Корн всегда предпочитал держаться подальше от солнца. Вытащив из нагрудного кармана носовой платок, он вытер шею и лоб.

– Пора бы вам уже привыкнуть к жаре, – заметил Ломакс.

– Я ее просто ненавижу. Всегда ненавидел и буду ненавидеть.

– В чем проблема? Я уже говорил вам, что с Коди Уорреном дело решенное. Никто его никогда не найдет.

– Дело не в Уоррене. Ну, по крайней мере, не только в нем.

И опять этот запах накатил на Ломакса, словно кирпичная стена, обрушившаяся ему на голову.

– Нет, речь идет о том, кто его замещает. Я слышал, что сюда приезжает какая-то важная птица из Нью-Йорка, чтобы задать нам перцу в деле Дюбуа.

– Я бы не беспокоился на этот счет. Дюбуа схвачен крепко-накрепко. Каким бы распрекрасным адвокатом ни был этот городской парень, он не сумеет добиться оправдательного приговора, тем более при наличии признания.