Ведьмы.Ру 3. Страница 30

С ведьмой в жёнах придётся тяжко, но выгода…

– Сам ты ведьма, – раскатисто пробасил Вран Потапович, неспешно приближаясь к забору. Шёл он и вправду по следам, которые ярко на мху пропечатывались. – Ягинья она. Потомственная. В матушку пошла. И красавица такая же.

А на воротах лебеди вырезаны, но какие-то неправильные. И ведь не скажешь, что не так. Просто глядишь на этих лебедей и жуть прям до костей пробирает. С чего? Раскинули крыла, летят по-над полями, по-над лесами…

Рука потянулась к створкам.

– Погоди, – Шикушин перехватил. – Постучаться надо. Невежливо так с ходу ломиться.

Вежливо. Не вежливо. Совсем страх потерял? Но Шикушин дважды стукнул по лебединому клюву и на третий раз створки со скрипом раздались в стороны.

– Я туда не пойду! – взвизгнул этот, в костюме. – Я не хочу туда… я не…

За воротами клубился туман. И вроде бы не такой, чтоб совсем уж непроглядный. Нет, видать и дом из бревен сложенный, высокий такой, с тремя крышами. Терем. Точно. В кино такие показывали. В них ещё бояре сиживали. И боярские жёны с дочерьми. Видно и часть двора. И ручеёк, что лёг водяною нитью аккурат поперек ворот, и мосток, через него перекинутый, горбатенький.

Шикушин первым на него ступил. Замер, будто прислушиваясь к чему-то. Мосток махонький, игрушечный почти. Небось, раздавить боится. И туман приходит в движение, расступается. Вот и вторая нога. Выдох какой-то судорожный. Видать, не всё просто с мостом этим.

А потому Земеля и решился, перепрыгнул через ручеёк, разом на той стороне оказавшись. И правильно сделал. Туман расступился. Двор… странный двор. Снаружи-то не так он и велик, а изнутри если смотреть, то и футбольное поле влезет.

И не одно.

И газончик зеленый тоже ассоциации навевает. Правда, ходят по этому газону не футболисты, но птицы, то ли гуси, то ли лебеди. Земеля не очень в птицах разбирался, только отметил, что конкретно эти – здоровущие. И смотрят недружелюбно.

Выкатили глаза-бусинки, выпялились.

Шипят, переговариваются.

И Шикушин через мостик перебрался и тоже озирается. Нет, если его выберут, то… то с Лешим можно будет иначе сговорится. Хорошо бы…

– Эй, Ялинка, – голос Врана Потаповича звучал приглушённо. – Выходи. Встречай женихов.

В ответ загоготали-засмеялись гуси-лебеди, а потом смолкли, повернули к людям головы. А после скрипнула дверь. И на крылечке показалась девица.

Дочка Лешего?

Разве что в мать пошла. Ей бы, такой, в модели или там актрисы, а не в лесной глухомани прятаться да птиц пасти. Высока, стройна, и тряпьё это с закосом под старину, ничуть не скрывает ни стройности, ни округлости в нужных местах. Лицо узкое, бледное до синевы.

Волос чёрный и гладкий.

Длинный. Это хорошо. Стриженых баб Земеля не понимал. А тут коса – косища даже – с его руку толщиной. Распусти такую… он сглотнул, столкнувшись взглядом. Глаза у неё холодные, что камень. И зеленью отливают, прям как рога того быка…

– Женихи, стало быть, – голос льётся мёдом и на какое-то мгновенье появляется желание не то, что поклониться – на колени упасть. Да удержался Земеля.

Не хватало.

Колдунья она? Или магичка? Не важно. Баба должна нутром чуять, где её место. Тогда и дома порядок будет. А Шикушин вон, несмотря на свою крутость, согнулся в поклоне.

– Давненько тут женихов не было… – произнесла она этак, презадумчиво. – Я уж и подумывать начала, что повывелись богатыри уже…

И на забор глянула.

На череп человеческий? Пугает. Бабы – ещё те фантазёрки.

– Что ж молчите, женихи-то?

– Так, – Земеля выдохнул. – Слова утратили от красоты твоей, хозяюшка. Столько лет живу, думал, что всё видел, а теперь вот понял, что ничего-то я не видел…

– Говорливый, – в руках девица держала кривую палку, увенчанную мелким черепом. Вот с этой готикой, конечно, придётся что-то делать.

Ладно, лес. В лесу, небось, её никто и не видит, а вот в городе уже не поймут.

– Это от волнения… ночь не спал, о тебе думал, – бабы ушами любят, и тут не важно, нечисть она или человек, главное, что улыбаться надо да говорить побольше. Дальше уже она сама себе всё, чего нужно, досочинит. – Теперь же, увидевши, вовсе сон с покоем потеряю.

– А ты что скажешь? – она повернулась и подошла к Шикушину. А вот идёт так, на палку свою опираясь, да прихрамывая отчётливо. Калека?

Разочарование было острым.

Обидно.

Такая красивая, а калека… хотя, может, если целителя нанять? Хороший целитель со многим справится способен. Дорого станет, но с другой стороны, а если Лешему намекнуть на расходы, которые на плечи Земели лягут? Пусть возмещает, раз такой любящий родитель.

Тут двойную выгоду поиметь можно.

И девка в благодарность любить будет. И папенька…

– Так… как-то не умею я говорить, – Шикушин пожал плечами.

– Не по нраву пришлась?

И снова загоготали гуси-лебеди, заплясали головы на змеиных шеях.

– Ты красива. И вправду таких красивых не видывал. Только я человек. А ты? Жениться могу, тут слово крепкое, хоть прямо сейчас. Но этого ли тебе надобно?

– А чего ещё? Разве не любая девка о женитьбе мечтает?

– Не знаю. Разные вы…

Точно дурак.

Но дочка Лешего на него глядит с интересом.

На Земелю с не меньшим.

– А ты что скажешь, говорливый?

– Так говорить-то много можно. Но коль уж батюшка твой женихов искал, стало быть, они и надобны. Может, одиноко тебе, а может, помощь какая нужна. Одной-то жить тяжко.

– Что ж… – она замолчала, раздумывая о чём-то.

А ведь Лешему, если так-то, не одна сотня лет. Тогда и дочь его, выходит, не столь юна, как кажется. И быть может, то, что Земеля видит, морок?

Чтоб…

Будет засада, если в койке эта красавица седою старухой обернётся. Как он там сказал? Ягинья? Это вроде как Яга. Баба-Яга, костяная нога. Сходится же! Чтоб…

– А принеси-ка, – посох ткнулся в грудь, перебивая мысль. – Воды мне, раз уж помогать готовый. А то и вправду тяжко из колодца-то таскать…

Воды?

– А колодец где?

– Там вот, – посох повёл в сторону. – А ты… надумала я письмо написать подруженьке своей, да перо гусиное затупилось. Новое надобно. Поди-ка, добудь, раз уж всё одно явился…

Земеля спешно направился к колодцу. Нет уж, лучше вода, чем эти твари, каждая с человека ростом. Мутанты хреновы. С ними тоже надо будет что-то сделать. В зоопарк сдать? Или, может, продать? Тому же Хозяину. Он любит всякую странную хрень.

Колодец был сложен из огромных круглых камней. На первый взгляд. На второй же стало ясно, что это и не камни вовсе, но черепа человеческие.

Чтоб…

А если маньячка? Если она в первую брачную ночь и ножом по горлу? Или… ведро висело на перекладине, и в колодец улетело с тихим звоном, плюхнулось внизу о воду да и ушло в неё.

Нечисть.

Нежить.

Вот… вляпался. А жил себе тихо. Нормально жил. Не хуже других. Место своё нашёл и знал его, не лез, куда не надобно, а всё одно…

Руки взялись за ворот, толкнули, заставляя повернуться.

Раз.

И другой. И скрипел тот, да тянул воду. Тяжело. И с каждым поворотом тяжелее. Вспомнился вдруг Сивер, дружок старый, с которым Земеля бизнес начал, а потом… одному всяко проще. А Сивер уж больно чистоплюйствовал. И того ему жаль, и этого. Так дела не делают. Если каждого жалеть, сам на паперти окажешься. А потом Сивер вовсе решил уйти.

Потребовал выкуп за долю.

Смешной.

Теперь вон в пропавших числится. Земеля его тогда сам… тогда не было других, кому такое дело поручить можно. Зато фирма ему отошла. И иное имущество. Чистоплюй полагал, что откупится, если дарственную отпишет… отписал. Вдова потом пыталась доказать, но у Земели уже появились правильные друзья.

Мелькнуло её лицо.

А что, сама виновата. Сидела бы тихо, так и жила бы. Да, бедно, но ведь жила бы… самоубийство… и следом вдруг пошли лица. Одно за другим, одно за… с каждым поворотом.

Мужчины.

Женщины.

Девки… дуры… сами дуры… куда лезут? Работа за границей… ага… приватные танцы, никакой проституции… но он же не силком их тащит. Сами прутся, сами верят, сочиняют себе сказку, а он лишь делает свою работу. Ведро тяжелело, делаясь вовсе неподъёмным, но Земеля откуда-то знал, что если отпустит, то с ним и улетит. Руки приросли к рукояти ворота, гладкой такой, неудобной.