Миссия в Сараево (СИ). Страница 17

— Да, — ответил я спокойно, встречая его взгляд. — Из Петербурга.

— Чирич рассказывал о тебе. Говорил, что ты рискнул жизнью, чтобы спасти Неделько Чабриновича из австрийской тюрьмы. — Танкович наклонил голову, не сводя глаз. — Большой риск для журналиста. Почему ты это сделал?

Вопрос прямой. Первая проверка.

— Потому что не могу стоять в стороне, когда душат свободный народ, — ответил я ровно. — Я журналист, но я не бездушный. У меня есть совесть. Чабринович борец за свободу. Его нельзя оставлять на растерзание австрийским палачам.

— Совесть, — повторил Танкович, и в голосе его прозвучала насмешка. — Многие говорят о совести. Но когда дело доходит до действий, совесть куда-то испаряется.

— Я свои слова доказал делом, — сказал я. — Чабринович свободен. Это факт.

Танкович помолчал. Потом кивнул.

— Расскажи, как было.

Чирич придвинул стул, сел рядом со мной. Налил из глиняного кувшина воды в стакан, протянул мне. Я отпил глоток. Вода холодная, с привкусом железа.

— Ну? — Танкович ждал.

Я рассказал. Коротко, без лишних деталей. Как узнал о Чабриновиче от Чирича. Как решил помочь. Как поехал в Сараево под видом корреспондента, пишущего статью о Боснии. Как нашел жандарма Милоша Йовановича, завербовал его через деньги и сочувствие к жене. Как Милош помог устроить побег. Как я вывел Чабриновича, переправил через границу с помощью Войислава.

Говорил спокойно, без эмоций. Факты, а не героические рассказы.

Танкович слушал, не перебивая. Лицо его оставалось непроницаемым. Только глаза смотрели внимательно, ловя каждое слово, каждую паузу, каждую интонацию.

Когда я закончил, в комнате повисла тишина. Владимир смотрел на меня с восхищением. Петар кивал одобрительно. Милош по-прежнему настороженно изучал меня.

Танкович откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.

— Ты говоришь, что завербовал жандарма через деньги, — сказал он медленно. — Сколько заплатил?

— Сто крон сразу, обещал еще сто после побега. Вторую половину передал через Войислава.

— Откуда у журналиста такие деньги?

Вопрос острый. Очередная ловушка.

— Накопил. Жалование в «Новом времени» неплохое. Плюс гонорары за статьи. Я не транжира, живу скромно.

— Двести крон, — Танкович усмехнулся. — Это три месяца жалования умелого рабочего. Ты потратил состояние на человека, которого даже не знал.

— Я потратил деньги на дело, в которое верю. Освобождение народа важнее личного богатства.

— Красивые слова. — Танкович наклонился вперед, положил руки на стол. — Но я не верю красивым словам, Александр Соколов. Я верю делам. Ты совершил дело. Это хорошо. Но я должен убедиться, что ты не австрийский агент, притворяющийся русским славянофилом.

Воздух в комнате сгустился. Владимир и Петар переглянулись. Милош не отрывал взгляда от меня. Чирич застыл, держа руки на столе.

— Я не работаю на австрийцев, — сказал я твердо, глядя Танковичу в глаза. — Я ненавижу их за то, что они делают с нашими братьями в Боснии. Я рискнул жизнью, чтобы доказать это.

— Рисковал, — согласился Танкович. — Или это была блестящая провокация. Австрийцы умеют играть вдолгую. Они могли пожертвовать одним заключенным, чтобы внедрить своего человека в нашу организацию.

Он взял револьвер со стола, повертел в руках. Проверил барабан, щелкнул курком вхолостую. Положил обратно.

— У меня есть вопросы, Александр Дмитриевич. И ты ответишь на них. Все до одного. Потому что если я почувствую ложь, ты не выйдешь из этой комнаты живым.

Он говорил без угрозы. Просто констатировал факт.

— Спрашивай, — сказал я спокойно. — Я отвечу на любые вопросы.

Танкович кивнул. Достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги, развернул. Список вопросов, написанных убористым почерком.

— Где ты родился?

— В Москве, в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

— Семья?

— Отец мелкий чиновник в городской управе, умер пять лет назад. Мать из купеческого рода, живет в Москве у сестры. Младший брат служит в армии, подпоручик в Киевском полку.

— Образование?

— Окончил московскую гимназию, затем историко-филологический факультет Московского университета. Специализация история Балкан.

— Когда начал работать в «Новом времени»?

— В тысяча девятьсот десятом году. Сначала внештатным корреспондентом, потом штатным.

Танкович задавал вопросы методично, один за другим. О моих статьях, о редакторах газеты, о знакомых в Петербурге. О поездках за границу, о знании языков, о политических взглядах.

Я отвечал спокойно, следуя легенде, которую выучил наизусть еще в Варшаве под руководством Редигера. Каждая деталь продумана, каждый факт проверяем. Настоящая газета, настоящий университет, настоящие статьи, опубликованные под псевдонимом.

Допрос продолжался больше часа. Танкович не спешил. Он искал несоответствия, провалы в памяти, моменты, когда я ошибусь или скажу что-то, что противоречит предыдущим ответам.

Но я не колебался. В прошлой жизни я научился придерживаться легенды даже под пытками. Сейчас просто разговор.

Наконец Танкович сложил лист, спрятал обратно в карман.

— Последний вопрос, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Если завтра Россия откажется поддержать Сербию в войне с Австрией, на чьей стороне ты будешь?

Ловушка. Самая опасная ловушка.

— Россия не откажется, — ответил я твердо. — Потому что ваше освобождение это наш священный долг. Это записано кровью наших предков, которые столетиями боролись против турецкого ига. Но если, — я сделал паузу, — если вдруг произойдет невозможное, и Россия предаст славянское дело, тогда я буду на стороне тех, кто борется за свободу. Потому что совесть выше паспорта.

Танкович долго смотрел на меня. Потом медленно кивнул.

— Хорошо сказано. — Он встал, подошел ко мне, протянул руку. — Добро пожаловать в «Черную руку», Александр Дмитриевич Соколов. Ты один из нас.

Я пожал его руку. Рукопожатие крепкое, жесткое, рука натруженная, мозолистая. Рука солдата.

— Спасибо, майор.

— Зови просто Войислав. Мы здесь не церемонимся с званиями.

Чирич выдохнул с облегчением, улыбнулся широко.

— Ну вот и славно! Теперь мы братья по крови! — Он хлопнул меня по плечу. — Налью-ка я ракии, отметим!

Он достал из комода бутылку мутноватой жидкости и несколько маленьких рюмок. Разлил по рюмкам крепкую сливовую водку. Резкий фруктовый запах ударил в нос.

— За свободу Сербии! — провозгласил Чирич, поднимая рюмку.

— За освобождение! — подхватил Владимир.

— За братство! — добавил Петар тихо.

Танкович поднял свою рюмку, посмотрел на меня.

— За тех, кто готов умереть за идею, — сказал он. — И за тех, кто готов убивать за нее.

Мы выпили залпом. Ракия обожгла горло, ударила в голову жаром. Крепкая, градусов пятьдесят, не меньше.

Чирич налил вторую. Танкович отказался, покачав головой.

— Мне еще работать сегодня. — Он посмотрел на меня. — Александр, нам нужно серьезно поговорить. Один на один.

Он кивнул остальным.

— Выйдите на минуту.

Владимир, Петар и Милош встали, вышли из комнаты. Чирич задержался, вопросительно глядя на Танковича. Тот махнул рукой.

— Ты тоже, Яков. Это между мной и Александром.

Чирич пожал плечами, вышел, закрыл дверь.

Мы остались вдвоем.

Танкович молчал, изучая меня. Потом заговорил, тихо, но отчетливо.

— Скоро произойдет нечто большое, Александр. Нечто, что изменит судьбу Балкан. Может быть, судьбу всей Европы.

Он достал из внутреннего кармана пиджака портсигар, открыл, протянул мне. Турецкие сигареты, крепкие, с золотистым табаком. Я покачал головой. Танкович взял себе, прикурил от спички.

— Мы готовим акцию возмездия, — продолжал он, выпуская дым. — Удар, который заставит Австро-Венгрию понять, что сербы не рабы. Что мы готовы бороться за свою свободу до последней капли крови.

Он смотрел мне в глаза, ожидая реакции.

— Что за акция? — спросил я.