Тропой забытых душ. Страница 3

– Сидни, тебе лучше вернуться обратно. Вон по той тропе, – он показывает большим пальцем в сторону кемпинга.

– Там весь автобус заблеван, – ответила девочка с таким кислым видом, что молоко бы свернулось. – И чистить его будут, наверное, час.

– Управятся быстрее, если не станут тратить время, разыскивая тебя.

– Ничего, – фыркает она. – Я сказала ребятам, куда иду.

У полицейского чуть дергается щека.

– Следи-ка за языком, или Бабушка Уомблс устроит тебе взбучку, когда приедешь домой, – он снова указывает большим пальцем, но на этот раз его пальцы сжаты в кулак и на руке поигрывают мускулы; судя по красным глазам, смена выдалась долгой. – Ступай!

Девочка пожимает плечами.

– Но я помогала ей!

– Сидни! – Теперь дергается подбородок полицейского, ровные белые зубы едва не скрежещут; у него, наверное, красивая улыбка, только он не улыбается. – Мне тебя самому туда отвести или как?

– Блин! – Девочка подчеркивает восклицание глубоким вздохом.

Если бы на ее месте оказался Чарли, я бы прямо сейчас усадила его тощую задницу в машину и устроила ему разнос по дороге домой.

– До скорого, – говорю я, чтобы девочка побыстрее ушла. – Спасибо, что поймала разлетевшиеся бумажки.

– Без проблем. – Смело подойдя к краю обрыва, она вытягивает шею, вглядываясь вниз и словно раздумывая, не прыгнуть ли. – Брата моего там не видели? – девочка умоляюще смотрит на меня; я чувствую, что в первый раз в ее поведении нет никакого наигрыша. – Рыжий, очень высокий и тощий. Он мог заблудиться.

– В парке? – Обычно сообщения о пропавших посетителях оказываются ложной тревогой.

– Не знаю… Возможно.

– Он приехал сегодня утром вместе с тобой?

– Нет. Но он не зашел за мной к Бабушке Уомблс, когда обещал.

– Понятно. – Мой мысленный диалог меняется с возможного происшествия в парке на «семейные проблемы», а потом – на «бедный мальчик». – Буду смотреть в оба.

– Скажите ему, чтобы зашел за мной к Бабушке Уомблс.

– Если увижу.

– У него рыжие волосы.

– Да, ты уже говорила.

Снова вмешивается индейский полицейский, требующий, чтобы девочка перестала тянуть резину и шла в кемпинг.

Подойдя поближе ко мне, она без тени смущения игнорирует его распоряжение и наконец указывает на один из листков, лежащих на моей папке.

– Вот этот, – говорит она. – Он лучше всего выглядит.

Я смотрю на бледно-зеленый квадратный листок, оформленный в виде пергамента. Он вполне годится для материалов, которые должны ублажить шишек из руководства штата, их местных коллег и избирателей, а заодно и любого, кого решит отправить к нам Министерство внутренних дел.

– Спасибо! Отличный выбор! – ради Сидни я изображаю энтузиазм по поводу брошюры.

– Пока, – бормочет она и, волоча ноги и пиная по дороге камни, идет по тропинке.

Я понимаю ее настроение. Мои собственные надежды, связанные с этим переводом, напоминают воздушного змея, пытающегося поймать ветер. Вверх, вниз, вбок.

Индейский полицейский легонько стучит пальцами по металлу над эмблемой чокто, привлекая мое внимание.

– Вы новенькая в «Тропе конокрада»? – Наверняка он и сам знает ответ. Такое чувство, что обо мне здесь все уже слышали, причем что‑нибудь нехорошее. Я стараюсь не обращать на это внимания, но любому терпению когда‑нибудь приходит конец.

– Да. Приехала пару недель назад. Живу в домике возле туристического мотеля «Лост пайнс», пока не достроят жилье для работников парка. Там неплохо. Есть возможность познакомиться с Талиайной.

– Ну, на это много времени не нужно, – шутит полицейский, еле сдерживая зевок; пятна грязи на рубашке подтверждают, что его смена на службе племени не прошла без приключений. – Поосторожнее с Сидни, – вдруг говорит он. – Она… любит рассказывать сказки.

Во мне просыпается мать. «Как жестоко говорить так о ребенке, у которого не задается день, неделя или… да что угодно».

– Похоже, она скучает по друзьям и по брату. Трудно проводить вот так целое лето, когда тебе всего… сколько? Одиннадцать или около того?

– Думаю, двенадцать. Пара моих племянниц поехала в поход вместе с ними, так что Сидни должна быть примерно их возраста. Миссис Уомблс привозит всех своих в церковь каждый раз, когда двери открыты и есть кто‑нибудь, готовый за ними присмотреть.

В его тоне ощущается подтекст, но я не могу его разобрать.

– Ну, я надеюсь, что ее лето еще наладится.

Он снова постукивает по двери машины.

– Значит, вы – новый рейнджер парка? – снова риторический вопрос.

Я киваю. Это же очевидно.

Он еле заметно ухмыляется.

– Похоже, они решили устроить вас по первому разряду…

Резкое движение подбородка указывает на мою машину, которую еще до передачи мне можно было завести только с толкача. Я не совсем ласково окрестила машину драндулетом. В комплекте шли стертые шины разных размеров и кондиционер, работавший, когда ему вздумается. Я чувствую, что полицейский подтрунивает надо мной.

– Похоже на то, – отвечаю я.

– Неудивительно.

Я пожимаю плечами.

– Справлюсь. Я разбираюсь в машинах. Хотя вынуждена признать, это – настоящий динозавр.

Полицейский переключает передачу своей новенькой патрульной машины. Я разворачиваюсь, решив вернуться в участок. Работу над брошюрами и выбор праздничных тарелок и пластмассовых приборов для официального открытия невозможно откладывать вечно. У нас пока нет специалиста по связям с общественностью, и за него отдуваемся мы с Минди, секретаршей.

– Вам уже рассказали о костях? – спрашивает полицейский, обращаясь к моей спине.

– О костях?

– Ясно… – ворчит он и уезжает.

Глава 2

Олив Огаста Пил, округ Пушматаха, Оклахома, 1909 год

Он входит в нашу комнату на чердаке тихо, словно амбарная мышь, опасающаяся разбудить кота. Не хочет, чтобы я поняла, что он задумал. Боится меня и старого черного пса. Во всяком случае, пока не придумает, что делать с нами обоими – как избавиться от нас или заставить молчать.

Черный пес моего папы слишком много лает. А я?.. Как и мой почивший папа, я слишком много говорю.

– Я знаю, что ты сделал с Хейзел, – сказала я ему в прошлом месяце, когда увидела за завтраком, что ее стул пуст. – Попробуешь так со мной – и я перережу тебе горло, когда ты напьешься. Я помогала папе забивать свиней, свежевать оленей и охотиться на белок и кроликов в горах. И у меня есть папин большой нож. Я его спрятала так, что тебе ни за что не найти.

Наверное, не стоило открывать рот, но, когда пропала Хейзел, я испугалась, что Теско Пил снова заявится, пока мама спит, одурманенная самогонным виски и опиумными порошками, неподвижная, словно мертвая, где‑то до середины следующего дня.

– У тебя богатое воображение, – Теско положил волосатую, словно тарантул, ладонь на мою голову. – И длинный язык. Думай, что говоришь. Это не пристало юной даме. Может, отправить тебя в одну из тех школ, где учат манерам и прочему? Например, обратно в Канзас-Сити, откуда родом твоя мамаша. Что думаешь, Олли-Огги?

Я стиснула зубы. Этому ласкательному имени не место на его губах. Олли-Огги называл меня папа. Хватало уже и того, что я потеряла настоящую фамилию и пришлось использовать фамилию Пил после того, как мама вышла замуж за Теско.

– Отправить меня в школу, как Хейзел? – выпалила я. Мне хотелось, чтобы он ответил: «Да», именно это с ней и произошло. Тогда я бы знала, что не случилось что‑нибудь похуже.

Он рассмеялся и ответил:

– Не суй нос не в свое дело, Олли.

Я вывернулась из-под его ладони.

– Не трогай меня! – предупредила я. – Или я скажу мистеру Локриджу о том, что ты сделал с Хейзел. Оставь меня в покое… иначе…