Институт благородных девиц попаданки. Страница 8

Закончив это молчаливое тестирование, я отложила мел, оставив на доске несколько простых слов, и обернулась к ним. На их лицах – от смущенного румянца, проступившего на серой коже Петры, до горькой складки у рта Борги – читалась смесь смущения, досады и страха перед моей оценкой, перед тем, что я сейчас скажу об их невежестве. Воздух в классе стал густым и тягучим, наполненным ожиданием приговора.

– Так все плохо? – уныло прогудела Борга, сжимая свои мощные, покрытые сетью бледных шрамов кулаки так, что костяшки побелели, выступая темными пятнами на зеленоватой коже.

Она внимательно, почти выжидающе следила за моей реакцией, ее плечи были напряжены, словно она готова была в любой момент принять удар – словесный или иной.

Я сделала небольшую, но значимую паузу, собираясь с мыслями и давая каждой из них прочувствовать вес этого момента. Мое сердце сжалось от щемящей жалости, но я знала, что жалость сейчас – худшее, самое ядовитое, что я могу им предложить. Им нужна была не жалость, а твердая рука и ясная цель.

– Зависит от того, с кем сравнивать, – мягко, но отчетливо улыбнулась я ей, стараясь, чтобы в моем голосе звучала не снисходительность, а спокойная, непоколебимая уверенность. – Если с седовласыми архивариусами королевской библиотеки, проводящими дни над древними манускриптами, – то да, катастрофа. А если с вами же, но вчерашними, которые еще не сделали ни одного шага по этой дороге, – то это просто отправная точка. Чистый лист.

Я обвела взглядом всех пятерых, стараясь поймать и на мгновение удержать взгляд каждой: встретить гордое, но растерянное смущение Ингитры, поймать умный, но неуверенный взгляд Лиры, увидеть скрытую надежду в глубине винных глаз Эвелины, заметить, как Петра перестала водить пальцем по книге и замерла в ожидании, и как Борга чуть расслабила сжатые кулаки.

– При должном усердии и дисциплине каждая из вас может не только догнать, но и перегнать многих и получить по-настоящему блестящее образование. Но для этого, – я сделала небольшой, нарочито драматический вздох, чтобы подчеркнуть серьезность момента, – в ближайшие месяцы ваш распорядок дня будет суровым, как у новобранцев в казармах: учеба, еда и сон. Никаких поблажек. Никаких отговорок вроде «у меня голова болит» или «я не для этого создана». Только труд. Ежедневный, упорный, порой нудный.

Я увидела, как они почти синхронно поникли, плечи некоторых съехали вниз, и поспешила добавить, рисуя им яркую, заманчивую картину будущего, ради которого стоило напрячься:

– И тогда, поверьте, ваши возможности изменятся кардинально. Вы сможете стать не вечными приживалками, вынужденными терпеть унизительные взгляды и попреки у чужих очагов, а уважаемыми и востребованными специалистками. Например, делопроизводителями в магистерской гильдии или в канцелярии самого герцога, где ценят грамотность и острую мысль. Счетоводами, ведущими сложные бухгалтерские книги крупных торговых домов и получающими за это солидное жалованье. Или даже, – я сделала многозначительную паузу, глядя в самые глубины их загорающихся глаз, – остаться здесь, в стенах этого замка, продолжить углублять свои знания и со временем… начать преподавательскую деятельность. Передавать то, что узнаете и полюбите сами, другим девушкам, которые придут сюда такими же потерянными, как вы сейчас.

Глаза девушек загорелись. В них вспыхнула не просто туманная надежда, а настоящий, яростный огонь – огонь амбиций, самолюбия и жгучего желания вырваться из тесной клетки уготованной им судьбы. Участь вечной, покорной обузы, живущей по милости и капризу других, явно не входила в их планы. Они выпрямились на своих скамьях, словно по команде, взгляды стали собранными, целеустремленными, почти дерзкими.

– Мы справимся, профессор, – неожиданно четко и громко, нарушая свою привычную тихую манеру, выговорила Эвелина, и ее бледные, фарфоровые щеки даже покрылись легким, живым румянцем, словно капля крови упала в молоко.

– С чего начнем? – решительно, по-волчьи щелкнув костяшками пальцев, спросила Лира, ее поза выражала готовность к немедленному броску.

Я почувствовала, как по моей спине пробежала волна теплого облегчения. Первое, самое важное сражение – битва за их веру в себя – было выиграно. Мне удалось зажечь в них ту самую искру, из которой может разгореться пламя.

– Начнем с самого начала, милые мои. С алфавита, где каждая буква – это новый ключ. И с таблицы умножения, которая откроет вам мир чисел. Поверьте, это куда интереснее и увлекательнее, чем кажется на первый взгляд, – сказала я, снова беря в руки мел, который теперь казался не просто куском известняка, а жезлом, способным высекать искры знаний из самых твердых пород невежества.

Глава 6

Следующая неделя прошла, что называется, в огне и воде, активно, и даже очень. Замок превратился в гигантский, многоголосый улей, где вместо пчел жужжали от усердия ученицы с двух курсов, а воздух был густ от запаха чернил, пота от непривычных физических нагрузок и сладковатого аромата пирогов, которые пекла найра Агата, чтобы подбодрить уставших воспитанниц. Они старательно учились и с настороженным, животным любопытством пытались если не подружиться, то хотя бы найти точки соприкосновения в этом неестественном для многих микрокосме. А чаще – просто не прибить друг друга в порыве юношеского максимализма, демонстрируя мне, преподавателям и всему миру, кто из них умнее, сильнее и благороднее.

В столовой царила своеобразная, негласная геополитика. Старый и новый набор молчаливо, но уверенно разделились, как два враждующих государства за одним и тем же обеденным столом. Мои первые, «скромные» приживалки – Элоди, Лилит и другие – держались своего тесного круга, тихо перешептываясь за одним длинным столом у окна, будто стараясь занять как можно меньше места. Новенькие, более аристократичные и заносчивые, с громкими, уверенными в своем праве на пространство голосами, заняли другой, поближе к камину. И в центре этой невидимой, но ощутимой бури находились они – Элоди и Ингитра.

В Ингитре, драконице, и правда было полно аристократической спеси, словно ее предки лично высекали горные хребты когтями, а не просто владели парой медных шахт, давно выработанных и проданных за долги. Ее рыжие волосы, пахнущие дымом и серой, были всегда идеально уложены в сложную прическу, подчеркивающую ее высокий лоб, а чешуйки на скулах и переносице отполированы до мягкого медного блеска, словно драгоценная инкрустация. Она говорила громко, с легкой, ядовитой насмешкой в голосе, особенно когда речь заходила о «провинциальных, простонародных манерах» или «недостатке благородной, древней крови».

Но по знаниям она, увы, несмотря на все свои притязания, сильно уступала Элоди. Та, тихая, скромная человечка в своем единственном, аккуратно заштопанном платье цвета увядших листьев, оказалась настоящим кладезем информации, ходячей энциклопедией. Ее ум, отточенный годами выживания в роли бедной родственницы и поглощения книг в пыльной замковой библиотеке, был острым, быстрым и цепким, как игла. На истории она могла без запинки назвать не только даты правления всех императоров династии Серебряного Копья, но и имена их фаворитов и причины падения каждого, а на литературе – процитировать наизусть целые сонеты полузабытых придворных поэтов, вкладывая в них тонкое, почти неуловимое чувство.

Ингитра терпеть этого не могла. Каждый правильный, четкий ответ Элоди, данный ее тихим, но уверенным голосом, встречался ею с ледяным, ядовитым молчанием или снисходительной, кривой ухмылкой, мол, «ну конечно, кому же еще знать все эти скучные, пыльные подробности, как не дочери малоземельного, захудалого барона, не видящей жизни дальше своего клочка земли». Отец Элоди и впрямь был бароном с клочком земли размером с огород найры Агаты, что было притчей во языцех. А вот отец Ингитры – графом, пусть и промотавшим состояние на безумные амурные авантюры. Это социальное неравенство, эта пропасть в титулах и прошлом величии висела между ними незримой, но прочной, как сталь, стеной.