Шепот питона. Страница 56

Полицейский на экране указал на журналиста, разрешая тому задать следующий вопрос. Тот спросил, есть ли еще надежда отыскать Ибен живой, но полиция отвечать на этот вопрос не пожелала.

— Смотри, — сказал Ингвар и открыл страницу газеты на телефоне. — Они пишут, что арестовали полицейского.

Я покачала головой. Нет, невозможно.

— Можно взять твой телефон? — попросила я, а когда Ингвар протянул мне его, набрала номер Тура.

— Я смотрю новости, — сказала я, услышав его голос. — Что ты об этом знаешь?

— Мало чего. Полицейский. Они не хотят называть мне его имя или давать описание. Сейчас они допрашивают его, потом обещали позвонить и все рассказать.

— Не сходится, — возразила я. — Вряд ли это кто-то чужой. Наверняка знакомый. Из тех, кто знает меня.

Разговаривая, я сжала ключ и теперь поднесла его ближе к телефону, как будто собираясь показать Туру.

— Понимаю, — откликнулся тот, хотя по голосу слышно, что он ничего не понимает. — Это дело сложнее, чем нам рассказывают. Нужно ждать. Но в любом случае я рад, что что-то движется.

На экране руководитель следственной группы отказывается отвечать на дополнительные вопросы журналистов.

— Хотел тебе сказать, — добавил Тур. — Полиция знает, что тебя нет дома. Сейчас они, конечно, заняты внутренними делами, но ты лучше поторопись. Я очень надеюсь, что это вернет нам Ибен.

Руе

Олесунн

Воскресенье, 12 марта 2017 года

— Нам действительно нужно снова проходить через все это? — спросила Ингрид, наливая мне еще кофе. Мы сидели в ее гостиной на блестящем новеньком белом кожаном диване. Ингрид все время покупает новую мебель, постоянно ищет что-то, что ее успокоит. Этот тюфяк, на которого она променяла меня, как обычно, спрятался в кабинете.

— Я спрашиваю в последний раз, — сказал я. — Я и у Бирка сегодня был.

— Ты разговаривал с Бирком?

— Я задал ему самые сложные вопросы. Он ли их убил, знает ли он, кто это сделал.

— Ты имеешь в виду, что снова терроризировал его своими беспочвенными обвинениями? — Ингрид покачала головой. — Бирк невиновен. Мне сердце подсказывает.

— А твое сердце не подсказывает, кто это сделал?

— Ты никогда не уймешься, Руе. Ты соображаешь, что делаешь? Твоя дочь стала для тебя просто преступлением, делом, которое, кстати, ты раскрыть не можешь. Не говоря уже о том, что его невозможно раскрыть. Дело закрыто. Был пожар. Следов не осталось. Разве не пора нашей дочери упокоиться с миром?

— Именно этого я и хочу — покоя. Чтобы ей было спокойно. И поэтому мне нужно уехать. Я просто пытаюсь получить ответы на свои вопросы до отъезда.

Она скрестила руки на груди.

— Ладно. Спрашивай давай!

— Мы что-то упустили, — начал я. — Прямо перед смертью Аниты что-то случилось, что-то, связанное с тем, чего мы о ней не знали. Ты не помнишь, не упоминала ли она о ком-то из своих знакомых, кроме Бирка?

— Как я уже много раз говорила, — сказала Ингрид, — я ничего не знаю. Знаю только, что у нее был кто-то еще. Но я даже не знаю, сколько продолжалась их связь.

— Когда она рассказала тебе об этом мужчине, — произнес я, — что именно она сказала? Можешь повторить?

— Она была в отчаянии. Сказала, что хочет уйти от Бирка. Сказала, что влюбилась. Я спросила, кто это, а она ответила, что ее ровесник. Тот, кто ее понимает и хорошо к ней относится. Дальше я и слушать не стала.

— Ты не спросила, как его зовут?

Ингрид покачала головой.

— Я уже много раз отвечала на эти вопросы, Руе. Кстати, я даже рада, что ты уезжаешь. Рада за тебя. Тебе нужно уехать. Кристиансунн — это прекрасно. Ты сможешь начать все заново. Я надеюсь, что тебе удастся оставить за спиной все наши беды. Начнешь с чистого листа.

Я знал, что она права. Этот город проделал в моем сердце большую черную дыру, которая никогда не зарастет. Я ходил по улицам и разглядывал всех этих проклятых людей, переживших мою дочь. А на свое отражение в витринах смотреть не мог. Мне нужно было уехать.

— Дай мне напоследок еще раз посмотреть на ее вещи.

Ингрид раздраженно отмахнулась:

— Они там, где обычно.

Бывшая детская Аниты была заполнена картинами. Они в основном висели на стенах, но несколько стояли у стены. Столько копий лица Аниты анфас, взгляд вверх или вниз… И другие люди, родственники Ингрид. Дети и старики. Я провел рукой по картине, изображающей младенца, который зевал, а на зубах у него была кровь. Интересная картина… Поправил вставленный в рамку портрет Ингрид и ее мужа. Хорошо, что сохранилось так много картин, хотя при пожаре сгорело тоже немало.

Когда Аврора только родилась, а Бирк был в море, Анита часто здесь бывала. Ингрид помогала ей с ребенком, а Анита могла рисовать и делать наброски, чтобы отвлечься. Ингрид говорила, что дочь часто сидела возле кровати ребенка, пока та спала, и делала эскизы углем.

Стопка из трех блокнотов для набросков аккуратно лежала на крышке комода. Я взял, подошел к кровати, сел и начал их листать. Как обычно, много автопортретов, несколько портретов Ингрид и ребенка. Резкие наброски тел без лиц, кто-то у мольберта или с ребенком на руках. Анита часто рисовала то, что ее волновало. И были несколько рисунков, в которых она явно пробовала что-то новое. Казалось, что она пытается уловить символику формы. Комната с кроватью и тумбочкой, комод, очень похоже на ее комнату здесь. Главным отличием была змея. Она лежала на кровати, свернувшись в клубок и положив голову на хвост. Анита нарисовала ее несколько раз. На одном рисунке змея свисала с плеча женщины. Интересно, что же заинтересовало ее в этой змее, символе зла? Имело ли это какое-то значение?

Одна картина привлекла мое внимание. Желтым пастельным карандашом Анита нарисовала цепочку с ключом. Цепочка была свернута, как змея. Я пролистал блокноты дальше и увидел ту же самую цепочку на шее темноволосой и темноглазой девушки. Кажется, я уже видел эту цепочку…

Я встал и подошел к трюмо, стоящему на другом конце комнаты. Там стояла шкатулка Аниты. Я открыл ее и стал копаться в серебряных и золотых украшениях — и наконец отыскал то, что мне было нужно. Золотая цепочка с позолоченным ключиком. Именно ее она и нарисовала. Так просто и так красиво…

Я аккуратно положил блокноты на место. Посмотрел на все материалы, которые остались у Ингрид. Разная бумага, мел, чернила. Я поднял прозрачный стеклянный пестик, лежавший на стопке бумаги. Анита объясняла мне, зачем он нужен. Это курант, им растирают в порошок пигменты перед тем, как начать рисовать.

— Я очень хочу забрать себе что-то на память об Аните, — сказал я Ингрид, выходя из комнаты. — Ничего, если я возьму это? — Показал ей цепочку с ключиком.

— По-моему, прежде я его не видела, — сказала она. — Конечно, бери.

Затем крепко обняла меня и пожелала мне удачи в Кристиансунне, сказав напоследок:

— Не тащи с собой свое прошлое. Оставь его здесь. Вот увидишь, так будет лучше.

Мариам

Олесунн

Среда, 23 августа 2017 года

Когда мы вошли в бар, над темным танцполом гремело гитарное соло «Лед зеппелин». Народу пока было немного. Усталая женщина лет пятидесяти с объемистыми белыми бедрами, виднеющимися из-под мини-юбки, болтала с мужчиной примерно того же возраста за стойкой. На вид оба были пьяны. Мужчина перевесился через стойку и показал пальцем на бутылки с выпивкой на полках. Вокруг одного из больших столов, сделанных из пивных бочек, расположилась группа байкеров в возрасте от восемнадцати до семидесяти. На одном из них был надет кожаный жилет с шипами, другой щеголял татуировкой в виде викинга по всей руке. На стене над ними висела голова оленя. Я пошла следом за Ингваром. Мы миновали барную стойку и оказались в подсобном помещении, где две девушки играли в бильярд. Низко склонившись над столом, они громко смеялись. Вечер ранний, однако девчонки уже набрались. За бильярной оказалась еще одна комната, в ней стояли стол и несколько стульев, но внутри никого было.