Королева скандала. Страница 16

Обе женщины разом громко ахнули, а Жак улыбнулся:

— Я бы не хотел, чтобы подобное случалось часто. Надо еще суметь родиться с таким запасом везения.

— Мы читали в газетах об одном человеке, которого зовут Красный Барон, и его эскадрилье «Воздушный цирк». Похоже, они очень грозные. У немцев самолеты лучше, чем у вас?

По лицу Жака пробежала тень, и Мэри пожалела, что мать задала такой бестактный вопрос.

— Они летают на «фоккерах», — объяснил он. — Я думаю, что успех герра Рихтгофена, которого вы называете Красным Бароном, и его сослуживцев обусловлен не устройством самолетов, а их tactiques [7] . Они летают в строгом порядке, выбирают жертву, отрезают ее от эскадрильи, атакуют сверху и преследуют, пока не собьют… В результате их атак я потерял многих друзей, так что у меня не получается думать о них как о «цирке». Но конца войны Рихтгофен не увидит. Мы его достанем. Будьте в этом уверены.

— Простите нас за то, что напомнили вам о грустных событиях, мистер Раффрей, — сказала Мэри. Ей хотелось обнять его и прижать к себе.

— А, ничего, — улыбнулся Жак. — Я рад, что оказался здесь, в Америке, и своими усилиями помогаю стране в этой войне. И счастлив, что встретил вас — вас обеих.

В тот вечер, когда Жак с Мэри пошли слушать симфонический оркестр, он подарил ей французские духи. Они назывались «Черный нарцисс» и были упакованы в элегантный флакончик с изображением леди в бальном платье на черной с золотым пластинке. Подарок вызвал у Мэри такую бурю чувств, что она прижала ладонь ко рту.

— Позвольте мне, — улыбаясь, Жак вытащил пробку из флакончика и приложил его к запястью Мэри. Это был богатый и очень необычный аромат, какой еще не встречался Мэри раньше.

— Я уже люблю его, — выдохнула она с запинкой, вместо этого чуть было не сказав: «Я люблю вас!»

Мэри написала длинное письмо Уоллис, в котором рассказала ей о Жаке и восхитилась тем фактом, что обе они влюблены в авиаторов, поскольку у Уина с Жаком будет много общих тем для разговора, когда они встретятся. Но через две недели пришел ответ, который страшно ее обеспокоил.

«Делай все что угодно, только не выходи замуж за летчика, — писала Уоллис. — Брат Уина Думареск только что погиб в небе над Францией, и Уин обезумел. Это просто нелепо, когда взрослый мужчина поднимается под облака в какой-то консервной банке, и я боюсь, такое занятие может привлечь только людей с извращенным и склонным к самоубийству характером».

«Она пишет о собственном опыте», — подумала Мэри. А Жак не такой. Им движет любовь к родине и желание спасти страну от завоевания кайзером.

К этому времени они уже проводили с Жаком большинство вечеров, а иногда виделись и днем. Мэри словно парила над землей, когда они вместе слушали французскую музыку на его фонографе, сидели, взявшись за руки, на концертах и страстно целовались — с приоткрытыми губами, — когда родители Мэри оставляли их одних в гостиной.

Утро, когда Жак спросил Мэри, не будет ли она возражать, если он попросит мистера Керка отдать ее за него замуж, было как волшебный сон. Она тут же согласилась, даже не дав ему договорить, чем рассмешила их обоих.

Жак постучал в дверь отцовского кабинета, а Мэри поспешила в малую столовую, чтобы сообщить новость матери, Анне и Баки.

— Он очень обаятельный мужчина, — тут же ответила мать, — и мне понятно, почему ты в него влюбилась, но я боюсь, что он недостаточно богат, чтобы обеспечить тебе тот стиль жизни, которого ты заслуживаешь.

— Он заработает денег, когда закончится война, — настаивала Мэри. — Он очень умный.

— А он не захочет потом вернуться во Францию и увезти тебя с собой?

Мэри покачала головой.

— Нет, он хочет, чтобы мы жили в Нью-Йорке. Я буду недалеко и смогу часто приезжать, мама. Или вы сможете приехать ко мне.

— Ты просто повторяешь все за Уоллис, — презрительно сказала Баки. — Она вышла за авиатора, и ты считаешь, что должна сделать так же.

— Что за чушь! — с укоризной воскликнула Мэри. — Тебе ведь он тоже нравится. Так почему бы тебе просто не порадоваться за меня?

Жаку удалось убедить мистера Керка, что он сможет хорошо позаботиться о его драгоценной средней дочери, и свадьбу наметили на следующее лето. Потребовалось немало времени, чтобы превратить свадьбу в светское событие, достойное фамилии Керк.

Мэри попросила Уоллис быть ее замужней подругой невесты на свадьбе и запрыгала от радости, когда та согласилась. Правда, ближе к делу Уоллис заявила, что не сможет присутствовать на подготовительных мероприятиях. У нее были другие обязательства, которые задерживали ее в Сан-Диего, и она могла прибыть только за два дня до свадьбы. Поэтому Мэри пришлось самой подобрать для Уоллис платье, которое хорошо сочеталось бы с нарядами других подружек невесты, и найти портного, который подогнал бы его по фигуре. А Уоллис приехала как раз к последней примерке, где сразу же отказалась надевать выбранное Мэри платье и предпочла быть на свадьбе в одном из собственных. Она выглядела встревоженной и несчастной. У Мэри не было возможности побыть с нею наедине, и поэтому она не смогла выяснить, в чем же дело.

Когда Уоллис представили Жаку, он поклонился со старомодной учтивостью, воскликнул, что безмерно рад ее приезду, и сказал, что она всегда будет желанной гостьей в их с Мэри доме.

Уоллис едва соизволила что-то ответить. И вообще вела себя крайне странно.

Прямо перед началом церемонии, когда все стояли на крыльце церкви в ожидании, что вот-вот грянет музыка, Уоллис прошептала Мэри на ухо один совет: «Помни, что не надо позволять ему переходить Рубикон, подружка».

«Я же не ты», — подумала Мэри. Жак доводил ее своими поцелуями до такого неистовства, что она никак не могла дождаться момента, когда можно будет вплотную подойти к этой стороне замужества.

Она улыбнулась и сделала первый шаг по проходу.

Глава 12

Лондон. 5 сентября 1997 года

Запах ударил в нос Рэйчел, как только они вышли из метро и перешли улицу в направлении Кенсингтонских садов. Теплый, сладкий, органический, как запах компостной кучи в отцовском саду. Она вопросительно посмотрела на Алекса, и он кивнул ей в ответ: «Да, это он».

Еще издали она разглядела очертания раскинувшегося моря цветов и услышала, как шелестят на ветру целлофановые обертки. Этот звук был похож на шепот греческого хора, исполняющего трагедию.

Алекс подвел Рэйчел по главной дорожке к дворцу, который в сгущающихся сумерках выглядел мрачно. Он нес ее сумку, полную разных находок из благотворительного магазина.

— Даже не верится, что здесь так пусто, — сказал Алекс. — Чуть раньше тут было не протолкнуться, а сейчас все самые ярые поклонники ушли раздобывать себе места на похоронах.

Рэйчел онемела при виде тысяч и тысяч увядающих букетов, нарисованных вручную открыток, шаров, фотографий, свечей и плюшевых медведей. Подле гигантского мемориала находилось всего несколько живых душ: тихо плачущая блондинка, которую успокаивала подруга, китаец в очках, склонившийся, чтобы рассмотреть фотографии, семья с двумя маленькими детьми, пытавшимися пронзительными криками отогнать от себя скуку. Воздух содрогнулся от разнесшегося по округе протяжного звука, похожего на вой. Рэйчел повернула голову и увидела бородатого мужчину в мешковатых шортах и гольфах по колено. Он дул в длинную деревянную трубу дид-жериду, и эти скорбные звуки казались до странности уместными здесь.

Рэйчел бродила вокруг и читала, что было написано на открытках. «Ди, мы по тебе скучаем», «Навсегда в наших сердцах», «Мы будем любить тебя вечно». Люди написали стихи или вырезали фотографии из газет, вставили их в рамки в виде сердец и приклеили к накачанным гелием шарам тоже в форме сердец. Шары стремились ввысь и натягивали державшие их ленточки. Этот вездесущий символ любви неизменно красного цвета так часто и много использовался, что растерял весь свой смысл. Они с Алексом не покупали друг другу валентинки и не переплачивали за то, чтобы поесть в ресторане 14 февраля. Романтика проявлялась у Алекса в другом. Он часто оставлял Рэйчел маленькие записочки с мастерски нарисованными мультяшными животными. Этому он научился еще в художественной школе.