Моя темная сторона (СИ). Страница 24

Чарли продвигается вперед на два шажочка и останавливается на расстоянии, которое с трудом можно назвать «поближе». Я притягиваю его к себе и, поскольку он все еще смотрит вниз, целую его в макушку синей шапки.

— Чарли, посмотри на меня.

Он делает, что сказано. Глаза у Чарли круглые и невинные, встревоженные и вызывающие, обрамленные густыми черными ресницами. Как несправедливо, что Люси не досталось таких ресниц.

— Радость моя, мама в порядке. Не волнуйся, хорошо?

Он моргает, но встревоженный вызов в его взгляде не уменьшается ни на йоту. Я продаю ложь, а он ее не покупает. Какой-то эксперт по детям однажды сказал, или я где-то прочла, что родители никогда не должны лгать своим детям. В жизни не слышала ничего более абсурдного. У этого так называемого эксперта явно нет дотошного ребенка вроде Чарли. Если вдуматься, наверняка у этого «эксперта» вообще нет детей. Бывают дни, когда мне приходится хитрить, сочинять и нагло врать дюжину раз до завтрака. «Что такое „оружие массового уничтожения“? О чем вы с папой ссоритесь? Откуда появляются дети? Что это такое (показывая тампон)?» Правда зачастую слишком страшна, слишком сложна, слишком… да просто слишком взрослая для детей.

И зачастую ложь — лучший воспитательный метод, какой у меня имеется. У меня есть глаза на затылке. Твое лицо таким и останется. Больно не будет. Человек-паук любит брокколи. Вот это (брызгалка с водой) убьет всех монстров в твоем шкафу. Моментально.

И потом, есть ведь еще всяческая белая ложь, которая поддерживает и защищает то, что дети считают чудесным и волшебным: Санта-Клаус, пасхальный кролик, зубная фея, диснеевские принцессы, Гарри Поттер. Я не хочу иметь ничего общего с родителями, которые рассказывают семилетнему ребенку, что всего этого не существует.

Но ведь на самом деле нет никакого Санта-Клауса и никаких волшебников, монетки за выпавшие молочные зубы дают родители, а волшебная пыльца с крылышек фей — это купленные в магазине блестки. В нашем мире есть люди, которые ненавидят американцев и в эту самую минуту замышляют убить нас всех, а этот тампон я вставляю себе во влагалище, когда у меня менструации, чтобы он впитывал кровь. Холодная и жесткая правда для детей должна быть завернута в теплое, мягкое, шелковистое одеяло лжи. Или в нашем случае — в кричаще-розовую флисовую лыжную шапочку.

— Честно, Чарли, я в порядке.

— Видишь? — говорит Люси, вытягивая пальцы ног, как балерина. Ногти на ногах у нее выкрашены в ужасный синий металлик.

— Это прекрасно, — вру я. — А где Линус?

— Он на полу, рядом со мной, — отвечает Боб.

— Можешь поднять его, так чтобы я видела?

Я жду, но ничего не происходит.

— Боб, можешь его поднять?

— Я поднял, — спокойно отвечает Боб.

На его лице отражается осознание моего синдрома игнорирования.

— Люсена-Гусена, можешь спрыгнуть на секундочку? — спрашиваю я.

Она переползает мне в ноги, что тоже хорошо, и Боб ставит автокресло на кровать рядом со мной. Линус крепко спит, дыша медленно и глубоко, соска утыкается в его нёбо, покачиваясь в положении, готовом для сосания. Слава богу, он сообразил, как это сделать.

Я обожаю смотреть, как он спит, — над линией подбородка нависают щечки, похожие на пухлые спелые, восхитительные персики, так и просящие, чтобы их сорвали. Я люблю его стиснутые ручонки, ямочки вместо костяшек пальцев, складочки на его пухлых запястьях. Я люблю звук его дыхания. Господи, я могу смотреть на него всю ночь!

— Я хочу его подержать, — говорю я.

— Ты же не хочешь его будить, — остерегает Боб.

— Мама, я хочу сидеть с тобой, — заявляет Люси.

— Ладно, — отвечаю я.

Боб забирает Линуса, и Люси возвращается ко мне на колени.

— Почитаешь мне? — спрашивает она.

— Конечно, солнышко. Я ужасно скучаю по чтению перед сном.

Боб подготовился и захватил с собой книжки. Он вручает мне Джуни Б. Джонс, любимый книжный сериал Люси в последнее время.

Я открываю первую страницу первой главы.

— Глава первая. Неудобные вещи.

Ха, точнее не придумаешь. Однако дальше на странице полная бессмыслица: «„Б.“ значит я всего лет. Когда тебе надо поехать следующим летом Мама взяла и закатала меня взрослый мир потому что подписанное вынудило меня уйти». Я продолжаю читать эту страницу, как скалолаз, повисший над пропастью, ищущий следующую опору для ноги и не находящий.

— Ну давай, мам: «Меня зовут Джуни Б. Джонс. „Б.“ значит „Беатрис“, но мне не нравится „Беатрис“. Мне нравится просто „Б.“ и все».

Все книжки Джуни Б. Джонс начинаются одинаково. Мы с Люси обе выучили начало наизусть. Я знаю слова, которые должны быть на этой странице, но не вижу их. Я вижу: «„Б.“ значит я только лет». Я пытаюсь припомнить, что еще читала после аварии. Больничные меню и бегущую строку Си-эн-эн. Ни с тем ни с другим проблем у меня не было. Но в то же время меню выглядело довольно скудным, а в бегущей строке появлялось одно слово зараз, справа внизу. Я поднимаю глаза на Боба, и он видит, как я впервые осознаю, что не могу читать.

— Чарли? О боже, где Чарли? — спрашиваю я в панике, вообразив, что он ушел из палаты и отправился бродить по больнице.

— Спокойно, он тут, — отвечает Боб. — Чарли, подойди сюда.

Но Чарли не подходит.

— Мамочка, читай! — настаивает Люси.

— Знаешь, Гусена, сегодня я слишком устала, чтобы читать.

Я слышу, как в туалете течет вода.

— Дружище, что ты там делаешь? Иди сюда, — зовет Боб.

— Я его приведу, — вмешивается мама, пугая меня. Я и забыла, что она здесь.

Чарли на полной скорости врезается в один из стульев, забирается на него и начинает хлопать по стеклу ладонями.

— Эй, эй, перестань, — говорит Боб.

Чарли на несколько секунд останавливается, но потом или забывает, что Боб попросил его перестать, или не может противиться непреодолимой внутренней потребности хлопать по стеклу — и снова бьет.

— Эй, — говорит Боб громче, чем пару секунд назад.

— Ой, Чарли, а знаешь, что там снаружи? Это тюрьма, — говорю я.

Он перестает стучать.

— Правда?

— Ага.

— Это настоящая тюрьма?

— Настоящая тюрьма.

— И там, в ней, настоящие плохие парни?

— О да, полным-полно.

— Клаааасс, — тянет Чарли, и, клянусь, я слышу, как слетает крышка с контейнера его воображения.

Он снова прижимается носом к стеклу.

— А какие там плохие парни?

— Я не знаю.

— А что они сделали?

— Не знаю.

— А как их поймали? И кто их поймал?

— Я не…

— Ты живешь рядом с плохими парнями? — вопрошает Люси, утыкаясь лицом в мою грудь и стискивая ручонками мою рубашку.

— Я здесь не живу, Гусена, — говорю я.

— А они пытаются сбежать? Кто их ловит? — спрашивает Чарли. Громкость его голоса нарастает с каждым вопросом, так что он уже практически кричит. Линус хнычет и начинает сосать соску.

— Ш-ш-ш, — говорю я, укоряя Чарли.

— Ш-ш-ш, — говорит Боб, успокаивая Линуса.

— Может, я ненадолго свожу Чарли и Люси вниз, в «Данкин донатс»? — предлагает мама.

Угу, именно это Чарли и нужно перед сном — сахар.

— Это будет здорово, — отвечает Боб.

— Донатсы! — вопят Чарли и Люси, и Линус снова хнычет.

— Ш-ш-ш, — говорю я всем сразу.

Чарли и Люси поспешно скатываются со стула и кровати и выходят из палаты вслед за моей матерью, как крысы за Гамельнским Крысоловом. Даже когда за ними закрывается дверь, я слышу, как Чарли возбужденно закидывает бабушку расспросами о преступниках, пока они идут по коридору к лифтам. Потом становится тихо.

— Как на работе? — спрашиваю я Боба, избегая пугающей темы моей явной неспособности читать.

— По-прежнему держимся на плаву.

— Хорошо. У детей вроде бы все в порядке?

— Ага. Эбби и твоя мать держат их в обычном режиме.

— Отлично.

Боб держится на плаву в своей тонущей компании, дети справляются без меня, а я восстанавливаюсь после черепно-мозговой травмы. Так что все мы справляемся. Хорошо. Но я хочу намного больше. Мне нужно намного больше. Всем нам нужно.