Рассвет русского царства (СИ). Страница 28

Я показал Севе, как правильно насадить живца на крючок.

— Аккуратно, через жабры. Чтобы он долго оставался живым. Мёртвого живца щука брать не будет.

— А больно ему?

Вот извечный вопрос ребёнка родителю… А ему не больно, а он не будет плакать? И так далее. Но, как я уже говорил, это время было иным. Более суровым и жестким.

— Больно. Но мы не развлекаемся. Мы еду добываем. Представь, в мире всё связано невидимыми нитями. Каждое живое существо, часть большого круга жизни. Вот в реке плывёт рыбка. Она ест маленьких насекомых, которые падают в воду. А саму рыбку может поймать сокол или человек. Потом остатки возвращаются в землю, и из земли вырастает трава. Траву ест заяц. На зайца охотится лиса. Когда лиса стареет и умирает, её тело превращается в часть земли, из которой снова растёт трава. Даже человек, часть этого круга. Мы едим растения, рыбу, мясо животных, а потом возвращаем природе то, что она нам дала. Так всё в мире связано: рыба, птица, зверь, человек, дерево и даже крошечный жук. Никто не живёт отдельно — все помогают друг другу, чтобы жизнь никогда не прекращалась.

Сева поморщился. Как бы я не подбирал слова попроще, но было видно, что он не всё понял.

Жерлицы ставили в заводях, где течение слабое. Привязывали к кольям, вбитым в дно. Утром проверяли.

Часто находили пустые крючки — щука срывалась. Но иногда везло. Тогда мы вытаскивали щуку, а один раз нам повезло вытащить экземпляр примерно на пять килограмм. Немного подумав, я подарил её барыне. Щука считалась благородной рыбой*.

(от авторов: мы знаем, что в разное время к этой рыбе относились по-разному. То её считали несъедобной из-за костлявости, а также было поверие, что, употребляя её в пищу, женщина не сможет забеременеть… То наоборот её описывают, как рыбу, которую часто можно было встретить на барских пирах. Мы исходили из того, что еды в те времена было немного. А следовательно, было не до поверий. Тем более, на самой границе с Казанским ханством.)

Боярыня Любава благосклонно отнеслась к подарку. И было видно, что ей приятно проявление внимания и уважения. А когда уходил, она сказала, что я всегда желанный гость в этом доме.

Себя я тоже не обделял. Копчёная рыба по-прежнему пользовалась спросом. И та же нечастая гостья на моих жерлицах, щука, была принята на ура. Я уже не тратил сам время, а перекинул работу по её обмену Глафире. Теперь она ходила выменивать рыбу. Хотя было и наоборот. И к нам приходили домой, чтобы поменяться. В общем жизнь налаживалась семимильными шагами.

Ещё, от рыбаков я знал, что иногда им в сети попадается стерлядка* (исторический факт, на реке Сура раньше она обитала), но ловили её высоко по течению. И мне туда без лодки было не добраться. Хотя я прекрасно понимал, стерлядь холодного копчения мог бы продавать дорого… очень дорого.

Оставалось надеяться, что когда-нибудь она мне попадётся и здесь.

Также я имел разговор с Григорием по поводу шкур. И он свёл меня с семьей охотников, но договариваться пришлось самому.

— Слушай, Добрыня, — обратился я к одному из них. — Мне нужны шкуры. Заячьи.

Добрыня, невысокий жилистый мужик с бородой до пояса, прищурился.

— Они ведь разные бывают. Скажи, для чего, я подберу подходящие.

— Шубы шить. Детям, Глафире.

— Ясно. А что взамен?

— Рыбу. Копчёную.

Добрыня подумал.

— За заячью шкурку, десять рыбин вот такого размера, — показал он от локтя до большого пальца. На что я кивнул. — На взрослого уйдёт четыре пять шкурок. На ребёнка три. Но, — сделал он паузу, — помнится у Глафирки младшая совсем маленькая. Не нужна ей такая шуба. Быстро вырастет из неё.

— Ага, а мёрзнуть она не будет, потому что тоже маленькая? — усмехнулся я. — Ничего, вырастет, перешьём.

— Дело твоё. Вот только… — сделал он паузу.

— Что?

— Не нужно мне столько рыбы. Я и мои сыновья охотники. Еды у нас хватает, — начал издалека кружить он.

— Добрыня, ты говори прямо. Чего хочешь?

— Арбалет. Сделай мне такой же. И дам тебе две волчьих шкуры. Она хоть и жестче, но гораздо теплее. Себе пошьёшь нормальную шубу.

— Идёт, — немного подумав, ответил я согласием.

* * *

Силки я всё же начал ставить, но пока безрезультатно. Добрыня научил, как мне казалось, этому нехитрому ремеслу. Оказалось, я не всё правильно делал. Хотя, когда я имитировал попадание лапы в петлю, у меня всё получалось. Но факт оставался фактом. Следы зверей видел, приманку съедали, а в петлю не попадались… и Добрыня показал мне почему.

На днях я поставил силки, как мне показал Добрыня, но потом пошёл снег. И из-за плохой видимости я не стал рисковать идти в лес.

Когда на четвёртый день снег перестал мести, я пошёл к лесу. В одном из силков лежала большая заячья лапа. ОДНАКО, зайца не было, только лапа, обглоданная по кость.

— «Видимо, волк…» — вздохнул я. Снег почти всё замёл, но там, где было особенно много крови, хорошо пропечатался волчий след.

Была мысль развернуться и уйти, но последний силок находился не так уж и далеко, и я пошёл вперёд. К тому же у меня с собой было копьё, и ещё я зарядил арбалет. А когда приблизился к ловушке, меня охватила радость. В силке обнаружился заяц. Пушистый, уже побелевший к зиме. Эта была моя первая охотничья добыча.

Шкурку не хотелось портить, и поэтому я свернул ему шею. После чего направился домой.

Увидев меня на пороге, Глафира ахнула.

— Митька! — она знала куда я ходил. Но всё равно не смогла сдержать восторга. — У тебя получилось!

— Ага.

— Боже мой… Мяса-то сколько!

Немного подумав, я не стал разделывать зайца дома. Показал добычу, так сказать, похвастался, после чего направился к Добрыне, у которого хотел попросить научить меня ещё одной науке. А именно, как правильно снимается шкурка, чтобы она осталась пригодной для выделки. Охотник не отказал. И даже ничего не попросил взамен.

— Шкурку сам будешь скоблить? — спросил он.

— Нет, Глафиру попрошу, — ответил я. Наверное, он хотел предложить свои услуги, и на это был расчёт в его помощи, но прогадал. Тем не менее я решил, что, если вечером на жерлицы что-нибудь попадётся, отблагодарю его.

Что-то мне подсказывало, что ещё не раз придётся обращаться за помощью к Добрыне.

Время сменялось быстро. Светало поздно, темнело рано. Времени стало меньше. Ночью спокойно не погуляешь. А в избе единственным световым прибором была печь.

И как-то раз мы возвращались с Григорием после тренировки. Ещё на занятии я заметил его хмурый вид. Было очевидно, что он чем-то недоволен.

— Что такое? — спросил я.

— Снег пошёл.

— И? — не понимая к чему он ведёт спросил я.

— Скоро могут татары прийти, — ответил он и видя, что я не понимаю, продолжил. — Они дожидаются, когда земля промёрзнет, дороги станут твёрдыми. И идут в поход, чтобы до лютых холодов забрать запасы, которые мы сготовили к зиме. Вопрос в том, к кому они нагрянут: к нам или в соседние селения.

После этого мы шли в тишине, а меня не отпускало ощущение, что закон подлости снова сыграет со мной злую шутку. Ведь какой я попаданец без превозмогания?

Но, как оказалось, превозмогать мне пришлось гораздо раньше. И в этом были виноваты не татары.

Но об этом чуть позже.

* * *

Если вы спросите у крестьянина, какое самое лучшее время года, он никогда не ответит, что лето. Летом он с рассвета и до заката в поле. То же самое весной. Зимой холодно, да так, что, если в печь забыть подбросить, можно утром не проснуться.

Хоть снег лёг раньше обычного, но это не изменило того, что молодёжь по вечерам начала собираться за селением. Раньше Митька чурался сверстников, как огня. После смерти матери и брата он превратился в затворника, предпочитая одиночество компании других детей.

Но теперь здесь был Я! И мне самому хотелось немного социализироваться.