Варяг II (СИ). Страница 9

Удар был слабым, но неожиданным. Я отшатнулся, почувствовав, как по губе разливается теплая, соленая кровь.

— ТЫ ЧТО, ДУРАК ДЕЛАЕШЬ… — начал Эйвинд, но Расмус перебил его. Его глаза, помутневшие от боли, вдруг вспыхнули диким, нечеловеческим огнем.

— Я уже покойник! — проревел он, и в его голосе появилась стальная сила. — А мне охота в Вальхаллу! Боги и валькирии заждались меня на пиру! А для этого… для этого нужно умереть как герой! С оружием в руках! А не ссать в штаны, убегая, как заяц!

С этими словами он судорожно стал шарить за пазухой и вытащил маленький, потрескавшийся кожаный бурдючок. Он с силой выдернул пробку зубами и залпом выпил содержимое.

Резкий и знакомый до жути запах ударил в нос. Черная белена и грибы, что дурманят разум. Зелье берсерка.

— Нет… — прошептал я, осознав, что задумал этот отчаянный храбрец.

Эйвинд взглянул на безумца, и его лицо исказилось гримасой скорби и яростного восхищения. Он сжал руку Расмуса за предплечье в традиционном воинском приветствии и с силой ударил себя кулаком в грудь.

— До встречи, брат! — его голос сорвался. — Передавай привет Тору! И скажи, что мы скоро придем к нему!

Расмус начал смеяться. Это был жуткий, нечеловеческий, сумасшедший хохот. Его глаза налились кровью, изо рта пошла пена. Он вскочил на ноги, словно и не был ранен. Его тело напряглось, а мышцы вздулись.

— ВАЛЬХАЛЛА! — заорал он не своим голосом и ринулся навстречу приближающимся теням погони. Последнее, что я увидел, были блеск его окровавленного топора и радостный взгляд поверх жуткого оскала…

Мы развернулись и побежали что есть сил к своему кораблю, к своему спасению. А в спину нам ударили звуки дикой, яростной и отчаянной рубки. Крики ужаса. Вой собак. Безумный и торжествующий хохот берсерка.

Глава 4

Эти чертоги казались сагой, вырезанной в дереве и камне. Под потолком, теряющимся в дымной мгле, висели переплетенные перекладины, словно кости исполинского зверя. Тени от языков пламени в очаге плясали на стенах диковинными чудовищами. А воздух бурлил в дыму столетних сосен. Он пачкался о запахи воска, меда и пота могучего хирда.

На троне восседал Харальд. Его седые волосы морской пеной ниспадали на плечи, оттеняя бороду — настоящее произведение искусства. Она была заплетена в две толстые, тугие косы, перехваченные серебряными кольцами. Морщины у глаз лучиками расходились от пристального взгляда, привыкшего вглядываться в дальние горизонты. А сами глаза казались голубыми озерами, в которых плавали осколки зимнего неба. В них не было ни тепла, ни гнева — лишь бездонная, спокойная мощь, способная в один миг обернуться сокрушительной бурей. Конунг медленно вращал в пальцах массивный кубок из вяза, время от времени прикасаясь к нему губами.

Рядом, в почтительной позе, стоял его брат, Рагнар. Столь же крепкий, но лишенный царственной величавости Харальда. Его лицо было выдублено ветрами и жизнью, глаза смотрели на мир с практичной прямотой воина и морехода.

— Бьёрн Веселый, — голос Харальда заполнил собой все пространство зала. — Он устроил на тинге представление для старух и детей. Вместо того чтобы вырвать с корнем сорняк у соседа, он посылает к Ульрику Старому своего ученого трэлла с корзиной трав и сладкими сказками. Скажи, Рагнар, отточен ли наш топор? Готов ли он крушить дубовые ворота, а не щипать траву?

Рагнар кивнул:

— Флот стоит у островов, как стая голодных волков. Драккары тяжелы от оружия и ярости воинов. Только прикажи, брат — и мы сможем опрокинуть Буян в море. Его частоколы станут щепками для наших костров.

Харальд медленно поднялся. Каждое его движение было исполнено неспешной, грозной грации. Он подошел к стене, где на огромной, выделанной шкуре зубра была начертана карта его мира. Береговые линии, фьорды, поселения — все было выжжено рукой мастера. Его палец с нажимом ткнул в сердце владений Бьёрна.

— Люди — как дикий медведь. Он рыщет по лесу, пока не встретит охотника с верным копьем. И иногда копье должно пронзить его горло, чтобы остальные медведи поняли: этот лес теперь не принадлежит им. Бьёрн мнит себя хозяином чащи. Но он — лишь старый кабан, охраняющий свою грязную лужу. Сила… это единственный язык, на котором говорят боги и люди. От червя в земле до конунга на троне. Все остальное — лепет трусов.

Он повернулся к брату, и в его ледяных глазах вспыхнул отдаленный отсвет далекого пожара.

— Наши боги не сидят сложа руки. Один добровольно повесился на Мировом Древе, принеся себя в жертву, чтобы добыть знание. Но знание без воли, способной сокрушить врага, — что корабль без руля… лишь игрушка ветра! Тор своим Мьёльниром не ведет дискуссий с великанами. Он обращает их в пепел. Быть конунгом — не значит носить золотую гривну на шее. Это значит — выковать из разрозненных осколков единый меч. И если для этого нужно окунуть эти осколки в расплавленное железо собственной воли, так тому и быть. Порой новый порядок рождается только в горниле хаоса.

— Ты видишь истину, брат, — без тени сомнения ответил Рагнар. — Мелкие ярлы сами приползут к твоим ногам, когда увидят, что стало с Буяном. Он станет краеугольным камнем твоего престола.

Уголки губ Харальда дрогнули в подобии улыбки. Это было холодное и безрадостное зрелище.

— Завтра. С первым лучом солнца! Я и мой хирд отплываем к островам. Пусть Бьёрн забавляется со своим целителем. Мы привезем ему иной дар. Не мед и слова, а сталь и молот войны.

Он замолчал, его взгляд устремился сквозь стены, в будущее, которое он уже держал в своих руках.

— И, Рагнар… Вели приготовить мой драккар. Перекрасьте его парус. Я хочу видеть его алым. Цветом зари, что встает над полем брани. Цветом крови, что будет литься во имя единого Севера.

Мы вывалились из чащобы, как подраненные звери. Ноги были ватными и не слушались, в легких пылал огонь, а в ушах стоял ужасный хор: предсмертный хохот Расмуса, сумасшедший лай псов, топот и крики погони за спиной.

Наш лагерь возник за поворотом. Он крепко врос в подножие исполинской скалы, что древним стражем принимала на себя ярость непогоды. Под сенью многовекового дуба горел костер.

У пламени копошилась наша дюжина. Огонь, затравленный дождем, шипел и боролся за жизнь, отбрасывая трепещущие тени на усталые лица.

На отмели, дергаясь на якорных канатах, как приговоренный к виселице, стоял наш струг. Море бушевало в неподдельном гневе. Валы, черные, как деготь, с гривами бешеной пены, с ревом обрушивались на берег, словно пытались сгрызть его. Ветер выл и рвал одежды, пытался сорвать все, что не прибито гвоздями.

Первым поднялся Эйнар. Он почуял беду нутром, еще до того, как мы возникли из мрака. Остальные, уловив его напряжение, мгновенно вскочили, руки сами потянулись к рукоятям мечей и топоров. Эйнар шагнул нам навстречу, его обычно ворчливый взгляд наполнился тревогой.

— Рюрик? Эйвинд? На вас лиц нет. Где… — его взгляд скользнул за наши спины, выискивая третьего. — Где Расмус? Где мой брат?

Я остановился, уткнувшись руками в колени. Я пытался выдохнуть огонь из груди. Слова застревали в горле горячим комом.

— Засада… Люди Сигурда… — выдавил я, проглатывая горькую слюну. — Расмус… Он пал. Как герой. Он прикрыл наш отход. Они… они уже здесь. Готовьтесь. Бой неизбежен.

— На хвосте, — хрипло подтвердил Эйвинд, вытирая кровь с лица. — Целая свора. Два десятка, если не больше. Идут по следу.

По лицам команды пробежала тень мрачного и холодного принятия. Без лишних слов, с отлаженными движениями обреченных, они схватили луки, натянули тетивы, наложили стрелы. Взгляды, острые и колкие, как шипы, впились в чащу, откуда мы выбежали. Тишину, полную напряжения, рвал на лоскуты только рев разъяренной стихии.

Я же, не теряя ни мгновения, рванул к стругу. Ноги вязли в раскисшем песке, ветер бил в лицо, пытался меня опрокинуть. Я вскарабкался на борт, и, почти не видя ничего перед собой в полумраке и пелене дождя, начал шарить среди тюков и свертков. Сердце колотилось, как бешеный молот.