Варяг I (СИ). Страница 22

И тут старуху будто ударило током! Она выгнулась, её слепые глаза закатились, оставив лишь белые яблоки.

— Тебя ждёт славная смерть, Бьёрн Весельчак! — её хриплый крик прорвал тишину. — В Вальхалле уже накрывают для тебя стол! Твоя жена и дети будут сидеть рядом с тобой! О твоих подвигах будут петь скальды! И эту цепочку запустит Тот-Кто-Стремится-Все-Знать!

Гордость и одновременно ледяной ужас сдавили ему горло. Слава и смерть — желанные спутники любого настоящего мужчины.

— А мой род? — выдохнул он, и его голос внезапно осип. — Моя земля? Кто продолжит мой род? Кто будет править Буяном?

Старуха, всё ещё дрожа, мрачно усмехнулась, обнажив дёсны.

— Один вольноотпущенник… если будешь к нему добр. Его кровь смешается с твоей. Его сталь будет защищать твой очаг.

Ярл, не проронив больше ни слова, вышел из лачуги. Резкий дневной свет ударил по векам. Пророчество повисло на нём тяжёлым, мокрым плащом.

Судьба этого проклятого Рюрика намертво спуталась с его собственной.

«Будь добр» — эти слова прозвучали, как злая шутка… Он, Бьёрн, который добился всего силой и железом, должен был размякнуть⁈ Ну, уж нет!

Ярл хорохорился и храбрился… Но чувствовал себя заблудившимся ребёнком в густом тумане чужих пророчеств. Он пришёл за уверенностью, а ушёл с тремя загадками и с ножом у горла.

* * *

Спасительная рутина — вот, что возвращало мне ощущение твёрдой почвы под ногами. После ночного визита недоброжелателей, мой мир снова должен был обрести простые, понятные очертания.

Утром — склад.

Ингвильд, хозяйственная и строгая, молча кивала, проверяя бирки с моими пиктограммами. Система работала. Беспорядок и гниль отступили. Это было осязаемо. Это я мог пощупать.

Потом — ремонт забора по периметру усадьбы.

Работал я вместе с рабами, но уже не из-под палки, как бесправный трэлл, а как старший, отвечающий за участок. Они смотрели на меня с немым восхищением и смутной надеждой. Я не давил, не командовал — просто брал и делал. И они, видя это, понемногу подтягивались.

После полудня я получал немного свободы. Личное время, впрочем, как и везде, ценилось на вес золота.

Я ушёл от запаха дыма, людского гула и постоянного напряжения. Прошёл по берегу фьорда — подальше от причала. Я чувствовал соль на губах и резкий, свежий ветер. Пронзительные крики чаек, носящихся над водой, щекотали слух.

Этот мир, такой жестокий и беспощадный, был до безобразия, до слёз красив! Дикой, нетронутой, величественной красотой, от которой замирало сердце и забывались все тяготы. Таким я его и представлял когда-то, сидя в пыльной московской аудитории.

Но не только этот мир был прекрасен…

Я увидел Астрид. Девушка сидела на большом валуне, который врезался в воду. Она удила рыбу. Солнце клонилось к закату, и его косые лучи играли в её рыжих волосах, превращая их в живой, медно-огненный шторм. Сердце ёкнуло. Я подошёл, не решаясь нарушить идиллическую тишину, боясь спугнуть этот миг.

— Клюёт? — спросил я, садясь на камень пониже.

— Рыба нынче умная, — она обернулась, и на её лице промелькнула лёгкая, солнечная улыбка. — Как и некоторые люди.

Мы молчали несколько минут, глядя на воду, на блики, на противоположный берег фьорда, тонущий в вечерней дымке. Шум прибоя, накатывающего на гальку, был лучше любой музыки. Умиротворяющий, вечный.

— Ты часто вспоминаешь свой дом. — вдруг сказала она, не глядя на меня.

Дом? И что я мог ей сказать? Про свою квартиру на «Н-ом» этаже? Про вид на серые многоэтажки и вечные пробки на МКАД? Про одинокий ужин перед компьютером? Про пустоту, которую не могли заполнить ни научные степени, ни знание истории?

Здесь я спал в хлеву, пах навозом, работал до кровавых мозолей и каждую минуту боролся против смерти, но чувствовал больше настоящей, пронзительной жизни, чем за все те годы там.

— Мой старый дом… очень далеко, — ответил я наконец, выбирая слова. — Так далеко, что дороги назад нет. Теперь я ищу новый.

Она кивнула, поняв всё без лишних слов. Потом, сама того не ожидая, рассказала свою историю. Ей минуло уже двадцать весен. Родители умерли от лихорадки несколько зим назад. Она осталась совсем одна. Бьёрн, её дядька по матери, пригрел и не дал пропасть или пойти по миру. Взял в свой дом и дал работу.

— Я свободная, но одинокая волчица, — сказала она просто, глядя на расстилающийся перед нами фьорд.

Я посмотрел на её профиль. На россыпь веснушек на переносице и щеках. На ясную, чистую синеву глаз. На упрямую, выбившуюся из-под сложной прически прядь волос. И почувствовал, как что-то тающее и невероятно тёплое разливается внутри, по всему телу. Моя душа, вся в шрамах и броне цинизма из прошлой жизни, вся израненная возрастом и одиночеством, потихоньку, болезненно, но оттаивала. Здесь, на краю этого дикого мира, среди крови, стали и борьбы за выживание, я нашёл хрупкий, но абсолютно настоящий, живой цветок.

В этот миг я перестал думать… Не анализировал. Не просчитывал риски. Я просто положил свою руку поверх её холодной, влажной от брызг ладони. Она вздрогнула от неожиданности, но не отдернула её. Её пальцы были тонкими, изящными, но на них также застыли следы постоянного труда.

Потом я наклонился. Медленно, давая ей время отстраниться, оттолкнуть меня, уйти. Но она не сделала этого. Её губы были солёными от морского ветра, тёплыми и удивительно мягкими. Это был не страстный, жадный порыв. Это было тихое, взаимное обещание. Молчаливое заклинание против одиночества, против страха, против всей окружающей жестокости. В этом поцелуе было больше доверия и надежды, чем в тысячах клятв.

Затем мы почти молча разошлись. Без лишних слов. Они здесь, в этом месте, в этот миг, были бы лишними. Я только почувствовал лёгкое, почти невесомое прикосновение её пальцев к моей ладони, когда она уходила. И услышал тихий шепот: «Береги себя, Рюрик».

Я остался один. Смотрел, как солнце садится за скалы, окрашивая воду и небо в багровые и золотые тона.

Но идиллия длилась недолго. Эйфория от неожиданной близости ещё теплилась внутри, но её уже начала вытеснять суровая реальность. Едва я вернулся на двор усадьбы, как меня тут же, властным жестом, подозвали к Бьёрну.

Ярл стоял посреди своей горницы, мрачный и собранный, как перед решающим боем. Но по его собранности, по тому, как он расставил своих верных воинов по комнате, чувствовалось — дело было не в обычном набеге.

— Собирайся, скальд, — бросил он, не глядя на меня, изучая лезвие своего топора. — Завтра у нас охота!

Я просто кивнул, ожидая привычных, чётких указаний: куда, на кого, сколько людей.

— Не на зайцев, — криво усмехнулся ярл, уловив мой спокойный настрой. — Не на кабана. Мы отправимся в Сумрачный лес. За белой дичью. На рассвете. Хорошенько подготовься. Чувствую, не получится у нас легкой прогулки.

Хм… Сумрачный лес. Я уже слышал об этом месте от дружинников. Они произносили это название шёпотом и с оглядкой. По спине пробежали мурашки. Даже у меня, у человека из будущего, это название вызывало смутную, иррациональную тревогу. Все мифы, все сказки о зачарованных лесах, о дурных местах, разом всплыли в памяти. Но здесь это было не сказкой. Здесь в это верили. И, судя по всему, не без оснований.

Эйвинд, мой невольный наставник и, возможно, единственный друг, вызвался помочь мне со сборами. Его обычно весёлое, насмешливое лицо было непривычно серьёзным и озабоченным.

— Вот, — он сунул мне в руки длинное, тяжёлое копьё с массивным, широким наконечником. — Для кабана, али для чего покрупнее. И это. — Он протянул мне традиционный лук из гибкого тиса и колчан, туго набитый стрелами с богатым оперением.

Я взял лук, почувствовал упругость тетивы, и покачал головой.

— Не моё это, Эйвинд. Стрелять из него я, конечно, научусь. Но не сейчас. Дай мне дерево. Прочное и гибкое. Тетиву. Кость. И кожаные ремни.

Он удивлённо поднял бровь, но спорить не стал. Видимо, привык уже к моим странным выходкам. Пока не стемнело полностью, при свете факелов у кузницы, я решил немного поработать. Я вспоминал схемы, чертежи и принципы. И за несколько часов я смастерил нечто среднее между римским арбалетом-гастрофетом и более поздними средневековыми образцами. Плечевой упор. Простой, но надёжный спусковой механизм из твёрдой кости. Желоб для короткого и тяжёлого болта. Элегантностью тут и не пахло. Это было очень грубо, топорно, на скорую руку, но смертельно — на близкой дистанции.