Варяг I (СИ). Страница 13

— Все-таки хорошо тут у нас, на Буяне!

— Завтра, к нам охотники вернуться. Торг будет!

Буян…

В моей голове что-то щелкнуло. Громко, как удар молота о щит. Знаменитый остров Буян из русских сказок, заговоров и былин!

«Ветер весело шумит, судно весело бежит мимо острова Буяна, в царство славного Салтана, и желанная страна вот уж издали видна!» — вспомнил я слова Пушкина.

Это было легендарное, мифическое место силы! И я находился прямо здесь, в его прототипе. В скандинавском поселении, которое дало имя сказочному острову у славян. Два моих мира — исторический и мифический — внезапно, с оглушительным грохотом, сошлись в одной точке. У меня перехватило дыхание. Я остановился, глядя на бревенчатые дома, на фьорд, на людей, и увидел не просто викингов, а живую легенду. Я оказался внутри мифа.

Вечером в доме Бьёрна было шумно. Охотники вернулись с добычей — огромным лосем. Повод был отличный. Ярл велел готовить пир.

Большой зал наполнился людьми, дымом от очага, запахом жареного мяса и хмельного меда. После легкой работы по дому я сидел на своем привычном месте у входа, в тени. Мне принесли еду — хороший кусок мяса и даже немного меду в маленькой, личной пивной чаше. Мое положение явно улучшалось.

Бьёрн, уже изрядно хмельной, веселился, делил добычу между охотниками, хвастался подвигами. Потом его взгляд упал на меня.

— Эй, чужеземец! — гаркнул он, и в зале потихоньку стихло. — Говорил ты утром, что скальд! Может, порадуешь нас песней? О подвигах? О богах? О далеких землях? Спой нам сагу! Докажи и моим гостям, что ты не просто трещотка!

Все взгляды устремились на меня. Это был чистой воды вызов. Отказаться — значило упасть в грязь лицом, потерять все, что с таким трудом удалось заработать. Спеть что-то плохое, неубедительное — результат был бы тот же. Нужно было блеснуть.

Я медленно встал. Прошелся взглядом по залу — по румяным, ожившим лицам, по сверкающим глазам, ждущим зрелища.

— А у ярла есть лира? — спросил я тихо, но так, чтобы было слышно.

Бьёрн удивился, затем кивнул одному из дружинников. Тот принес старый, потрепанный, но еще крепкий струнный инструмент, похожий на маленькую арфу. Я взял его в руки. Лады были грубыми, струны — жильными, не идеально настроенными. Но я узнал этот инструмент. В прошлой жизни, на ролевых играх и фестивалях старины, я неплохо на нем играл. А это новое тело… оно словно ждало этого. Пальцы сами легли на струны.

Я несколько раз провел по ним, настраивая на слух. Звук был глуховатым, дребезжащим, но вполне чистым. В зале замерли. Игра на лире считалась искусством, доступным немногим.

— Я спою вам песнь моих предков, — сказал я, и мой голос зазвучал громче, увереннее. — Не о подвигах конунгов. Не о гневе богов. Это песнь о море. И о том, что объединяет все народы. О том, как одинокий человек бросает вызов Судьбе. И о цене этой борьбы.

Я ударил по струнам, задав медленный, тягучий, похожий на плеск волн ритм. И начал. Я принялся пересказывать им «Старика и море». Но в духе их саг. Когда-то я переделал свою любимую повесть Хемингуэя под балладу. Не думал, что пригодится…

'Жил-был старый ярл у моря.

Духом — меч, в глазах — прибои.

Много дней рыбачил тщетно —

Смех над ним висел заметно.

Но он знал: вода — девица

Точит дух его в крупицы.

Но настал день добрый! Боги!

Взял на крюк он змея Локи!

То был монстр жуткой силы —

Многих он уж свел в могилы.

Ярл боролся, словно Один!

Резал леской руки вдоволь…

Он тянул гиганта в лодку,

Тот противился! Но толку!

Ярл кричал: 'ты брат мне, монстр!

Духом крепок, клык твой остр!'

И на третий день — победа!

Честь и ярость ярл изведал.

Привязал добычу к борту

И направился он к порту.

Но со дна пришли акулы…

Стали рвать добычу дуры!

Ярл уставший бился слабо —

Видел в змее он собрата.

Духи моря были крепче —

Съели змея лишь под вечер.

Кость, хребет и только жабры

Ярл доставил к дому правды…

Люди снова в смех упали,

Но наш ярл прочнее стали!

Лег он спать, познал он цену

Злой отваге, року, небу!

Он судьбу сломил нещадно,

Не сломавшись в битве ладной.

Он боролся с самой Судьбой. И не проиграл.'

Я закончил. Последний аккорд замер в воздухе. В зале стояла абсолютная, оглушительная тишина. Никто не дышал. Я видел широко раскрытые глаза мужчин, видел, как у женщин на глаза навернулись слезы. Они прожили эту историю. Историю о несгибаемости, о поражении, которое дороже иной победы. Это было созвучно их самой сути.

Первым пошевелился Бьёрн. Он медленно поднял свою громадную руку и с силой ударил кулаком по столу.

— ВОТ ЭТО САГА! — проревел он, и в его голосе зазвучало неподдельное восхищение. — Вот это игра! Вот это правда! Слышали⁈ Вот как надо петь о море и о доле мужской!

Тишина взорвалась. Все закричали, застучали кубками по столу, выражая одобрение. На меня смотрели уже не с опаской или любопытством. На меня смотрели с уважением. Я в очередной раз доказал, что я не просто раб. Я — носитель мудрости, скальд. Моя ценность взлетела до небес.

Ко мне подошел сам Бьёрн, положил свою тяжелую руку мне на плечо.

— Отныне, Рюрик, твое место — не в сенях. Садись ближе к очагу. Ты заслужил… Главное — пой мне и рассказывай о своих путешествиях!

Глава 6

Утро вломилось в сени колючими, холодными лучами. Они пробивались сквозь щели в досках и щекотали веки. Я с удовольствием потянулся, хрустнул всеми косточками. Сон по-прежнему был тревожным и прерывистым. В ушах все еще стоял гул от вчерашнего пира, от грохота кубков и одобрительных криков. Я был скальдом. Почти своим. Но ошейник по-прежнему натирал кожу, напоминая о моем настоящем статусе.

Из главного зала доносились звуки пробуждающейся жизни: звон котлов, возня детей, кашель. Этот кашель был привычным фоном — едкий дым от открытого очага щекотал и резал легкие всем, особенно детям и старикам. Он висел в воздухе постоянной, удушающей пеленой. Даже отверстие в крыше не помогало.

Я поднялся, подошел к двери и заглянул внутрь. Женщины и сама хозяйка, хлопотали у огня. Лица их были покрасневшими от жара, глаза слезились. Дети потирали свои воспаленные веки. И в этот миг все сложилось в идеальную, холодную картинку. Очередная возможность.

Бьёрн сидел за столом, разминая затекшую после вчерашних возлияний шею. Он жевал кусок вяленой оленины, его взгляд был мутным и недовольным.

Я сделал шаг внутрь, прошел через залу и остановился на почтительном расстоянии. Голова была автоматически склонена, но спину держал прямо.

— Хозяин, — начал я тихо, но четко.

Он поднял на меня глаза, нахмурился.

— Чего надо? Голова трещит, а ты со своими песнями.

— Я не с песней, ярл, а с делом. В землях на юге, за многими морями, я видел, как люди делают очаг, который не слепит глаза дымом и хранит тепло всю ночь напролет. Позволь мне сделать такой же в твоей кузнице? Это сбережет уголь и силы твоих людей. Дым не будет есть легкие кузнецу.

Бьёрн перестал жевать. Его взгляд стал внимательнее, прицельнее. Прагматизм в его характере всегда брал верх над скепсисом.