MARVEL: Небесный Кузнец (СИ). Страница 5

Но даже так, прежде чем беспокоиться о великих творениях и не менее великих опасностях в лице Пожирателей Миров, мне нужно пережить завтрашний день в этой картонной коробке в самом опасном районе города. И эта мысль здесь и сейчас была куда более отрезвляющей чем любой Галактус.

Молюсь всем богам, которые здесь, в отличие от моего мира, не просто пустой звук, чтобы эта версия оказалась… ну хотя бы не той, где все обречены на аннигиляцию. Под эти ободряющие мысли я и заснул, предвкушая новый день.

Глава 3

Я забился на галерку, в самый дальний и темный угол огромной аудитории, превратив свое место в маленький островок отчуждения. Здесь, под гул проектора и монотонный бубнеж лектора, я методично сгибал бумажные модули. Мои руки, уже привыкшие к этому странному ремеслу, двигались на автомате, в то время как сознание отчаянно пыталось возвести стену между собой и окружающей реальностью. Лекция по истории театра… Господи, какая же бесполезная, оторванная от жизни и здравого смысла, концентрированная херня.

Я, тридцативосьмилетний мужик, чьи руки привыкли к весу молотка, шероховатости дерева и компьютерной мышке, запертый в тщедушном теле сопливого студента. В мире, где в любой момент на город может свалиться армада Читаури или фиолетовый титан с манией тотального геноцида, я вынужден слушать про катарсис в древнегреческой трагедии. Абсурд был настолько густым и вязким, что его, казалось, можно было резать ножом и намазывать на хлеб.

Вокруг меня раскинулось сонное царство студенческой апатии. Каждый существовал в своем собственном мирке, лишь физически присутствуя в этом помещении. Парень слева, типичный гик в очках и футболке с выцветшим логотипом, спрятался за экраном ноутбука. Судя по периодическому тихому фырканью и подрагивающим плечам, он смотрел какой-то ситком, полностью игнорируя лекцию. Девчонка рядом с ним, с кислотно-розовыми волосами и пирсингом в носу, вела ожесточенную переписку в телефоне. Ее пальцы порхали над экраном с такой скоростью, будто она отбивала телеграмму Морзе о конце света. А верзила впереди, чья бычья шея занимала половину моего обзора, и вовсе беззастенчиво дремал, прикрыв лицо толстенным фолиантом и издавая едва слышное сопение. На этом фоне мое тихое, никому не мешающее хобби, практически не производящее ни звука, ни запаха, почему-то привлекло нежелательное внимание.

— Мистер Томпсон, не будете ли вы так любезны подсказать нам, в чем заключается ключевое отличие актерского метода Станиславского от метода Страсберга? — Голос преподавателя, сухой и скрипучий, как несмазанная дверная петля, безжалостно вырвал меня из бумажной медитации.

Он стоял у кафедры, седовласый мужчина лет пятидесяти, подтянутый, в строгом твидовом пиджаке. Его пронзительный, умный взгляд поверх очков в тонкой металлической оправе не сулил ничего хорошего. Он не был стариком, нет. В нем чувствовалась старая школа, порода и полное отсутствие терпимости к разгильдяйству. И он, очевидно, давно заприметил мою тихую фабрику по производству бумажных модулей.

— Без понятия, профессор, — ответил я ровным, безразличным тоном, чисто на автомате, не отрываясь от очередного аккуратного сгиба. И только когда по аудитории пронесся едва заметный смешок, до меня дошло, насколько дерзко и вызывающе это прозвучало. Я медленно поднял голову, встречая его выжидающий, чуть прищуренный взгляд, и решил срочно сдать назад. — Простите. Я последние дни болел и не посещал занятия, поэтому, к сожалению, пропустил эту тему.

Ну да… Болел. Алкоголизмом. И ведь не соврал же, по сути. Всемирная организация здравоохранения вполне официально признает алкоголизм болезнью. А тот факт, что для Джона Томпсона это была первая и, увы, последняя попойка в его короткой, бесславной жизни… это уже несущественные частности, о которых лектору знать необязательно.

— Ясно, — профессор не выглядел впечатленным моей отговоркой. Его взгляд опустился на мои руки, в которых покоился почти готовый модуль. — А сейчас, мистер Томпсон, вы с таким усердием складываете оригами на моей лекции, чтобы… что? Улучшить мелкую моторику в терапевтических целях после болезни?

Вопросительно иронично поднятая бровь не сулила ничего хорошего. Этот мужик мне определенно нравился — прямой, как рельса, без заходов и подковерных игр. Он четко обозначил проблему, и теперь ждал от меня такого же четкого, вразумительного ответа, а не студенческого лепета. Пришлось импровизировать на полную.

— Делаю подарок девушке-медсестре, которая меня, можно сказать, с того света вытащила, — на ходу сочинил я жалостливую, но правдоподобную историю, вложив в голос нотки искренней, неподдельной благодарности. — Мы разговорились, пока я отлеживался, и оказалось, что она увлекается оригами. Вот и решил сделать ей в знак признательности кусудаму. Говорят, ее можно использовать как вазу для сухих цветов. Но вашу лекцию я слушаю, профессор, не сомневайтесь. Последнее, о чем вы говорили, — это инновации в сценическом освещении, внедренные в авангардных театрах Европы в конце XX века. В частности, про работы Йозефа Свободы и его концепцию «живой сценографии». Могу перечислить основные его постановки, если необходимо.

Память Джона, оказывается, была не так уж и бесполезна. Мда… Первый полноценный выход в социум, и я уже вру как сивый мерин. Но, эй! Я сижу тихо, никому не мешаю и даже умудряюсь краем уха фильтровать информацию! Чем я хуже этих оболтусов, что в открытую пялятся в свои гаджеты?

К моему облегчению, профессор Уикли, кажется, был удовлетворен. Он хмыкнул, окинул меня долгим, изучающим взглядом, словно решая, стоит ли продолжать экзекуцию, но в итоге лишь кивнул и вернулся к своей лекции. На следующих двух парах я предусмотрительно забился в еще более дальний угол, скрывшись за широкой спиной одного из одногруппников и не отсвечивал. К концу учебного дня мой скромный рюкзак был до отказа набит аккуратными стопками бумажных модулей — ровно двести семьдесят штук, на девять полноценных кусудам.

Выйдя из душных стен колледжа на залитую солнцем улицу, я на ходу осмысливал полученную за день информацию. И речь шла не об учебных материалах. К чему мне «Теория кинематографа», когда за окном может развернуться блокбастер Майкла Бэя в реальном времени? Меня интересовали люди. В частности, одна рыжеволосая девушка, в какой-то мере ставшая причиной скоропостижной кончины моего предшественника. Мэри Джейн Уотсон.

Она стояла у входа, окруженная свитой подружек, и смеялась. Душа компании, неформальный лидер, альфа-самка в своем маленьком прайде. В меру красивая, хотя ее яркость во многом была заслугой умело наложенного макияжа, скрывающего бледную кожу и веснушки. В меру общительная, в меру фигуристая. В общем, объективно — твердые семь с половиной из десяти. Я искренне не понимал, почему Джон так по ней убивался. Хотя… все познается в сравнении. На фоне серых мышек и откровенно неухоженных девиц с нашего курса она действительно выглядела как голливудская звезда. Но стоило выйти на улицы Манхэттена, и за полчаса можно встретить десяток девушек ничуть не хуже, а то и лучше. Александр, тридцативосьмилетний мужик внутри меня, смотрел на нее и видел не богиню, а просто девушку, которая слишком хорошо знает себе цену и умело пользуется своей привлекательностью.

Я не знал, насколько эта версия Эм Джей соответствует ее каноничным образам, но в большинстве из них она была… неоднозначным персонажем. Ветреная, мечущаяся между мужчинами, часто создающая проблемы на ровном месте. А что здесь? Я прищурился, наблюдая, как она прощается с подругами и направляется к черной, отполированной до зеркального блеска Ауди.

Рядом с машиной ее нетерпеливо ждал черноволосый юноша в дорогом костюме. Их объятие было каким-то… показным, отрепетированным для невидимой публики. Ее улыбка была ослепительной, как вспышка фотокамеры, но совершенно не грела. Его рука на ее талии лежала скорее собственнически, чем нежно. Поцелуй был быстрым, почти формальным, чмоком в щеку. И на долю секунды, когда Мэри Джейн отстранилась, прежде чем снова натянуть на лицо маску обожания, я увидел в ее глазах то, что ни с чем не спутаешь. Скуку. Обычную, всепоглощающую, тоскливую женскую скуку. Интересно. Парень же, наоборот, выглядел напряженным, словно боялся, что она сейчас растворится в воздухе. Дорогая машина, одежда с иголочки от известного бренда, а во взгляде — зияющая неуверенность и страх потерять этот яркий трофей.