Концессионер (СИ). Страница 3

— Но ведь и вы пострадаете! — наконец выкрикнула она, цепляясь за последнюю соломинку.

— Я? — я удивленно вскинул бровь. — Ничего подобного. Я лишь предположил, что подпись может быть поддельной. А кто ее подделал… да кто ж его знает. Я скажу, что бумаги мне передал ваш поверенный, господин Рекунов. Я в каллиграфии не разбираюсь. Так что я был уверен, что все законно!

Аглая с отчаяньем смотрела на меня, и в глазах ее гаснет последняя надежда. Она поняла: перед законом я был чист. А она, своими собственными действиями, своим голосованием на собрании, сама залезла в петлю, молчаливо признала себя участницей подлога.

— Итак, — я снова вернулся к текущим делам, — еще раз предлагаю вам подписать бумаги о продаже мне акций. Продажа вашего пакета по номинальной стоимости. Два миллиона рублей. Я считаю, это весьма щедрая плата за молчание и свободу.

Она долго смотрела в одну точку, на обивку кресла. В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как тикают часы в холле. Я видел, как в ней борются гордость, жадность, страх и ненависть ко мне.

— Мне… мне нужно подумать, — наконец прошептала она, не поднимая глаз.

— Думайте, — я кивнул. — Только не слишком долго. У меня много дел.

— Завтра, — сказала она. — Приходите завтра в это же время.

— Хорошо, — согласился я. — Как раз я подготовлю необходимые бумаги.

Я вышел из ее номера с чувством завершенности. Жестокой, грязной, но необходимой.

На следующий день, с утра пораньше, когда я, выспавшись, как никогда в жизни, пил утренний чай, в дверь моего номера громко и требовательно постучали. Я открыл, думая, что это посыльный от Лопатина или, может быть, пришел Рекунов с ответом от своей хозяйки.

Но на пороге стояли не они. На пороге стояли двое. Офицер в голубом жандармском мундире. И двое усатых нижних чинов с саблями наголо.

— Господин Тарановский? — спросил офицер, и его голос был холоден, как байкальский лед.

Я молча кивнул.

— Прошу следовать за мной!

Глава 2

Глава 2

— Вам надлежит немедленно проехать с нами, — произнес офицер тем же бесстрастным тоном.

В голове молнией пронеслись варианты. Аглая? Неужели решилась на крайние меры после нашего вчерашнего разговора? Сибиряков? Слишком прямолинейно для него, он предпочитал действовать чужими руками. Или тот сретенский чиновник, наводчик бандитов… Дотянулись-таки его связи?

— Куда? По какому делу? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

— Вам все объяснят на месте. Прошу одеваться.

Это был не приказ, но и не просьба. Это была констатация факта. Я медленно вернулся в комнату, чувствуя на спине тяжелые взгляды. Один из нижних чинов вошел следом и встал у двери. Обыск был поверхностным, почти формальным. Он лишь бегло, почти формально, ощупал бока и карманы сюртука. Сердце на миг замерло, когда рука жандарма скользнула по левому боку, там, где под сюртуком, в плоской кожаной кобуре, покоился мой верный «Лефоше». Но рука прошла мимо, не заметив или сделав вид, что не заметила, смертоносный металл. Расставаться с последним шансом я не собирался.

Меня посадили в приличные крытые сани, запряженные парой сытых лошадей. Офицер сел напротив. Двое его подчиненных разместились на козлах. Правда я успел заметить, как один из казаков увидел происходящее и быстро оседлав коня, двинулся следом, что уже не плохо.

— Позвольте все же узнать, в чем меня обвиняют? — предпринял я еще одну попытку.

Офицер ответил ледяным молчанием, глядя сквозь меня на заснеженные улицы Иркутска.

Мы ехали в полной тишине, нарушаемой лишь скрипом полозьев и фырканьем лошадей. Я лихорадочно перебирал в уме все свои грехи — прошлые и настоящие. Куда меня везут? В тюремный замок? В жандармское управление на допрос? Или, может, это инсценировка, и за ближайшим поворотом меня ждет глухой переулок и нож под ребро от людей Сибирякова? Эта неизвестность была хуже любой определенности.

Наконец, сани замедлили ход и остановились. Я выглянул наружу мы стояли не у тюрьмы и не у полицейского управления. Мы стояли у самого величественного здания в городе — Дворца генерал-губернатора.

Меня провели через анфиладу гулких приемных и коридоров, где со стен на меня строго взирали портреты суровых сибирских наместников. Скрип сапог конвоя эхом отдавался в тишине. Наконец, одна из массивных дубовых дверей отворилась.

— Ожидайте здесь, — бросил офицер.

Меня втолкнули внутрь, и дверь за моей спиной с глухим стуком захлопнулась. Щелкнул замок.

Я остался один. В огромном, пустом кабинете с высоченными потолками и окнами от пола до потолка, за которыми вихрилась снежная пыль. В золоченой клетке, в самом сердце сибирской власти, ожидая приговора, суть которого была мне неизвестна. Время тянулось мучительно долго. Тиканье огромных напольных часов в углу отсчитывало секунды, и каждый удар отдавался в гулкой тишине, как молот судьбы.

Наконец, за дверью послышались шаги. Замок щелкнул, и в кабинет вошел невысокий, но крепкий пожилой мужчина в генеральском мундире без лишнего шитья. Сухое, обветренное лицо, усталые, но пронзительные глаза под седыми, густыми бровями. Я узнал его по портретам. Михаил Семенович Корсаков. Генерал-губернатор Восточной Сибири, соратник великого Муравьева-Амурского, один из тех первопроходцев, что присоединили к Империи огромные земли, а теперь превратились в их главных администраторов. Человек, чьим именем уже назвали порт на Тихом океане.

Он прошел к своему огромному письменному столу, не удостоив меня даже беглым взглядом. Мои глаза невольно проследили за ним, отмечая детали. На стенах — гигантские карты Сибири и Приамурья, испещренные пометками, портрет Государя, скрещенные наградные сабли. Но на столе, рядом с аккуратными стопками официальных бумаг, лежали инженерные журналы и несколько образцов руды. Хозяин этого кабинета был не просто сатрапом. Он был строителем.

Он сел за стол, но сесть мне не предложил. Несколько долгих, невыносимых секунд он молча, изучающе смотрел на меня. Это был взгляд человека, привыкшего видеть людей насквозь — и каторжников, и купцов, и чиновников.

— Господин Тарановский, — наконец произнес он, и его голос, тихий и ровный, прозвучал в тишине кабинета оглушительно. — Несколько дней назад я получил донесение от наказного атамана Амурского казачьего войска.

В моей голове все встало на свои места. Гольцов. Старый лис сдержал слово, но не так, как я ожидал. Он доложил по инстанции.

— В донесении говорится, — продолжил Корсаков, сцепив пальцы, — что группа забайкальских казаков, самовольно нанятая вами, пересекла государственную границу и вторглась на территорию Цинской империи. Более того, эта группа вела там боевые действия, участвовала в штурме укрепленного поселения и, как я понимаю, имела успех.

Он сделал паузу, и его усталые глаза впились в меня, требуя ответа.

— Господин Тарановский, вы понимаете, что это называется частная война? Вы, подданный Российской Империи, без всякого приказа и разрешения, повели за собой государевых служивых людей воевать на чужой земле. Я еще не получил официальной ноты от китайцев, но она, несомненно, последует. И это будет международный скандал, который может поставить под угрозу все договоры, подписанные покойным графом Муравьевым.

Он откинулся на спинку кресла, и тишина в кабинете стала еще более гнетущей.

— Объяснитесь.

Слово повисло в гулком, пропитанном властью воздухе кабинета. Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Сейчас каждое слово имело вес. Маска смиренного просителя здесь не поможет. Передо мной сидел не просто чиновник, а человек, сам прорубавший для Империи окно на Восток. И говорить с ним нужно было на его языке — языке фактов и силы.

— Позвольте доложить, ваше превосходительство, — голос мой звучал ровно, почти бесстрастно. — Я не начинал эту войну. В начале осени банда хунхузов, ведомая неким Тулишэнем, вторглась на русскую территорию. Они сожгли дотла несколько стойбищ наших союзников-нанайцев, а затем напали на мой прииск Амбани-Бира, вырезав часть гарнизона. Я лишь преследовал разбойников и убийц. И так уж вышло, что их главное логово оказалось за рекой.