Концессионер (СИ). Страница 20

Бережно положив ее на диван в гостиной, я бросился на кухню за водой, и замер на пороге. На вешалке, рядом с женским плащом, висел… военный мундир! Прекрасно сшитый, темно-зеленый, с золотым шитьем и алыми отворотами. Похоже, господина именно в таком мундире я видел в пролетке.

В голове все смешалось. Что это значит? Она живет с ним? Здесь? В этой квартире? Ревность и обида снова поднялись во мне черной, удушающей волной. Я уже шагнул было к этому проклятому мундиру, чтобы сорвать его и растоптать, но в этот момент из гостиной донесся тихий стон.

Ольга приходила в себя.

Я вернулся, присел рядом, подал ей стакан с водой. Она сделала глоток, а ее глаза, огромные, полные слез и неверия, смотрели на меня.

— Ты… живой… — прошептала она. — Ты правда живой…

И, отставив стакан, она вдруг бросилась мне на шею, зарыдала — горько, безутешно, как ребенок. Она обнимала меня, целовала, снова и снова шепча одно и то же: «Живой… живой…»

Я гладил ее по волосам, ничего не понимая. Ее радость, ее слезы — все было таким настоящим, искренним. Но мундир…

И в этот момент на лестничной площадке послышались энергичные, быстрые шаги. Дверь в квартиру, которую я в спешке не затворил, распахнулась, и на пороге вырос тот самый молодой человек — рослый, стройный, молодой — у него едва-едва пробивались усы -в таком же темно-зеленом мундире. Увидев меня и плачущую Ольгу в моих объятиях, он на мгновение замер.

— Оля, что случилось⁈ — крикнул он, и его голос, молодой, еще не огрубевший, сорвался от тревоги. Он шагнул в комнату, и свет из окна упал на его лицо.

Высокий лоб. Упрямый подбородок. И глаза… глаза Левицких, серые, стального оттенка. Такие же, как у Владимира. Такие же, как у Ольги.

— Михаил?.. — не веря еще до конца пришедшей в голову догадке, выдохнул я.

Несомненно, это был брат Ольги — Михаил. Юноша, которого я помнил нескладным подростком, почти мальчишкой, за год превратился в статного, рослого красавца-юнкера. Он так вырос и возмужал, что я просто не узнал его!. Мой страшный, могущественный соперник, мой блестящий офицер, укравший у меня невесту, оказался младшим братом моей невесты. Мундир, который я принял за офицерский — униформой юнкера. Осознав это, я не выдержал, и глядя прямо в и их испуганные, недоумевающие лица, от души расхохотался.

Когда первый приступ истерического смеха прошел, и я, вытерев слезы, смог наконец говорить, все стало на свои места. История оказалась до банального простой.

— Но… почему ты уехала? — спросил я Ольгу, когда она, немного успокоившись, сидела рядом, все еще не выпуская моей руки. — Почему не оставила даже весточки? Я приехал в поместье, а там — никого!

— Конечно же, я оставила тебе весть! — воскликнула она. — Написала длинное-длинное письмо для тебя у сенатора Глебова! Он обещал передать тебе, как только ты вернешься. Я думала, ты сначала поедешь в Москву и увидишься с ним…

Черт! Глебов! Как же я мог забыть⁈ Проезжая через Москву, закрутившись в вихре дел с Кокоревым, с этими грандиозными планами о железных дорогах, я совершенно упустил из виду, что нужно было нанести визит старому сенатору. Простая вежливость, дань уважения человеку, который немало помог Ольге, став попечителем ее поместья. И вот теперь эта неосмотрительность вышла мне боком, стоила нескольких дней мучительных, черных подозрений.

Оказалось, вскоре после моего отъезда на Амур, благодаря содействию сенатора, все дела с их разоренным имением были улажены. Деньги, что я ей оставил, она получила. И первым ее решением было — исполнить мечту отца и определить младшего брата, Михаила, в лучшее кавалерийское училище.

— Я не могла оставить его здесь одного, — говорила она, и в ее голосе звучала тихая, почти материнская нежность. — Ему всего семнадцать. Петербург — большой, страшный город, полный соблазнов. Ему нужны были репетиторы для подготовки, нужен был присмотр, семейный кров. Вот мы и приехали, сняли эту квартиру…

Я смотрел на Михаила, который сидел напротив, смущенный и все еще не до конца понимающий, что происходит.

— Так это ты… — протянул я, — был в той пролетке. На Невском.

Он покраснел.

— Мы ездили с сестрой заказывать мне парадную форму, — пробормотал он. — К лучшему портному, на Морскую. Потом покатались по городу, заехали в Café de Paris…

— Понимаю, — усмехнулся я, вспоминая свои мучения. — Парадная форма. Как же без нее!

Теперь я все понял. Юный красавец в блестящем мундире, рядом с ним — прелестная, смеющаяся девушка. Любой на моем месте сделал бы только один вывод. Особенно после месяцев одиночества, крови и грязи. Какая нелепая, какая глупая ошибка.

— А тот смех… — спросил я Ольгу. — Ты так весело смеялась…

Она улыбнулась, той самой, прежней, теплой и искренней улыбкой.

— Миша рассказывал, как они на фехтовании учили выпад, и один из юнкеров порвал панталоны на самом интересном месте. Это было так смешно…

Я снова расхохотался. Вся моя ревность, все мои мрачные подозрения казались теперь горячечным бредом, идиотизмом.

— Прости, — сказал я. — Я надумал себе всякого…

— А я… — она снова крепче сжала мою руку. — А я думала, что ты погиб.

В ее глазах снова блеснули слезы.

— Ни одной весточки, ни одного письма. Я писала сенатору, но он ничего не знал. Я уж и молиться перестала… Думала, все…

Становилось ясно, почему она упала в обморок. Она увидела не просто меня. Она увидела человека, воскресшего из мертвых.

— Прости. Там, где я был, не было почты. Я надеялся, что смогу посылать тебе весточки пароходами, что проходят иной раз по Амуру, но в Маньчжурии это было совершенно невозможно!

Когда первые, самые бурные эмоции схлынули, и мы, наконец, смогли говорить спокойно, я взял ее руку в свои.

— Оля, — сказал я серьезно, глядя ей в глаза. — Все это… разлука, недоразумения… это все должно остаться в прошлом. Мы вновь должны стать близки друг другу, как жених и невеста.

Она посмотрела на меня с нежной, немного укоризненной улыбкой.

— Глупый, — прошептала она. — Я ведь и так твоя невеста. Перед Богом. И перед людьми, которые мне дороги. Для меня ничего не изменилось.

Но я покачал головой.

— Нет. Теперь все по-другому. Я хочу, чтобы ты стала моей женой официально. Чтобы носила мою фамилию. Чтобы весь этот петербургский свет знал, что ты — моя. Не хочу терять тебя ни на один день. Наша помолвка затянулась. Выходи за меня замуж!

В ее глазах блеснули счастливые слезы.

— Да, — прошептала она так тихо, что я едва расслышал. — Да. Я согласна. Господи, я так долго этого ждала.

Я притянул ее к себе, и она уткнулась лицом в мой сюртук, и плечи ее задрожали от сдерживаемых рыданий.

Мы стояли так, посреди залитой светом гостиной, и, казалось, ничего вокруг не существовало. Ни Петербурга, ни Сибири, ни прошлого, ни будущего. Только это долгое, молчаливое объятие. Я краем глаза заметил, как Михаил, смущенно кашлянув, на цыпочках вышел из комнаты, деликатно притворив за собой дверь и оставляя нас одних.

Мы тут же, как дети, начали строить планы. День свадьбы, список гостей…

— Но… как же я уеду с тобой в Сибирь? — вдруг вспомнила она, и лицо ее стало озабоченным. — Миша… он ведь только-только поступил. Он еще совсем юн, ему нужна будет помощь, поддержка…

— Насколько я знаю, это училище — интернат, не так ли? В таком случае он ни в чем не будет нуждаться. В училище он будет на полном обеспечении. И под строгим присмотром. А я могу поручить его, например, графу Неклюдову. Он поддержит его в трудностях!

Ольга, не без труда осознав, что брат больше не нуждается в ее опеке, вздохнула с облегчением. Последнее препятствие на пути к нашему счастью было устранено.

— Значит, решено, — заключил я. — Сразу после свадьбы — едем. Сначала в Иркутск, а потом, как только наладим там дела, — на мой Амур. Там я построю для нас дом. Настоящий дом.

Я готов был говорить с ней часами, строить планы на годы вперед. Очень хотелось остаться, но увы — в гостинице меня ожидал ротмистр Соколов. Пришлось прощаться. Услышав причину, Ольга посмотрела на него с нескрываемым испугом и любопытством. Я коротко объяснил, что нахожусь под «почетным караулом».