Хозяин Амура (СИ). Страница 32

— Папа? — тоненько, но отчетливо спросил он.

Это простое слово ударило сильнее любого вражеского выстрела. Я опустился на колени, чтобы быть с ним на одном уровне. Все бои, все смерти, все золото мира — все это померкло в один миг. Он вырос.

— Да, сынок, — прохрипел я, чувствуя, как в горле встал ком. — Папа.

Он сделал неуверенный шаг, отпустив Кузьмича, и ткнулся мне в плечо. Я обнял его, вдыхая запах его волос — запах дома, тот самый, ради которого я и вел все свои войны.

— Болтает без умолку, сил нет, — добродушно проворчал Кузьмич, вытирая слезы рукавом.

— Все тебя ждал. Каждое утро спрашивал: «Деда, а папа ско-ло?» Вот, дождался, непоседа.

После первых бурных, сбивчивых эмоций Изя, таинственно сверкая глазами, потащил меня в амбар.

— Идем, идем! — шипел он. — У меня для тебя есть сюрприз! Такой сюрприз, что ты упадешь!

Он подвел меня к дальнему углу, где в несколько рядов стояли тяжелые, окованные железом сундуки, запертые на амбарные замки.

— Смотри! — прошептал он с благоговением. — Смотри и плачь! Это все — наше!

Он щелкнул замком и откинул крышку одного из сундуков. Я заглянул внутрь и на мгновение потерял дар речи. Сундук был доверху набит тяжелыми, тускло поблескивающими слитками золота.

— За время, что тебя не было, — голос Изи дрожал от гордости, — мы намыли… больше шестидесяти пудов!

Шестьдесят пудов. Почти тонна. Я быстро прикинул в уме. По нынешним ценам… почти миллион рублей серебром. Миллион. Эта цифра не имела вкуса или запаха. Это была просто абстракция. Абстракция, способная покупать армии, строить заводы и менять судьбу империи.

— Как⁈ — только и смог выдохнуть я.

— Амальгамация, шоб ты так жил как всем желаешь! — восторженно зашипел Изя. — Эта твоя ртуть — это слезы бога! Мы перемыли старые отвалы, те, что считали пустыми! Там было еще столько же! Мы просто выбрасывали его под ноги!

Он снова засмеялся, счастливый и гордый.

— И еще новость! — не унимался он. — Со дня на день ждем пароход из Благовещенска!

Пароход. Вот оно. Судьба сама давала мне в руки все карты. — Отлично, Изя, — сказал я, приходя в себя.

— Значит, так. Я еду в Россию. Через Сретенск и Кяхту. Нужно продать часть этого, — я кивнул на золото, — забрать оборудование, узнать, как дела на Бодайбо и у Кокорева.

Лицо Изи вдруг вытянулось.

— Курила… Серж… возьми меня с собой! — вдруг попросил он, и в его голосе прозвучала непривычная, тоскливая нотка. — Я так соскучился по запаху настоящей кофейни, по хрусту французской булки…

Я посмотрел на него. На этого гениального афериста, который в глухой тайге сумел наладить производство и приумножить наше состояние.

— Не могу, Изя, — ответил я, и мой голос прозвучал жестче, чем я хотел. — Ты нужен здесь. Кузьмич один может и не справиться.

Утром, глядя на сундуки с золотом, я думал не о богатстве. Я думал о дороге. Тысячи верст по земле, где закон — это ствол в твоих руках. Идти с таким грузом без абсолютно надежной охраны — все равно что плыть по реке с пираньями, обмазавшись кровью. Решение пришло само собой: казаки.

Но к атаману едут не с просьбой, а с дарами. Я вспомнил о своем обещании снабжения, данном Гольцову, когда он выделял мне людей для похода в Маньчжурию. Это был не просто подкуп. Это был язык, который в этом краю понимали лучше всего — язык силы и щедрости. Я приказал нагрузить нескольких вьючных лошадей мукой, солью и несколькими бочонками трофейного пороха.

Взяв с собой пятерку людей для статуса, я выехал в Тепляковскую станицу. Она встретила нас лаем собак и настороженными взглядами крепких мужиков, чинивших оружие на завалинках. Это был островок русского мира, суровый и самодостаточный.

Атаман Елизар Фомич Гольцов встретил меня на крыльце своей просторной избы. Его взгляд-буравчик осмотрел меня, а затем с одобрением задержался на груженых вьючных лошадях. Взгляд потеплел.

— С добрым делом пожаловал, господин Тарановский, — пробасил он. — Проходи, гостем будешь.

В его избе, пахнущей деревом и воском, за простым дубовым столом разговор пошел сразу по-деловому.

— Еду в Россию, атаман. По делам государственной важности, — сказал я, не вдаваясь в подробности. — С большим грузом. Нужен конвой. Десяток бойцов. Плачу по-царски: пятьдесят рублей серебром в месяц каждому, полное обеспечение и наградные по итогу.

Гольцов долго молчал, поглаживая окладистую бороду. Десяток — это серьезная сила, оголять станицу не хотелось, и так не все вернулись после твоего похода.

И в избе повисло молчание. Атаман думал.

— Будут тебе бойцы, — наконец кивнул он, приняв решение. — За такую плату — будут. Да только, — он хитро прищурился, — боюсь, десятком дело не кончится. Слухи о тебе, Тарановский, по станицам летят быстрее птицы. Молодежь вся на тебя смотрит. Говорят, платишь честно, воевать умеешь, и дело у тебя правое. Многие бы государеву лямку на твою службу променяли. Ты бы подумал… о своей сотне. На постоянной основе.

В шоке от такого предложения я лишь кивнул, а вечер пролетел не заметно за разговорами о моих приключениях.

В итоге на прииск не один. За мной ровным строем ехал десяток бородатых, вооруженных до зубов чертей во главе с молодым, но уже битым жизнью сотником — мой новый личный конвой. Первая и главная задача перед дорогой в Россию была решена.

Прошло несколько дней после моего возвращения из станицы. Прииск гудел, как растревоженный улей. Десяток моих новых казаков, с их размашистой удалью и громкими голосами, быстро влились в гарнизон, привнеся в него дух вольницы и порядка одновременно. Весть о моем возвращении и о разгроме хунхузов разлетелась по тайге, и теперь наш Амбани-Бира был не просто прииском, а столицей моей маленькой, дикой империи.

И вот, на исходе третьего дня, дозорные доложили о гостях. Это была не ватага старателей и не торговый караван. На прииск прибыла делегация: десяток седых, морщинистых, как печеное яблоко, стариков с нескольких соседних нанайских стойбищ. Они двигались медленно, с огромным достоинством, и каждый их шаг говорил о том, что они пришли не просить, а говорить как равные. Они ждали, пока я вернусь, чтобы говорить со мной лично.

Я принял их в главной избе, где уже был накрыт стол. Но они не притронулись к угощению.

— Тай-пен, — начал старший из них через Орокана, и в его голосе не было прежнего подобострастия. — Хунхузов на нашей стороне больше нет. Река чиста. Зачем наши охотники проливают кровь в чужой земле, когда дома их ждут сети и семьи? Скоро пойдет кета. Без мужчин мы умрем с голоду зимой.

— Потому их и нет, старик, что мы добиваем их в их логове, — ответил я. — Если мы дадим им отсидеться, они вернутся. И тогда снова будут гореть ваши стойбища.

Я видел, как помрачнели их лица. Они поняли логику, но не приняли ее. И тут до меня дошло.

— Но… — я сделал паузу, смягчая голос. — Ты прав. Семьи воинов не должны голодать, пока их мужчины на войне.

Я видел, как дрогнули их непроницаемые лица.

— Я немедленно отправлю гонца в Силинцзы, — продолжил я. — С приказом вернуть половину ваших охотников. Они успеют к путине. Но, — я поднял палец, — и вы поможете мне. Война не окончена. Мне нужны воины. Каждые две луны ваши стойбища будет отправлять мне свежих бойцов на смену тем, кто возвращается.

Старейшина, самый древний из них, долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.

— Это слово вождя.

Чтобы окончательно закрепить союз, я повернулся к Изе.

— Изя! Выдай старейшинам по пять мешков муки и риса на каждое стойбище, чьи воины сейчас в Маньчжурии. В дар. От меня лично.

Этот широкий жест подействовал лучше любых угроз. На их лицах проступило изумление, а затем — искренняя, глубокая благодарность. Последняя проблема перед моим отъездом была решена. Союз с нанайцами, только что едва не треснувший, теперь был крепок как никогда.

И в этот самый момент с дозорного поста на холме донесся протяжный крик: