Хозяин Амура (СИ). Страница 18

Он слушал, и его маленькие глазки бегали, оценивая, взвешивая. Страх перед хунхузами боролся с жадностью и перспективой невиданного возвышения. Ожидаемо, жадность победила.

— Я… я согласен, господин, — пролепетал он.

Ему дали выпить для храбрости хозяйского байцзю, посадили на мула и выпроводили за ворота. Трясясь на упрямом животном, он поехал навстречу своим друзьям-бандитам, зная, что за его спиной остается невидимая петля, которая затянется на шее его детей при первой же ошибке.

Жестоко, но так было надо. В любом случае рука бы у меня не поднялась, на женщин и детей.

А там и Ичиген и монголы, посланные за аконитом. Они вернулись, принеся два больших, туго набитых мешка.

— Это он? — спросил я, разглядывая темно-зеленые, похожие на лапу с растопыренными пальцами, листья.

Ичиген кивнул. Он, как и все таежные охотники, прекрасно знал аконит, которым его соплеменники иногда смазывали стрелы для охоты на медведя. Он объяснил, что рвали его, тщательно обмотав руки тряпками — даже сок этого дьявольского цветка мог вызвать ожог.

— Этого хватит на три бочонка водки? — уточнил я. Ичиген и Баоса о чем-то долго совещались, и наконец, подтвердили:

— Должно хватить!

Удовлетворенный ответом, я повернулся к Парамону.

— Возьми двоих людей, отправляйся на винокурню. Мне нужны три лучших бочонка. И захвати вот эти мешки!

Спустя полчаса в пристрое к винокурне мы вскрыли бочонки, и по помещению расплылся густой, сивушный дух неразбавленного байцзю. Из мешка был извлечен большой, тугой пучок темно-зеленых, кожистых листьев, похожих на когтистые лапы хищной птицы. Аконит.

Первый мертвенно-зеленый букет был опущен в мутную жидкость. Водка недовольно зашипела, принимая в себя яд. Вслед за первым, два других бочонка также получили свою порцию отравы. Листья медленно расправлялись и опускались на дно, отдавая хмельному напитку свою безмолвную, убийственную силу. Оставалось лишь вновь закупорить бочонки и подождать, пока рисовая водка «настоится», превращаясь из напитка, дарующего забвение, в очаровательный эликсир, дарующий вечный покой.

Линь Хуцзяо вернулся к вечеру, когда закатное солнце уже закатилось за гору, и долину окутал серебристый, зябкий туман. Торгаш был бледен, вымотан долгой дорогой, одежда его покрывала серая пыль, но в узких щелках глаз горел хищный, торжествующий блеск. Хунхузы, как и было рассчитано, заглотили наживку вместе с поплавком и удочкой.

— Они согласны, господин! — доложил он, отвешивая глубокий, подобострастный поклон. — Но они желают немало!

Грязный, мятый клочок рисовой бумаги лег на полированное дерево стола. Корявые, как паучьи лапы, иероглифы были начертаны тусклой, разбавленной тушью. Пока Линь Хуцзяо, облизывая пересохшие губы, что-то быстро лопотал, Сяо Ма переводилтребования бандитов, предсказуемые в своей наглости.

— Двести лянов серебра, — начал он.

Я обернулся к бледному, как лягушачье брюхо, Чжану.

— Вы имеете двести лянов?

Тот покачал головой. Двести лян — это примерно четыреста рублей. Немалая сумма!

— Только сто сорок! — перевел мне Сяо Ма.

— Ладно, с этим понятно. Что еще?

— Еще — десять исправных фитильных ружей. Два больших мешка соли… и пять шариков хорошего, черного опиума.

Ну конечно же. Куда без этой грязи?

— Господин Чжан, в поместье есть опиум?

Тот побледнел еще сильнее.

— Мы не курим эту отраву, и работникам я тоже этого не позволяю! — дрожащим голосом произнес хозяин и уставился в пол. Похоже, он потерял всякую надежду на благополучный исход дела.

— Опиума не будет, — твердо заявил я, повернувшись к Хуцзяо. Торговец испуганно дернулся, решив, что сделка срывается. — Я не торгую отравой. Но… — выдержав паузу, я позволил ему снова обрести надежду, — передай им, что взамен я дам то, что согреет их кровь куда лучше. Три бочонка лучшей рисовой водки, байцзю, с винокурен господина Чжана. Самой крепкой. Той, что валит с ног быка.

Лицо торговца расплылось в заискивающей улыбке. Водка — товар вполне понятный и желанный.

— А что до денег… — взгляд переместился на Чжан Гуаня. Тот стоял у стены, бледный и прямой, как изваяние, и лишь развел руками в жесте бессилия. Все его состояние, все, что удалось собрать, уже лежало на столе — сто сорок лянов серебра.

— Не хватает шестидесяти, — констатировал я. — Вместо недостающего серебра будет золото. Шесть лянов золотого песка. Надеюсь, возражений не будет! — добавил я, кивая Левицкому. Тот без единого возражения извлек из походной казны мешочек из толстой кожи. Золотой песок тонкой, мерцающей струйкой потек на стол. Теплое, солнечное сияние горстки золота в тусклом свете комнаты производило завораживающее впечатление.

Линь Хуцзяо жадно уставился на горку золотого песка. Обмен один к десяти — очень щедро! Конечно, они не будут возражать…

— Снова езжай к ним, и передай наши окончательные условия. Выкуп будет готов к завтрашнему уутра.

И Линь Хуцзяоотправился в ночь передать уже наше предложение и вернулся уже к утру, не выспавшийся и трясущийся, с согласием и информацией о времени и месте обмена.

С утра мы вытащили из бочонков разбухшие, потемневшие пучки аконита, чтобы не осталось и следа нашей хитрости. Водка пахла все так же резко и сивушно, но теперь в этом запахе мне чудились приторные, сладковатые нотки смерти.

Обмен был назначен на полдень, на старом горном перевале, в месте, одинаково неудобном для засады с обеих сторон. Мы прибыли первыми. Десяток моих бойцов и монголов Очира заняли позиции на склонах, спрятавшись за камнями. Я, Левицкий, Парамон и дрожащий Линь Хуцзяо с товаром остались на самой дороге.

Вскоре показались и они. Десять всадников, выехавших из-за поворота. Они вели под уздцы маленького ослика, на котором сидела женщина. Даже издали было видно, что она из знатных: на ней был дорогой, расшитый цветами шелковый халат, а сложная прическа была украшена несколькими нефритовыми шпильками. Лицо ее было бледным и заплаканным.

Мы сошлись на середине перевала. Их главарь, кривоногий бандит с лицом, изъеденным оспой, спешился.

— Где товар? — рявкнул он.

Началась напряженная процедура обмена. Они тщательно, по одному, осмотрели ружья, проверили замки. Наш золотой песок долго взвешивали на своих весах, а каждый лян серебра пробовали на зуб. Все это время я не сводил глаз с женщины. Она сидела, опустив голову, и казалось, ничего вокруг не видела.

— А теперь — водка! — сказал главарь, когда с деньгами было покончено.

По его знаку один из хунхузов подошел к бочонкам, понюхал, удовлетворенно крякнул. Но главарь был, видно, тертый калач. Он подозрительно посмотрел сначала на бочонки, потом на меня и с мерзкой усмешкой что-то прокричал.

— Он говорит — отведайте сами, господа купцы, — перевел бледный, то ли от волнения, то ли от ненависти, Сяо Ма. — Докажите, что у вас добрый товар!

Наступила тягучая тишина. Я чувствовал, как напрягся Левицкий. Любой отказ мог сорвать все дело.

И тут выручил старый Парамон.

— А что ж не отведать! — пробасил он с беспечной улыбкой. — За добрую-то сделку — почему б и не выпить!

Он подошел к бочонку, взял черпак, который с недоверием протянул ему хунхуз, вынув затычку, нацедил немного и, перекрестившись широким крестом, залпом, до дна, выпил едкую, пахнущую сивухой жидкость.

Хунхузы довольно загоготали. Подозрения были сняты. Они быстро забрали свой товар, отвязали женщину и, погоняя лошадей, скрылись за перевалом.

Как только их фигуры исчезли, я подлетел к Парамону, который стоял, покачиваясь, с каменным лицом.

— Два пальца в рот! Немедленно!

Старик и без мои слов делал все.

Пока старый казак, отвернувшись, избавлялся от яда, мы подошли к спасенной женщине. Она плакала, пытаясь сказать что-то в знак благодарности. Подошедший Чжан Гуань, который все это время прятался в скалах, подхватил ее на руки. Он тоже плакал, целуя ее руки и лицо, и клялся мне в вечной дружбе. Первая, самая важная часть плана была выполнена. Теперь наступал черед второй.