Хозяин Амура (СИ). Страница 11

Два убитых вьючных лошака — это минус четыре вьюка. Пришлось бросить здесь часть припасов: несколько мешков с рисом, гаолян для лошадей, кое-какую одежду. Впрочем, теперь это было не так страшно: мы вступали в населенные края, где можно было рассчитывать на покупку еды. Оставляемое добро я предложил взять китайцам.

— Придут хунхузы и отнимут, — покачал головой старик.

— Тогда уберите подальше! — сказал я.

Меня занимала не судьба брошенных вещей, а наш дальнейший путь. Я подозвал к себе мальчишку, сына убитого хозяина.

— Спроси его, Ичиген, какая дорога ведет на Цицикар?

Он подошел и напряженно вслушался. Мальчик, чьи глаза за одну ночь повзрослели на десять лет, рассказал. В общем, оказалось, что дорог тут две. Одна — широкая, наезженная, по которой ходят караваны. Но она делает большой крюк и она «на виду». Вторая — короткая, но ухабистая — скорее тропа, чем дорога. По ней проходят только пешком или верхом, и она ведет прямо через холмы.

В голове тут же начал складываться план.

— Хунхузы теперь знают о нас, — сказал я Левицкому, когда мы отошли в сторону. — И у них, без сомнения, есть свои глаза в каждой деревне. Они будут знать, по какой дороге мы пошли.

— Значит, погоня неизбежна, — мрачно кивнул он.

— Да. Но мы можем превратить эту погоню в ловушку! Выгода наша в том, что теперь мы впереди. Они думают, что мы будем спасаться, торопиться. А мы сделаем наоборот.

— Надо устроить им засаду? — Его глаза азартно блеснули.

— Именно! Мы выступим открыто, на виду у всей деревни, по большой и безопасной дороге. Они узнают об этом. И погонятся следом. Но, отъехав верст на пять, мы свернем в лес и вернемся. А у самой развилки…

— … мы будем их ждать, — закончил он, и на его лице появилась хищная улыбка. — Гениально. Они будут гнаться за нами и сами попадут в западню.

Мы быстро распределили роли. Когда все было готово, я приказал дать два залпа из штуцеров в сторону леса, откуда на нас напали, чтобы обезопасить отход. А затем на глазах у всей деревни наш маленький отряд — все верхом, держа ружья наготове, — демонстративно рысью тронулся по широкой, пыльной дороге, ведущей на восток. Враг должен был поверить, что мы бежим.

Мы ехали по большой дороге не таясь, намеренно поднимая пыль и оставляя четкие, хорошо заметные следы. Нас должны были увидеть. Проехав верст пять и убедившись, что за нами нет погони, я дал знак. По моей команде отряд резко свернул с дороги и углубился в густые заросли прибрежного леса. Мальчишка не соврал: здесь, в тени деревьев, начиналась едва заметная тропка.

Дальнейший наш путь оказался крайне тяжел. Мы спешились, ведя лошадей в поводу. Тропа петляла, карабкалась по крутым склонам, спускалась в сырые, заросшие мхом овраги. Здесь не могли бы пройти повозки, и даже верхом ехать было рискованно. Сначала мы шли через заросли кустарника, потом — сквозь гаолян и через два часа изнурительного пути, сделав большой крюк, как и было задумано, выбрались к тому месту, где эта узкая тайная тропа соединялась с разбитой копытами «короткой» дорогой.

Осмотревшись, я увидел, что это идеальное место для засады. Дорога здесь проходила по узкой лощине, с обеих сторон стиснутой густыми, в человеческий рост, полями гаоляна. Высокие, прочные стебли служили лучшей маскировкой. Я разделил свой крохотный отряд. Левицкий с тремя бойцами — на левой стороне, я с остальными — на правой. Лошадей и мулов мы отвели в глубь зарослей и привязали, зажав им морды торбами с сеном, чтобы не заржали в самый неподходящий момент.

Началось ожидание. Мы залегли в густых, пыльных зарослях, превратившись в слух и зрение. Жаркое полуденное солнце пекло нещадно. Над головой монотонно гудели насекомые. Воздух был неподвижен и тяжел, пах горькой полынью и пылью. Час сменялся часом. Тишина становилась почти невыносимой, и я уже начал сомневаться в собственном плане. А что, если они не купились? Что, если пошли другой дорогой или вовсе отказались от погони?

Но я гнал эти мысли. Они должны были прийти. Их жадность, уязвленная гордость и уверенность в том, что мы — легкая, трусливая добыча, должна, обязана была привести их к нам!

И вот, когда солнце уже начало клониться к закату, старый казак Парамон, лежавший рядом, вдруг напрягся. Он приложил ухо к земле.

— Идут, — прошептал он, — как есть идут! Кони иноходью скачут. Много!

Я тоже припал к земле. Сначала это был лишь едва уловимый гул, вибрация, бегущая по пересохшей почве. Но с каждой минутой она становилась все отчетливее, превращаясь в дробный, размеренный перестук.

Стук десятков конских копыт.

Глава 6

Глава 6

Стук копыт становился все отчетливее, и вскоре из-за поворота показался головной дозор — трое всадников в до боли знакомых синих халатах. Они ехали беспечно, растянувшись по дороге, уверенные в своем полном господстве на этой земле. За ними, поднимая тучу пыли, двигался основной отряд. Присмотревшись, я заметил, что конных хунхузов человек сорок, не больше. Видимо, остальным не хватило лошадей для погони.

Они въехали в лощину. Мои люди дисциплинированно ждали сигнала. Прекрасная маскировка делала свое дело: хунхузы и не догадывались о засаде. Лишь высокие, густые стебли гаоляна по обе стороны дороги, казалось, лениво качались на ветру. Я ждал, давая им втянуться поглубже, в самое сердце заботливо приготовленной западни. Когда последний всадник миновал позицию Левицкого, мой крик разорвал тишину.

— Огонь!

И лощина взорвалась грохотом. Короткий, как удар топора, слитный залп ударил по колонне. Свинцовый ливень буквально смел хунхузов с седел. Лошади дико заржали, вставая на дыбы, сбрасывая раненых и мертвых. Отстрелявшись из ружей, мы взялись за револьверы. Передние ряды смешались с задними, превратившись в воющую, мечущуюся кашу из тел, конского храпа и предсмертных криков.

Частый огонь из револьверов, прицельный и хладнокровный, довершил разгром. Не больше пятнадцати хунхузов, уцелевших в этой мясорубке, сумели развернуть своих обезумевших коней и, не пытаясь отстреливаться, в панике хлестали их нагайками, уносясь туда, откуда пришли.

Преследовать их я не стал. Ловушка захлопнулась идеально, и искушать судьбу, бросаясь в погоню по неизвестной местности, было бы несусветною глупостью.

Бой длился не больше минуты.

Потерь с нашей стороны не было — лишь один из каторжан получил легкую царапину в плечо.

— Прикончить раненых, — бросил я коротко. — Оружие, порох, лошадей — собрать!

Мы вышли из укрытий и методично начали добивать раненых и еще живых, кого-то придавила лошадь, кто-то неудачно выпал из седла, а кого-то выбила пуля. Вот уж кого было жалко, так это коней.

Мы быстро собрали трофеи — занятие, всегда веселящее кровь воинов. Особенно радовался Парамон, подбирая брошенный кем-то почти новый штуцер. Один из убитых хунхузов был совсем еще мальчишкой, лет шестнадцати. Старый казак, перевернув его тело сапогом, лишь сплюнул в сторону.

— И этого черти в пекло утащили… — проворчал он. — Совсем щеглов набирать стали.

На нашу долю досталось пяток целых коней — не самой лучшей стати, но вполне пригодных под седло, дюжина исправных фитильных ружей, порох и пули. Негусто, но в нашем положении — и то хлеб. А самое главное — теперь безбоязненно можно было двигаться дальше. Вряд ли какая-нибудь мразь посмеет нас теперь потревожить.

Эйфории от легкой победы не было — скорее, осталось мрачное чувство исполненного долга, как у волков, задравших наглую собаку, что забрела на их территорию. Мы ехали по той же плодородной долине, и мирный, почти идиллический пейзаж теперь, после въевшегося в ноздри запаха крови и пороха, казался чуждым, почти нереальным.

По обе стороны дороги трудолюбивые маньчжуры и китайцы убирали урожай. Их терпеливый, вековой труд был виден во всем: в аккуратных крестах сложенной чумизы, в золотых горах кукурузы у каждой фанзы, в том, как сытые быки без понукания тащили по полю легкие санки, груженые урожаем. Но на лицах этих людей не было радости хозяина, собирающего плоды своих трудов. Был лишь страх и покорность судьбе.