Черный ратник (СИ). Страница 26

— Спасибо.

— Рано благодаришь, дружок, — произнёс я, разглядывая снаряжение Соловьёва. — Ты вот что мне скажи, с каких пор ты лучник?

Я смотрел на резной лук из белого дерева в чехле на лошади Соловьёва и понимал, что все мои планы по отправке этого аристократика в авангард рухнули.

— С рождения… — осторожно произнёс Соловьёв.

— Допустим. А щит твой где?

— Не понял, — ответил Соловьёв. — Я же использую ауру.

— Это хорошо, — удовлетворённо кивнул я. Хотя бы один из моих соратников умел пользоваться аурой. — А что будешь делать, когда она истощится?

Соловьёв смотрел на меня, и я прям видел, как в его глазах медленно появляется понимание.

— Я бы вообще и Ярославе и Ивану тоже по щиту выделил, но у них был свой стиль ведения боя. Рыжей лишний вес будет мешать, а Иван… — я взглянул на простолюдина, который мечтательно смотрел то ли на седло, то ли на рыжую. — В общем, Иван — это Иван.

— Слушай, я уже не успеваю, — неожиданно для меня признал мою правоту Соловьёв. — В следующий раз.

Действительно, час на сборы подходил к концу, и нам пора было отправляться. Мы и так были среди последних.

— Значит в следующий раз, — повторил его слова я.

Вот только где-то внутри зародилось нехорошее предчувствие. Но портить настроение бойцам я не стал.

Я быстро взглянул на карту. Дорога до Кузнечихи могла занять целый день. Это ещё если по пути не случится каких неприятностей. Я ещё раз внимательно осмотрел моих соратников и покачал головой.

— По коням! — скомандовал я.

У нас и так было всего три дня на Испытание. И отсчет уже пошел.

Глава 11

Москва, Императорский дворец, покои второго наследника.

Покои Льва Александровича не походили ни на что во всем дворце. В них не было ни позолоты, ни гобеленов, ни тяжёлых портьер, поглощающих свет. Это была круглая башенка, больше похожая на гигантский колодец, уходящий в небо. Стены были выложены гладким, отполированным до блеска камнем.

Ни единой картины, ни единого ковра. Лишь у стены стояла низкая кровать, застланная простым полотном.

Воздух в них был неподвижным и прохладным, без запахов — ни ладана, ни цветов, ни воска для мебели. Здесь царила стерильная, почти могильная чистота.

В центре покоев на каменном полу сидел Лев. Он не видел камня вокруг и не видел стен.

Можно было подумать, что он изгнанник в собственном доме. Но нет. Он мог получить мягкие меха, ковры, удобную постель, шёлковые одежды и вереницу слуг.

Он сам отказался от всего этого. Всё это было ему просто-напросто не нужно. Лев невольно коснулся своего лица, вспоминая тот день, когда отец забрал его дар.

Провидец, рождённый в имперской семье: сын, инструмент, угроза. Он был много кем, но в первую очередь угрозой. Отец лишил его глаз вместе с даром и сделал всё, чтобы видения сына не могли нарушить хрупкий баланс сил.

Но мир Льва был иным. Он был соткан из звуков, которые для других были бы тишиной: тихого гула магических потоков, пронизывающих стены дворца, далёкого эха шагов стражи, шёпота и пылинок, падающих с потолка.

Он чувствовал мир как гигантскую паутину, где каждое событие, каждое решение отзывалось тончайшей вибрацией. Он мог слышать магию. В конце концов, кто сказал, что провидец только заглядывает в будущее? Как оказалось, иногда он ещё и вслушивается в него.

Пальцы Льва лежали на коленях неподвижно. Его лицо, обрамлённое тёмными волосами, было спокойным и пустым. Глаза, лишённые зрачков, казались двумя кусками бледного мрамора, устремлёнными в никуда.

Нет. Это не он был слеп. Он был зряч в мире, где все остальные прозябали во тьме.

И потому он почувствовал приближение отца задолго до того, как тяжёлые дубовые двери в основании башни бесшумно отворились.

Это была не вибрация шагов, а скорее искажение. Там, где должен был быть ровный поток реальности, возникла золотая воронка, поглощающая все случайности, все возможности. В паутине судьбы его отец был не нитью, а ножницами.

Лев не пошевелился и не повернул головы. Он лишь сгорбился, стал дышать чуть ровнее, чуть проще и слегка склонил голову набок. Маска простого несчастного слепца должна была быть безупречной.

Император вошёл без стука, и его шаги по каменному полу были тяжёлыми и полными неоспоримой власти. Он остановился в нескольких шагах от сына. От него пахло холодным металлом, старым пергаментом и золотом. Но не золотом монет, а золотом ауры. Ауры способной устанавливать безапелляционный контроль с помощью клятв и силы.

— Сын мой, — голос императора был низким, бархатным, отшлифованным годами публичных выступлений и тайных приказов. В нём звучали ноты заботы и отцовской усталости.

Лев мог бы усмехнуться, но малейшие изменения в нём сразу бы бросились в глаза. Не только отец носил совершенную маску.

— Отец, — Лев склонил голову в сторону источника звука, изображая почтительную внимательность.

Его собственный голос был спокойным и лишённым эмоций. Эмоции для него были уязвимостью.

— Я так редко навещаю тебя, прости старика, — в словах императора послышалось искреннее сожаление. Сожаление отца, скучающего по сыну. — В последнее время дел невпроворот.

Император сделал паузу, давая своим словам насытить прохладный воздух. Лев когда-то сам хотел верить, что сожаление отца было искренним.

— Я понимаю, — спокойно произнёс Лев, изображая на лице едва заметную улыбку. — Ваши заботы — заботы всей империи.

— Именно так.

Император медленно прошёлся по кругу. Его взгляд скользнул по голым стенам с едва заметным презрением. Для него, человека, видящего лишь материальный мир, эти покои должно быть казались кельей сумасшедшего.

— Иногда эти заботы принимают неожиданный оборот, — произнес император.

Лев оставался неподвижным.

— Я пришёл к тебе узнать о здоровье.

— Всё хорошо, — тихо произнёс Лев, — вашими молитвами.

— Я бы хотел узнать кое-что, — император тщательно подбирал слова. — Есть вопрос, с которым не справляются ни шпионы, ни ратники. Вопрос, требующий иного… взгляда.

Лев знал, зачем к нему пожаловал отец. К нему, забытому и оставленному в башне как напоминание о потерянном однажды контроле. Но Лев не наслаждался просьбой отца или его тревогой. Он бы предпочёл избежать его визита, остаться слепым и незаметным, ограждённым от внешнего мира и новостей. По крайней мере, именно таким его видел отец.

— Говорите, отец. Если моё скромное видение может быть полезным.

— Пропал кое-кто… — император сделал паузу. Сейчас он смотрел прямо в мраморные глаза сына, пытаясь угадать, видит ли тот хоть что-нибудь. — Важный для меня. Их исчезновение может быть истолковано врагами империи превратно.

Император помолчал секунду, и Лев почувствовал, как золотая аура отца на мгновение сжалась, стала острее.

— Есть места, куда я не могу достать. Особенно до теней, которые ещё не подчиняются свету. Но ты… ты когда-то мог видеть саму суть вещей.

Воздух в башне застыл. Император замер. Лев чувствовал, как бьётся его сердце — ровно и спокойно.

— Попробуй взглянуть ещё раз.

В голосе императора впервые прозвучало нечто настоящее. Не отеческая забота, а приказ.

— К сожалению, моё видение ушло, — проговорил Лев и поклонился. — Иногда я вижу сны, фрагменты, намёки. Но в остальном я бессилен.

Лев лгал и одновременно говорил правду.

— Пропала моя дочь, — слова императора прозвучали тихо, но в них был сконцентрирован весь вес его власти.

Дочь. Он произнёс это слово впервые, и это была не любовь, это было право собственности.

— Я бы хотел вернуть её.

Откуда Лев знал всё это? Он видел её, говорил с ней, с горящим огоньком в кромешной тьме императорского дворца. Разве мог Лев устоять и не помочь маленькой птичке вырваться из золотой клетки? Когда-нибудь она расправит крылья и взлетит. Выше, чем окна его башни, выше, чем шпили императорского дворца.