Врач из будущего (СИ). Страница 82

Он шагал. От окна с чёрным квадратом ночи до глухой стены с портретом улыбающейся матери с ребёнком. Шаг. Разворот. Шаг. Разворот. Внутри него бушевала буря. Он, спасавший сотни жизней, создававший революционные лекарства, сейчас был абсолютно беспомощен. Он был просто мужем, ждущим вести о своей жене и ребёнке.

— Господи, — пронеслось в голове обрывком молитвы из далёкого, почти забытого детства. — Просто пусть всё будет хорошо. Всё, что у меня есть… всё отдам. Только пусть они будут здоровы.

Через час, показавшийся вечностью, в коридоре раздались торопливые шаги. Он обернулся. Борис Борисович и Анна Борисовна. Отец в расстёгнутой шинели поверх домашней одежды, лице суровое и сосредоточенное. Мать с огромной сумкой, откуда торчали банки с домашними соленьями и детские вещи, её глаза сразу же нашли сына, прочитали в них всё и наполнились решимостью.

— Сынок, — только и сказал Борис Борисович, тяжело опускаясь на скамью рядом. Его большая, жилистая рука легла Ивану на плечо, и в этом простом жесте была вся поддержка мира.

Анна Борисовна, не теряя ни секунды, направилась к посту дежурной медсестры. Несколько тихих, но властных фраз и дверь в предродовую распахнулась, поглотив её. Она была врачом. А фамилия открывала любые двери. Она была на своём месте.

Оставшись с отцом, Иван захотел закурить, вспомнив старую пагубную привычку. Молчание между ними было не пустым, а насыщенным, плотным. Борис Борисович вдруг заговорил, глядя прямо перед собой:

— Помню, когда ты родился. Я тоже сидел в таком же коридоре, курил «Яву». Думал, как же это страшно, быть совершенно беспомощным. И как же это… прекрасно. Потому что это и есть жизнь, Лёва. Полная беспомощность и полное доверие. Ты всё поймёшь. Сейчас поймёшь.

Иван кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Эти простые слова отца, этого «бумажника» из НКВД, были мудрее любых медицинских трактатов.

Ночь тянулась мучительно долго. Время сперва летело, затем замедлялось до полной остановки. Он слышал приглушённые крики из-за двери не Катины, чужие, и каждый раз вздрагивал, сердце уходило в пятки. Он видел, как мимо проносили на каталке окровавленное бельё, и его бросало в жар. Он, видевший в своей практике всё, сейчас был раздавлен этим ожиданием.

Когда за стеклом окна начало сереть, а потом розоветь, в измождённом лице Ивана уже не осталось ничего, кроме усталой покорности. И в этот момент дверь открылась.

Вышла акушерка, женщина лет пятидесяти с усталым, но добрым лицом, сняла маску. Она улыбнулась. Широкая, искренняя, солнечная улыбка, разгоняющая всю ночную тревогу.

— Поздравляю, товарищ Борисов. Всё позади. У вас сын. Крепыш, три тысячи восемьсот граммов. Пятьдесят два сантиметра. Мать чувствует себя хорошо, она молодец. Можете пройти.

Мир зазвучал по-другому. Краски стали ярче, звуки чище. Иван, не помня себя, буквально ворвался в палату.

Катя лежала на высокой койке, бледная, уставшая, с мокрыми от пота волосами, прилипшими ко лбу. Но в её глазах горел такой свет, такая вселенская, торжествующая любовь, что он на миг остановился на пороге, ослеплённый. Она была прекрасна. Более прекрасна, чем когда-либо.

На руках у неё, завёрнутый в стерильную белую пелёнку, лежал крохотный, красноватый комочек. Личико было сморщенным, как у старичка, с плотно сжатыми глазками.

— Сын, Лёва, — прошептала она, и в её голосе звучала усталость и безграничное счастье. — Смотри… Андрей. Андрюшенька'.

Он подошёл, опустился на колени у койки, чтобы быть с ними на одном уровне. Его могучие плечи, державшие на себе груз знаний из будущего и ответственности за целую страну, сейчас трепетали. Он осторожно, боясь дышать, протянул палец и коснулся крохотной, почти прозрачной ручки.

И тогда случилось чудо. Маленькие пальчики рефлекторно сжались вокруг его пальца. Сжались с неожиданной, цепкой силой. Это было рукопожатие.

— Андрюшенька… — его голос сорвался на полуслове, превратившись в сдавленный шепот. — Сынок…

По его щекам, впервые за долгие-долгие годы, покатились слёзы. Не слёзы боли, отчаяния или усталости. Это были слёзы беспредельного, всепоглощающего счастья, которое переполняло его, смывая последние остатки циничного врача из 2018 года. В этом крохотном существе заключался весь смысл. Его прошлое, настоящее и будущее сплелись здесь, в этой точке.

Он поднял взгляд на Катю, и в их молчаливом взгляде было всё: и благодарность, и любовь, и обещание. Он наклонился и поцеловал её мокрый лоб, а затем бархатистую макушку сына.

— Спасибо тебе, — прошептал он. — Я счастлив.

Ещё в середине ноября, в Колонном зале Смольного, под белыми сводами, где когда-то заседала революционная власть, состоялось торжественное заседание, подводившее итоги года в науке и здравоохранении. Атмосфера была торжественной и в то же время по-деловому напряжённой. В зале свет ленинградской интеллигенции, партийные работники, военные в форме.

Когда слово дали Льву Борисову, он вышел на трибуну, ощущая тяжесть ордена Трудового Красного Знамени на лацкане пиджака. Рядом в первом ряду сидели его соратники: Жданов, Ермольева, Неговский, Миша Баженов и другие. У каждого на груди тоже красовались награды. Лаборатория СНПЛ-1 была не просто признана, её назвали «флагманом советской медицинской науки» и анонсировали скорое преобразование в Научно-исследовательский институт.

Иван посмотрел на зал, на эти сотни лиц, и понял, что не может говорить казённых фраз. Он отложил заранее заготовленные тезисы.

— Товарищи! — начал он, и голос его прозвучал на удивление тихо, но его было слышно в самой дальней углу. — Когда-то, кажется очень давно, я задавал себе вопрос: зачем всё это? Зачем бороться, спорить, доказывать, изобретать? Ответ пришёл ко мне не в лаборатории, не в споре с оппонентами. Он пришёл ко мне в больничном коридоре, где я, как и многие здесь присутствующие мужья и отцы, ждал вести о рождении своего ребенка.

В зале воцарилась абсолютная тишина.

— И я понял, — продолжал Иван, и его слова обретали мощь, — что мы боремся не за абстрактные показатели и не за личную славу. Мы боремся за право этого малыша, и миллионов других малышей, дышать полной грудью. За право их матерей не хоронить своих детей от дизентерии или сепсиса. За право их отцов вернуться с поля боя, если враг посмеет на нас напасть, — живыми и здоровыми. Мы строим щит. Не из стали, а из знаний. И этот щит будет крепким! Потому что за ним будущее нашей великой Родины!

Зал взорвался аплодисментами. Это была не овация по протоколу, а искренний, мощный отклик.

И вот теперь, 31 декабря, их квартира на Карповке была наполнена этим самым «будущим» и теми, кто его создавал. В огромной гостиной, пахнущей ёлкой, мандаринами и свежей выпечкой, было шумно и тесно. Стол, составленный из нескольких столов, ломился от угощений: традиционные «Сельдь под шубой» и холодец, заливная рыба, фаршированные щуки, пироги с капустой и мясом, тарелки с красной и чёрной икрой, привезённые отцом.

Пришли все. Борис Борисович, сияющий новой должностью замначальника ОБХСС, и Анна Борисовна, с гордостью наблюдающая за внуком. Сияющий Сашка с Варей и маленькой Наташкой, которая с интересом таращила глазёнки на огромную ёлку. Миша, смущённо поправляющий очки, но счастливый. Леша, разливающий заботливо приготовленный самим Иваном пунш. Даже майор Громов заглянул ровно на пятнадцать минут, снял шинель, выпил стопку водки «за здоровье нового гражданина СССР», сухо, но искренне улыбнулся и удалился по служебным делам, оставив на подносе скромно завёрнутый подарок — серебряную погремушку.

Но, конечно, центром всеобщего обожания был маленький Андрейка. Катя, уже почти полностью восстановившаяся, сидела в большом кресле, словно царица на троне, и показывала гостям сына. Тот спал у неё на руках, посапывая, его пухлые щёчки розовели, и он совершенно не обращал внимания на окружающий шум и восхищённые возгласы.

— Ну, вы только посмотрите на него! — не унимался Сашка, покачивая на руках свою дочь. — Наташка, смотри, это твой будущий защитник!