Бездарь и домовой (СИ). Страница 22

— Хорошо, я понял, что у князя не осталось выбора, и он нанял тебя. Я даже не стану спрашивать, как ты меня нашёл: раз известен случай с мертвецами в Алексине, логичнее всего проверить следующий город вниз по течению, потому что заезжать после такого шума в Алексин — это надо быть или полным идиотом, или человеком со стальными нервами. На идиота, конечно, Федя смахивал изрядно, а вот на хитро деланного храбреца — ничуть. Но вот ты меня нашёл, молодец. Что подразумевается дальше?

— Я вижу, ты не вполне понимаешь, что происходит, — покачал головой Дубровский. — Видишь ли, дворяне имеют полное право отказаться от всех привилегий, родового имущества, магии и выйти в земские обыватели, это так. Вот только последние в роду, лишенном хотя бы боковых ветвей, такого права не имеют. И твой отец, самочинно вычеркнув тебя из списка дворян Государства Российского, тем самым нарушил закон.

— Отчего так?

— Почти все российские дворяне, так или иначе, маги. В большинстве родов из поколения в поколение передается сверхмощное заклинание или, чаще, комплекс оных, известное под общим названием «последний довод» или, на языке Первой Империи, «ультима рацио». Так вот, примененная на поле боя ультима нередко решала не то, что исход битвы, но судьбу государства — так что отношение к такому ресурсу более чем серьезное. По закону, узнав об отмене изгнания — а, кстати, официальную бумагу я тебе еще не вручил — ты должен в недельный срок вернуться домой.

— То есть, пока ты мне эту бумагу не отдашь, возвращаться я не обязан?

— Я понял ход твоих мыслей. Не скажу, что он мне нравится, но бумага всё еще у меня, а не у тебя. Здесь плохо одно — нас вместе видела куча народу, от милейшей Наташи Кудашевой — к слову, по уши в тебя влюблённой, — до зловредной опричницы Машки Лопухиной, которая безнадёжно влюблена уже в меня, но тут нет шансов. В родных краях ждёт синеокая Мария Кирилловна, по осени и свадебку сыграем. Вот провожу тебя в Сан-Себастьян — и немедленно женюсь с такого горя…

— Почему с горя-то?

— Потому что это будет несмываемое пятно на моей репутации, — вздохнул Дубровский. — Я уже понял, что обид на родителя у тебя нет ни малейших, просто потому, что ты с ним и незнаком вовсе. А вот служить царю-батюшке ты отказываешься наотрез. Как законопослушный подданный Иоанна Иоанновича, я обязан вручить тебе уведомление и предпринять любые меры, чтобы в установленный срок ты вернулся в Ромоданово. Но есть нюанс. Ты спас мне жизнь, и я, эпическая сила, теперь тебе должен. Поэтому придется помочь тебе сбежать из пределов столь не устраивающего тебя государства, пусть это и аукнется мне в дальнейшем, но честь — никому, как водится…

— Ну, допустим. Но неужели ты не видишь саму бредовость ситуации? Ладно, угораздило меня (допустим!) родиться в княжеской семье с золотой ложкой во рту. Но не нужна мне ни эта ложка, ни расписные хоромы, ни лимузин — ни-че-го. Жизнь моя едва началась, и я хочу прожить ее только так, как мне самому этого хочется. И ради этого я готов отказаться вообще от всего, полагающегося мне по рождению — забирайте, делайте с этим всем что угодно, только оставьте меня в покое! Ты не поверишь, как я радовался, когда старый князь меня выгнал. И вот — на тебе, на колу мочало, начинай с начала… — меня захлестнуло почти что отчаяние, поэтому усилием воли оборвал это пламенное словоизвержение. — Спасибо, Володя. Я принимаю твою помощь. Поехали в этот Сан-Себастьян. Кстати, почему именно туда?

— В Сан-Себастьяне — а это сервитут — самое мощное в стране отделение Орды. А из Орды выдачи нет. Они переправят тебя в Паннонию, там прежде хтонь была, а теперь дурдом какой-то, орко-эльфийская вольница. Но только вот, если Грозный обидится всерьёз, тебя ничто и нигде не спасёт.

— Пришлёт убийц-опричников? — понимающе спросил я, и был добит ответом:

— Зачем бы ему на такие глупости тратиться? Просто взорвёт твой мозг изнутри — и всё… Грозные — сильнейшие менталисты в мире. Ну, как тебе перспективка?

— Кошмар… — понимание, что царь может возникнуть в моей голове в любой нужный ему момент и, более того, мгновенно свести меня с ума или убить, настроения не улучшило. Но не сдаваться же вот так вот сразу? — Решено, я еду в Сан-Себастьян.

— Тогда так. Обсудить нюансы успеем дорогой длинною — а теперь надо накидать перечень срочных дел. Первое. Нам нужна машина. Иначе никуда не доберемся, общественный транспорт — не для нас. У тебя деньги есть?

— Тысяч двадцать.

— Весьма негусто… Но ладно, нам в один конец, авось, у Вулкана найдём что-то за эти гроши. Значит, завтра с утра едем в Калугу. Кроме того, я обещал Копейкину раскрыть убийство Нешкваркина, а концы надо искать там.

— Я и сам собирался завтра в Калугу, — вздохнул я.

— Зачем, если не секрет?

— Худеть, — и я посвятил его в свой хитрый план.

— Из всех пустоцветов, что мне доводилось встречать, ты самый безумный. Но схема, вроде, рабочая, как ты изволил выразиться. Принято. Потом нам каким-то чудом надо тебя уволить, иначе запрос на беглого сотрудника пойдет по инстанциям, а оно нам не надо.

— Так тут действительно крепостное право? — я начал звереть.

— Вовсе нет, но надо внимательно читать договоры, которые подписываешь — и, что характерно, до подписания, а не сильно после. Ладно, прочее предлагаю оставить на потом. Сейчас расходимся. Встречаемся без четверти десять на Торговой площади, будем штурмовать калужский автобус.

— Может, у меня переночуешь?

— Не стоит беспокойства, найду, где голову преклонить. Но благодарю.

Дома Нафаня меланхолично перебирал струны крохотной гитарки. Подмывало составить ему компанию, но сил не осталось, и под настоящее арагонское фламенко я отправился смотреть сны про Наташу, в черном плаще гуляющую по кладбищам. Бесконечная суббота для меня наконец закончилась.

Вопреки прогнозам Дубровского, автобус штурмовать не пришлось. Более того, он оказался полупустой, так что мы втроем — Володя, я и невидимый Нафаня на левом плече — ехали с максимальным комфортом, какой только мог предоставить скрипящий, дребезжащий, поскуливающий на поворотах ветеран междугороднего сообщения — к тому же, с неоткрывающимися окнами и сломанным кондиционером.

Но вот Калуга. Блокпост (ого!) на въезде, проверка документов. На насквозь земского меня страж Калуги посмотрел с большим скептицизмом, но Дубровский, предъявив всё тот же браслет, небрежно бросил: «Этот — со мной», и все возможные вопросы отпали. Скоро автобус въехал в первый сервитут в моей жизни.

Калуга отличалась от Тарусы примерно так же, как какой-нибудь Нью-Йорк от той же самой Калуги в моем мире. Доводилось бывать и там, и там, знаю, о чем говорю. Здесь кипела жизнь. Никаких тебе гусей под ногами, никакой сонной затхлости, ноль патриархальной старины. Что ни здание — свой стиль. Зачастую, построенное или отделанное абы как, кривое, косое — но здесь на каждом углу виднелась яркая вывеска, и не оставалось сомнений, что это сумасшедшее местечко никогда не спит. А еще здесь ощутимо пахло свободой.

— Здорово-то как! Почти привычная жизнь, — выдохнул я и немедленно заткнулся, сообразив, что во всем многообразии прохожих люди составляют как бы не меньшинство. Гоблины и снага, кхазады, парочка эльфов, даже черный урук мелькнул разок — и все это едва за пару минут. То есть, внешне привычного, на самом-то деле, маловато будет.

— Жил бы здесь, да? — ехидно спросил Дубровский.

— Вот да! — честно признался я.

— Тогда подойди… ага, вот сюда, и посмотри во-он туда, за реку. Видишь, за деревьями шпиль поднимается? Узнаёшь? А стоило бы: именно оттуда тебя выперли десятого числа.

— … а теперь настойчиво просят обратно, ага, — настроение сразу упало. — Но я понял, это ты мне отплатил за песенку про сыщика.

— Да-да, — жизнерадостно захохотал Дубровский. — Ладно, начнем с диетологии. Айда на кладбище.

На Пятницком кладбище мы поспешили найти самый дальний и, судя по состоянию могил, самый невостребованный угол.