Бои местного значения (СИ). Страница 45

— А ну-ка, пойдём покажешь, где сидел, что делал. — В голову приходит одна мысль, вот и хочу её проверить. Если пялился на огонь, или курил, то в темноте ни хрена и не увидел бы.

— Вот здесь на обрубке ентом и сидел. Пару раз вскакивал, када спать уж невмоготу хотелось… Но не спал, вот ей-Богу, Вашбродие, вот крест святой…

Ага, вот угольки прогоревшие, как раз между чурбаком и телегой, к которой пленных привязывали… А вот и крохотный подгоревший клочок газетки, что раньше самокруткой был…

— Твой? — Киваю на «вещественное доказательство».

Казак понуро кивает головой. Сотник, катнув пару раз желваки на скулах, зло смотрит на провинившегося подчинённого.

— Всё понятно. Мне можешь не божиться, у тебя своё начальство есть. Только вот было бы у бандюка этого желание, мог бы весь обоз наш вырезать до последнего человека. Ему глотку ножом спящему перехватить — как тебе высморкаться. Спокойно и без звука… Мне не веришь, потом подойдёшь к сотнику, он тебе расскажет, как такое в войну делали. А заодно и наказание определит…

Митяй выдёргивает провинившегося в сторону, слышу только обрывки фраз:

— … Золотарём до воздвижения Креста Господня… Это от меня… А что атаман решит… Ни слова не замолвлю… К столбу на нагайки — значит быть по сему…

Да, нехило так! Почти три месяца по всей станице дерьмо собирать! Вот бабы на смех поднимут! Крут, сотник, крут…

Интерлюдия. О том, как съезжает крыша.

Разгуляй крался по обочине дороги, частенько замирая на месте и внимательно прислушиваясь к каждому подозрительному шороху. После воистину чудесного спасения, преподнесённого ему судьбой, нужно было быть особенно осторожным. Поскольку несколько сот метров, пройденных по колено в речной воде, вовсе не были гарантией того, что по его следам не идут те, у кого он «гостил» последние дни. Это были опытные охотники, привычные травить как четвероногого, так и двуногого зверя, а пять-шесть вёрст, разделявших его и погоню, являлись для них лёгкой прогулкой.

Гурова он узнал моментально, хоть и видел его пару раз и было это пять лет назад, на допросе и потом во время казни в Петропавловке. И сразу же, там, на поляне Высшее Существо, жившее у него в голове, сказало, что единственный способ остаться в живых — бежать, а не устраивать перестрелку. И это почти удалось, если бы не ослепительная вспышка перед глазами и последовавший спустя секунду удар, сбивший его на скользкую от ночной влаги травку и лишивший возможности спасти свою жизнь.

Ему за всю свою не очень долгую жизнь не единожды приходилось испытывать коварство капризной Фортуны, сначала раскрывавшей перед ним увлекательные перспективы, возносившие к вершинам блаженства, затем безжалостно обманывавшей в самый последний момент, низвергая в омут тягостных неудач. Но всегда в глубине души оставался хоть крошечный лучик надежды, даже когда он, разжалованный из прапорщиков в рядовые за «сдачу в аренду» полковнику Энгельгардту четырёх бронеавтомобилей вместе с подчинёнными ему экипажами, стоял на пронизывающем насквозь плац Петропавловской крепости промозглом ветру рядом с таким же бывшим прапорщиком Ткачурой.

В этот раз всё было настолько паршиво, что мозг, захлёстнутый отчаянием, отказывался даже думать о спасении. Но он, всё же, смог обуздать панику и, собрав все силы, очень внимательно искать хоть малейший намёк на возможное спасение. Удача улыбнулась ему в самый последний момент, когда до станицы, куда их везли на расправу, оставался один дневной переход.

В том, что это будет именно расправа, а не справедливый суд, Разгуляй не сомневался ни капли. Казакам не ни нужны присяжные поверенные, ни прокурор с адвокатом, ни строгое следование судебным процедурам. Ему не раз доводилось слышать рассказы каторжников о казацком «правосудии». Его, взятого на откровенном разбое, ожидал привязанный к ногам камень, тесный мешок и холодные амурские волны. «В куль, да в воду» — так, кажется, назывался вид «казни». Или разрывание лошадьми. А потом вся станица будет молчать и даже помогать в поисках пропавших преступников полицейским чинам и судейским…

Поэтому, когда на привале во время оправки у помойной кучи пальцы, потянувшиеся за пучком травы, наткнулись на что-то острое, сердце заполошно заколотилось и разом потемнело в глазах. Это был Шанс, милостиво данный ему Высшим Существом! Украдкой глядя на конвоира, Разгуляй дождался, когда он повернётся к нему боком, очень осторожно вытянул осколок водочной бутылки и тут же незаметно сунул его в карман штанов.

Потом была бессонная ночь, пока он притворялся спящим, и когда небо на востоке побледнело и начало наливаться красным, а караульщик, сидевший у костра, стал дремотно кивать головой, Разгуляй, неимоверно извернувшись, только с четвёртой попытки достал привязанными к тележному ободу руками стеклянную драгоценность и стал медленно, нитку за ниткой перерезать верёвку…

Затем, убедившись, что стороживший их казак, уронив голову на руки, заснул, сантиметр за сантиметром стал уползать за телегу, молясь о том, чтобы никто не проснулся. Дальше всё делалось как по наитию. Уложить вместо себя мешок с зерном, сверху накинуть возницкую одёжу, засунув рукава между колёсными спицами, аккуратно вытащить из телеги мешочек с сухарями, снять с валявшегося возле спящего возчика ремня нож и, опустившись на землю, медленно уползти в сторону журчавшей в реке воды…

Пройдя ещё версты три, Разгуляй дошёл до нужного поворота и остановился. Минуты две прислушивался, но никаких чужеродных звуков не услышал, тайга жила своей обычной жизнью. Пересвистывались какие-то мелкие пташки, белка, ничего не испугавшись, рыжей молнией взлетела на сосну и исчезла в дупле… Перебежав дорогу, бывший разбойничий атаман, стараясь не слишком громко хрустеть попадавшимися под ноги сучками, прошёл ещё сотню шагов и с облегчением опустился на хвойные ковёр возле старого соснового выворотня.

Это была его вторая удача, ещё один подарок Высшего Существа! Сами того не подозревая, Гуровские головорезы вели обоз мимо одной из его заимок, находившейся верстах в семи к западу от этого поворота. Причём самой ценной и потому почти никому не известной. Там никогда не пряталась банда после удачных дел, там жили только два человека — его друг Матвей и тунгус Омчэн. А в земле лежало его Будущее. До которого оставалась совсем недалеко. Вот теперь можно было и отдохнуть. Разгуляй с облегчением опустился на подушку сухой прошлогодней хвои и, прислонившись спиной к широкому еловому стволу, закрыл глаза…

Матвей… Ещё со студенческой скамьи, с первого курса они были закадычными друзьями и постоянными партнёрами как в поединках на ринге боксёрского клуба, так и в бесшабашных студенческих гулянках-пирушках. Потом, в шестнадцатом, их пути-дорожки разошлись. Разгуляй, легкомысленно рискнувший попытать ратного счастья, отправился в школу прапорщиков, закончив которую умудрился остаться в Петрограде командовать броневзводом в автомобильной роте, а Матвей доучился, выпустился горным инженером и устроился на службу в донецкий «Продуголь».

Следующая их встреча произошла неожиданно для обоих. Разгуляй, вызвавшийся дабы избежать расстрела служить в солдатах конвойных команд только что созданного ведомства генерала Григорьева, попал сначала в караульную роту Александровского централа под Иркутском, затем, получив уже унтер-офицерские лычки, был переведён со своим взводом на один из золотых приисков недалеко от Благовещенска. И там, в партии «переселённых» каторжан совершенно случайно признал в мрачном урке своего старого приятеля.

Тот тоже его приметил, но безопасно поговорить удалось только через несколько дней — начальство очень неприязненно относилось к каким-либо контактам конвоя с «рабами». Тогда-то Матвей, жадно куря третью подряд папиросу, поведал, что вскоре по прибытии на новое место службы у него завязался очень яркий и захватывающий роман с одной из представительниц местного бомонда, вполне закономерно закончившийся пышной свадьбой. Но семейная идиллия продлилась чуть более полугода и закончилась в тот день, когда, вернувшись из инспекционной поездки по шахтам на день раньше, он застал горячо любимую и любящую супругу в постели со своим начальником, которого на дух не переносил за паскудность характера. В пылу ревности оттолкнув пытавшуюся вклиниться между ним и осквернителем супружеского ложа виновницу произошедшего, Матвей классической боксёрской «тройкой» в голову уложил стареющего Дон Жуана на пол. И только после этого заметил, что, отлетевшая в сторону изменница неподвижно лежит на полу, ударившись при падении затылком об угол каминной кладки. Престарелый ловелас тоже не дышал. Потом было следствие, суд и приговор — семь лет каторги…