Исправительный дом. Страница 14

– Не надо, – сказала Табита, попытавшись улыбнуться, словно они вели самый обычный разговор.

Лицо Ингрид несколько посерьезнело:

– А если откровенно, как дела?

– Когда я была маленькой, меня учили, что если тебя спрашивают: «Как дела?» – всегда нужно отвечать: «Прекрасно!»

Ингрид коснулась плеча Табиты:

– Одной тебе здесь не справиться. Нужно с кем-нибудь разговаривать. Пусть даже не со мной. Но надо найти себе собеседника. Те, кто молчат, кончают тем, что либо вскрывают себе вены, либо начинают тянуть травку, а то и еще что похуже.

– Ну ладно, – уступила Табита. – Ответ: сейчас у меня не все прекрасно.

Она глубоко вздохнула и рассказала о своем разговоре с Морой. Закончив, Табита с любопытством заглянула в лицо Ингрид.

– Еще есть совет?

– Да. Лгать можно. Даже друзьям, даже сокамерникам. И мне. Но адвокату нужно говорить только правду. Адвокат… – она немного помялась, – адвокат – это как священник. И тому и другому надо рассказывать все, и хорошее, и плохое. Ну, конечно, если ты невиновна. Иначе опять солжешь.

– Да она все равно мне не верит.

– А ей и не надо верить тебе. У нее задача вытащить тебя отсюда.

Ингрид сузила глаза и так пристально посмотрела на Табиту, что та нервно рассмеялась.

– Что?

– Ведь есть что-то еще, а?

– Что?

Табите вдруг показалось, что стало еще холоднее. Она сунула руки в карманы своей ветровки.

– Знаешь, когда думаешь о своем деле в три часа ночи…

– Вот еще правило: не надо думать о таких вещах в три часа ночи.

– Не знаю, какого обо мне мнения Мора. Меня обвиняют в убийстве Стюарта Риза. Я сказала, что у меня не было причин расправляться с ним, мотива не было. Но я-то понимаю, что на самом деле мотив есть. Он занимался со мной сексом, когда мне было пятнадцать лет. А это называется совращением несовершеннолетней. Но я не уверена, что смогла бы его…

– Я бы смогла.

– Ну, как бы то ни было, мне не на пользу, что я скрыла этот факт.

– Надеюсь, адвокат отнеслась к тебе с сочувствием.

– Вот не сказала бы, что она очень уж сочувствовала. Разозлилась – это да. Но я не об этом…

Табита остановилась. Ей было трудно говорить, но все же следовало разъяснить все до конца.

– Мне пришлось пережить не самые лучшие времена. Я была ошарашена, подавлена… Сидела на таблетках, чтобы справиться с депрессией. Иногда становилось ничего, а иногда – только хуже.

Табита говорила, словно сама с собой, но тут в упор посмотрела на Ингрид:

– Тебе на самом деле интересно?

Ингрид кивнула.

– Наверное, это спасло меня, хотя мозги до конца не вправило. Осталось очень много пробелов в памяти – вот хоть убей, не помню некоторые вещи. Как будто стирательной резинкой кто-то прошелся. Так вот, прошлой ночью я и подумала: а что, если это все же моих рук дело?

– И что, действительно?

– Сейчас не об этом речь. Вот как мне все представилось: я страдаю от депрессии, бросаю колледж и отправляюсь, куда глаза глядят. И все это время, сама того не осознавая, думаю о том, что же произошло между мной и Стюартом. Вначале мне кажется, что беспорядочные половые связи – это элемент взросления, через это проходят все молодые люди. Но постепенно я начинаю осознавать, что Стюарт просто пользовался мною, и обвиняю его во всех моих последующих бедах.

– Извини, – прервала ее Ингрид, – ты хочешь сказать, что действительно так думала?

– Погоди. Я начинаю бессознательно зацикливаться на этой мысли, она полностью мной овладевает, и в конце концов я возвращаюсь в Окхэм. Где-то в глубине души я чувствую, что должна вывести его на чистую воду и заставить раскаяться в том, что он со мной сделал. Мы встречаемся на улице и беседуем. Я угрожаю ему полицией и полным разоблачением. Предлагаю прийти ко мне домой, так как у нас есть о чем поговорить. Он приходит ко мне, но вместо слов я хватаюсь за нож. У меня есть план, как избавиться от трупа, но прежде чем я успеваю это сделать, мой друг Энди находит тело в сарае.

Наступила тишина, прерываемая лишь криками во дворе и буханьем баскетбольного мяча.

– Что ты молчишь?

– Я не знаю, что сказать. Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Я уверена, что Мора именно так и думает. Вот я и хочу посмотреть на себя с ее позиции. Да, конечно, иногда я выгляжу сумасшедшей. Я многое принимаю близко к сердцу. Часто впадаю в гнев. Так вот, теперь я пытаюсь понять: могла ли я сделать то, в чем меня обвиняют, а потом просто подавить все воспоминания о содеянном?

– И что же? – удивилась Ингрид, отчего между бровями у нее пролегла глубокая складка.

– Вот я все и думаю: могла я или не могла? Даже сидя на таблетках, я бы все равно запомнила, что случилось. Теперь, сидя здесь, я пересматриваю свое прошлое и понимаю, что Стюарт делал со мной ужасные вещи, которые причинили моей психике серьезный вред. Насилие, что же еще… Но раньше я об этом не думала. Даже если и думала, то спрятала глубоко внутри. Но в любом случае вся эта ерунда о мотивах не имеет никакого значения. Я никого не стала бы убивать, будь у меня причина или нет.

Табита снова взглянула в лицо Ингрид.

– Нет, я не прошу верить мне. Все обвиняемые твердят, что они невиновны.

– Некоторые – да.

– Беда в том, что то, о чем я знаю, или думаю, что знаю, не очень-то поможет мне на суде. Глупо, конечно, но я не хочу, чтобы меня умело защищали. Не нужно, чтобы кто-то разрабатывал для меня стратегию. Я хочу знать правду, пусть она даже будет страшной и доведет меня до дурдома. Понимаешь, я никак не могу вспомнить тот день. Все пытаюсь, пытаюсь, но передо мной словно белый лист и лишь несколько не связанных друг с другом эпизодов. Честное слово, я не знаю, что тогда произошло. Звучит убедительно, да?

Ингрид скользнула по ней тревожным взглядом.

– А твой адвокат что? – спросила Табита.

Ингрид пожала плечами, и лицо ее приобрело суровый оттенок:

– Он обещал мне больше, чем сделал.

Глава 16

Проснувшись рано утром, она какое-то время не могла понять, где находится. Вокруг сгущалась молчаливая тьма, и только ровное успокаивающее дыхание Микаэлы вернуло ее в явь.

Суд был назначен на следующий день. Неплохо бы подготовиться – Табита попыталась представить себе заседание, но у нее ничего не вышло. Ее мир сжался до размеров тюремной камеры, до собственных мыслей, от которых она никак не могла убежать.

Время здесь было бессмысленным и неумолимым, оно измерялось отпиранием и запиранием дверей, скудными завтраками, невкусными обедами, паршивыми ужинами и прогулками кругом по двору. Но через двадцать шесть часов Табите предстояло ненадолго вернуться в прошлое. Она справила нужду, вымыла руки, сполоснула лицо, почистила зубы и облачилась в надоевшие бесформенные штаны и плотный кардиган.

Табите вдруг подумалось, что у нее нет подходящего костюма для судебного заседания, а Шона уже не успеет привезти нужное.

Она порылась в своих футболках, штанах, свитерах, но все было измято и в пятнах. Просить одолжить что-нибудь Микаэлу было бессмысленно – ее ночная рубашка показалась бы на Табите целым платьем. Табита представила себя перед судьей в своем замызганном спортивном костюме, с отросшими волосами, поломанными ногтями, с разбитой губой, и на мгновение уронила голову на руки, чувствуя себя брошенной и совершенно уничтоженной.

– Можно попросить тебя об одолжении?

– Разумеется.

Ингрид приглашающе похлопала по сиденью стула, который стоял рядом. За окном хлестал зимний дождь, такой плотный, что в окне было не различить ни полей, ни деревьев.

– Дело в том, что у меня ничего нет, чтобы одеться в суд. Я и подумала, можно ли что-нибудь позаимствовать. Ты всегда хорошо одета.

Это было истинной правдой. В тот день на Ингрид были темные шерстяные брюки и зеленый, цвета бутылочного стекла, джемпер с вырезом. Уши были проколоты серьгами-гвоздиками, а седеющие волосы аккуратно уложены. Выглядела она хоть в церковь идти или на трибуну читать лекцию о налоговом праве.