Часовой: Курсант (СИ). Страница 26

— Свой… Ты свой… — я услышал этот голос и не поверил тому, что слышу. Это обо мне? Голос вне всякого сомненья доносился изнутри кареты. Был он низок, мягок, обволакивающ и полон жути. Казалось, заговорило существо настолько далекое от человека, что и представить сложно. Пожалуй, таким голосом могли бы говорить запряжённые в карету тягловые твари.

— Великий, это дар тебе! — раздался с берега хриплый голос старосты. — Жертва твоему благочестию и во славу! Прими же сей скромный дар от своей благодарной паствы!

Склизкие пальцы, шевелясь, как черви, приблизились ко мне. Они дёргались в воздухе, купаясь в лунном свете. Замерли в миллиметре от моего искажённого лица, ткнулись в лоб, и я едва не закричал. До того противным было прикосновение этих скользких, холодных и отвратительных конечностей! И, словно удовлетворившись исследованным, рука полностью скрылась в черном чреве кареты. Я выдохнул. И снова раздался нечеловеческий, тянучий и мерзкий голос:

— Он свой… Такой как мы… Ты свой, человек… Уходи!

И словно незримая воля отпустила мои члены. Я понял, что невидимая гипнотическая нить порвалась, и я снова волен над своими телом и желаниями. И если я сейчас захочу уйти, эта тварь не будет мне препятствовать. Но какой ценой? Почему она приняла меня за своего? Что у нас с ней общего? Меня затрясло. Я повернулся к берегу и увидел старосту. У Костыля челюсть отвисла чуть ли не до пояса. Сейчас он своей растерянной до крайности физиономией напоминал морды запряжённых в шар-тыкву слизней. Он явно поверить не мог в то, что происходит!

А дверца в карету оставалась открытой. Я торопливо прошлепал на берег, дрожа от холода и отвращения. Вдогонку мне раздался жуткий протяжный голос:

— Жертва… Я заберу ее… Дайте мне… Мне нужен кто-нибудь… Но не ОН. Он свой…

Я выбрался на бережок и поравнялся со старостой. Костыль в ужасе вытаращился на меня, словно до последнего отказывался верить своим глазам и ушам. Его глазки забегали по сторонам, руки в бессилии сжимались и разжимались. Наконец он вцепился правой лапищей в торчащий из земли клинок.

— Не может быть… Как?..

Я проигнорировал его, устало поднимаясь выше по тропинке. Снова услышал чужеродный голос Болотного Царя. Терпеливый и древний, как само время:

— Дар… Я жду… Дайте мне то, зачем призвали меня…

Я услышал отчаянный вскрик, полный негодования и безумия. Наверно, мне не следовало поворачиваться к Костылю спиной. Мою спину между лопаток внезапно обожгло яростной огненной вспышкой, а в следующий миг вспышка охватила мою голову, и я потерял сознание. Последнее, что я услышал, был немного насмешливый, как мне показалось, голос Царя:

— Глупец… Ты… Ты будешь жертвой…

Я с затаенным восторгом наблюдал за отцом. Мне всегда хотелось быть похожим на него. С тех самых пор, как я себя помнил. Да и сейчас, хоть мне и минуло на прошлой неделе уже десять лет, мое восхищение им ни насколько не уменьшилось. Я очень любил своего отца. Уважал и восхищался. Он был Часовым. И я надеялся, что со временем, когда вырасту, стану таким же. Пойду по его стопам, надену тяжёлую броню и встану на защиту рубежей. Я знал, что рубежи — это Границы. На которых идёт нескончаемая битва между стражами и живущими по ту сторону адскими тварями.

Отец почти все время проводил на службе. Он редко бывал дома, в нашем родовом имении. И сейчас был один из тех немногих дней, когда я видел его. Но моя радость омрачалась знанием того, что скоро мы опять расстанемся. Отец снова собирался нести стражу. Это была его работа, призвание и цель жизни. Быть Часовым.

Он с нарочитой бодростью менял свое повседневное платье на походную одежду. Я в который раз наблюдал за ним, замирая от восторга и считая дни до того времени, когда вырасту таким же большим и сильным. Я знал, что мы были дворянами, аристократами. Это была наивысшая ступень иерархии в нашей стране. В Империи. И мне всегда казалось, что мы должны жить и положить свою жизнь во благо государства. Что это наиглавнейшая цель для таких как мы. Что остальные ценят нашу жертву. Я гордился тем, что мы были дворянами, что мой отец был Часовым. Не простым, а главой Тринадцатой стражи. Я гордился своим папой. Ведь мне было всего десять лет. И мир вокруг в моих глазах казался совершенно иным. Не таким, каким был на самом деле.

Я наблюдал, как мой отец, обнаженный до пояса, неторопливо ходит по комнате, задумчиво посматривая то на меня, то на разложенную по полкам амуницию. Я неоднократно бывал в оружейной. И всегда приходил сюда, с тех пор как научился ходить, в те моменты, когда отец снова собирался уезжать. А его сборы всегда лежали через эту комнату. Отец запомнился мне очень высоким и мужественным человеком. С черными, тронутыми легкой сединой короткими волосами, строгим, всегда гладко выбритым лицом. Весь его облик дышал врождённым благородством. Впоследствии я узнал, что некоторые называли это «породой».

Он был очень сильным на вид, подтянутым и мускулистым. Его бледное тело носило на себе множество заживших, едва видимых глазу шрамов. А на спине… На спине, между лопатками, был изображён удивительный рисунок. Цветной, пусть краски от времени и поблекли, он изображал грифона, сжимающего в когтях передних лап меч. Знак нашего Рода. Символ имени герцогов Бестужевых. Это я знал едва ли не с пелёнок. То, что было нанесено поверх этого удивительного рисунка, всегда вызывало у меня уйму вопросов, на которые отец не хотел отвечать. Когда я спрашивал его об этом, его открытое жёсткое лицо, которое при виде меня всегда смягчалось, становилось мрачным, и в его тёмных глазах пробуждалась непонятная мне печаль. Я знал, что знак Рода будет нанесен на мое тело, когда мне исполнится шестнадцать лет. Но также я знал и о том, что он будет перечеркнут другим символом…

Этот символ заключал гордого грифона в черный круг, наискось перечёркнутый странными буквами, которые назывались рунами, он словно запирал гордое и могучее животное в некую клетку, не давая ему вырваться на свободу. Много позже я узнал, что этот Запретный знак так же запирал наши Родовые способности. Но тогда, в возрасте десяти лет я просто наблюдал за своим отцом, готовящемся вновь отправится на службу, и мечтал стать таким, как он. Тогда, в тот миг, я еще не знал, что больше никогда в жизни не увижу его живым.

И наш последний с ним разговор я запомнил так, словно он произошёл только вчера.

Накинув на обнажённый торс простую свободную рубаху, отец заправил ее в штаны и натянул легкую кожаную куртку. Она облегала его подтянутое тело как вторая кожа. Я знал, что следующими отец наденет свои боевые, побывшие не в одной смертельной переделке доспехи. Они стояли тут же, в оружейной комнате, на специальном постаменте. Отец всегда лично проверял их исправность, при необходимости чинил, следил за уровнем зарядки энергетических кристаллов. Я изучил его окрашенные в бронзовый и темно-синий цвета латы лучше, чем свои немногочисленные игрушки.

Повернувшись ко мне, отец улыбнулся, подошёл и взял за руку. Я несколько застенчиво улыбнулся в ответ и, повинуясь порыву, прижался к нему. Отец взъерошил мои длинные непослушные волосы и с непонятной мне тоской вздохнул.

— Какой ты стал большой, сынок… Время неумолимо. Совсем скоро ты догонишь меня!

Я немного отстранился от него и посмотрев снизу вверх, гордо произнёс:

— Догоню и перегоню, папа! Вот увидишь. Я изо всех сил стараюсь расти быстрее. Я обязательно поступлю в Академию. А затем стану таким же Часовым, как и ты! Я продолжу наше семейное дело!

Я говорил со страстной убежденностью. Тогда я ещё не понимал, почему наша семья ни с кем не контактирует. Почему наш дом обходят стороной, почему у меня нет друзей… Отец с каким-то оттенком грусти негромко рассмеялся. Вокруг его глаз залегли морщинки.

— Никогда не торопись взрослеть, Алексей. Жизнь… Она сама будет тебя подгонять. Я знаю, что ты хочешь стать мною. Но ты должен стать кем-то другим. Совсем другим человеком.