Страж Ордена 2 (СИ). Страница 8

Мы мчались по пустому тракту — я впереди на Буране, а за мной, скрипя и подпрыгивая на ухабах, тащилась телега с моим неприятным грузом, понукаемая Игнатом. Семён сидел рядом с ним, сжимая в руках заряженный самострел и зорко оглядываясь по сторонам.

Всю ночь, утро и день мы провели в пути. В Кунгур мы ворвались уже под вечер, грохотом копыт и колес нарушив сонную тишину уездного города. Я не стал деликатничать. Подъехав к дому Вяземского, я спешился и забарабанил в массивные ворота кулаком так, что гулкое эхо разнеслось по всей улице.

Через минуту перепуганный дворецкий открыл калитку.

— Мне нужен твой хозяин, — приказал я. — Скажи, приехал Михаил Молниев. По делу чрезвычайной государственной важности.

Вяземский принял меня в своем кабинете. Он был в домашнем халате, наброшенном поверх рубашки, насупленный и хмурый, но в его глазах уже горел острый, цепкий интерес.

— Что стряслось, Михаил? — пробасил он, наливая себе стакан воды. — Судя по твоему лицу… случилось что-то серьезное.

— Более чем, — ответил я. — Произошел акт саботажа! На мой дом было совершено нападение. Пытались поджечь.

Он поперхнулся водой.

— Кто⁈

— Люди князя Голицына, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Двоих я поймал. Они сейчас у вас во дворе, в телеге, связанные. Можете лично их допросить.

Вяземский подошел к окну, отодвинул тяжелую штору. Увидел телегу, две связанные фигуры, охраняемые Игнатом. Он тяжело вздохнул и вернулся к столу.

— Верю, верю. Доказательства веские, — признал он. — Но это слово наемников против слова князя. Он скажет, что они его оговорили.

— Конечно, — кивнул я. — Поэтому я здесь. Степан Андреевич, я предупреждал вас, что Голицын опасен. Помните слова купца Ерофеева? Что князь способен «в разум лезть, руками водить»? Я тогда сам чуял в нем эту силу, но не видел ее в действии, а потому не мог прямо обвинить его, не рискуя быть названным клеветником. Теперь же у нас есть повод для серьезного разговора с ним.

Вяземский мрачно потер лоб.

— Да, слова купца… надо бы его самого сюда. Чтобы подтвердил. Его свидетельство против князя будет весомым.

— Попробуйте его найти. Только, боюсь, с этим будут проблемы, — сказал я.

Вяземский дернул шнурок звонка. Вошедшему дворецкому он отдал короткий приказ:

— Послать немедленно к дому купца Ерофеева. Узнать, где он. Доставить сюда.

Ожидание было недолгим. Через полчаса посыльный вернулся, бледный и растерянный.

— Беда, Степан Андреевич, — доложил он. — Дом пуст. Соседи говорят, Василий Захарович еще третьего дня, после визита к князю, в спешке ускакал из города. Один, без семьи, без вещей. А сегодня утром… — он сглотнул, — сегодня утром в его контору явились люди от князя Голицына с дарственной. Все имущество купца — дом, заводы, лавки — отныне принадлежит его сиятельству. Говорят, мол, добровольно подарено.

В кабинете повисла тяжелая, звенящая тишина. Идея о том, что сквалыга-купец добровольно отпишет кому-то имущество, была столь смехотворной, что предлагать эту версию было просто верхом неприкрытого цинизма.

Вяземский медленно поднялся. Я видел, как в его глазах разгорается холодная, расчетливая ярость. Это было уже не просто нападение на какого-то колдуна. Это был прямой вызов — ему, Вяземскому, хозяину этого уезда. Столичный щенок на его земле, на его глазах, творил полный беспредел — отжимал собственность, засылал поджигателей, саботировал проект государственной важности.

— Хорошо, — произнес он глухо, и я понял, что Голицын доигрался. — Разбуди начальника полиции. И возьми с собой пяток самых крепких стражников. Мы едем к князю. Наносить визит вежливости.

Он посмотрел на меня.

— А ты, Михаил, поедешь с нами. Кажется, твоя… специфическая чувствительность… может нам сегодня очень пригодиться.

Особняк, который снимал Голицын, казалось, одним только видом внушал мысль о респектабельности его обладателя. Но на нас это не подействовало. Вяземский, чья ярость превратила его из кряжистого промышленника в разъяренного медведя, не стал дожидаться, пока лакей откроет дверь. Он просто кивнул своим гайдукам, и старый дуб с жалобным треском вылетел из петель. Мы ворвались внутрь, в тишину и полумрак, сопровождаемые лязгом оружия пятерых стражников.

Князя мы застали в его кабинете. Он сидел в глубоком вольтеровском кресле, в халате из темно-зеленого шелка, с бокалом вина в руке. В камине тлели угли. На его тонком, породистом лице не отразилось ни удивления, ни страха. Лишь ленивое, брезгливое раздражение, как у аристократа, чей уединенный вечер с книгой прервала ворвавшаяся в дом пьяная чернь.

— Степан Андреевич, — протянул он, изящно отставив бокал. Его голос был спокоен, но в нем звенела сталь. — Вы, кажется, забыли о приличиях. Врываться в дом дворянина вот так вот, без доклада… это дурной тон. Даже для Урала.

— К черту тон, князь! — прорычал Вяземский, тяжело ступая по персидскому ковру. Его лицо было багровым от гнева. — Ваши игры закончились! Ваши люди, — он ткнул пальцем в мою сторону, — пытались сжечь дом этого человека, саботируя тем самым дело государственной важности! Это пахнет изменой! И мы еще поговорим насчет захвата собственности купца Ерофеева!

Голицын медленно поднялся. Он был выше ростом, чем казался — худой, жилистый, как хищник. Холодный и острый, как осколок льда, взгляд уперся в лицо Вяземского.

— Мои люди? — он усмехнулся. — У вас есть доказательства, кроме бреда пойманных на дороге бродяг? А что до купца… Ерофеев добровольно передал мне свое имущество в качестве компенсации за нанесенное им оскорбление. Бумаги в полном порядке. Он волен уезжать, куда ему заблагорассудится.

— Мы найдем купца! — рявкнул Вяземский. — Мы допросим его семью, его приказчиков!

— Ищите, — пожал плечами князь.

Он был спокоен. Слишком спокоен. Он знал, что прямых улик против него нет.

Но я видел, как в его темных глазах плещется холодная ярость хищника, ждавшего момента для прыжка. И я решил предоставить ему этот момент. Нужно было, чтобы зверь показал свои клыки. Здесь и сейчас!

— Вы очень уверены в себе, князь, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. — Но вы кое-чего не учли.

Голицын медленно повернул голову в мою сторону. В его взгляде промелькнуло удивление: «чернь» посмела заговорить!

— Ерофеев, может, и исчез, — продолжал я, глядя ему прямо в глаза. — Но его страх — нет. Я умею читать такие вещи. И я прекрасно «прочитал» тот ужас, что вы оставили в его душе, когда заставили подписать эти бумаги. Это почти материальный след. Как клеймо. И любой одаренный, обладающий хоть каплей чувствительности, сможет его увидеть.

Конечно же, я нагло, беззастенчиво лгал. Никакой «остаточный страх» я читать не мог. Но он-то этого не знал. Для него, «еще не столь искушенного» в мире магии, мои слова звучали как вполне реальная угроза: я недвусмысленно намекал, что существуют свидетельства, которые нельзя сжечь или спрятать.

— А теперь представьте, князь, — я позволил себе легкую, издевательскую усмешку, — что я опишу этот «след» в деталях в своем докладе для Комитета графа Шувалова. Уверен, его экспертам будет очень интересно изучить столь… необычный феномен давления на свидетеля.

Это был удар ниже пояса. Я не просто обвинял его. Я угрожал ему, апеллируя к новой, неведомой ему силе — к другим «одаренным», к тайной государственной структуре. Я показывал, что он больше не единственный хищник в этом лесу.

И он сорвался.

Выражение скучающего превосходства на его лице сменилось маской слепой, неукротимой ненависти. Он перешел в атаку.

Я почувствовал это раньше, чем увидел: тончайшую, почти невидимую нить чужой воли, метнувшуюся в мою сторону, как бросок паука. Я инстинктивно выставил ментальный щит, и нить, наткнувшись на него, бессильно отпрянула, будто коснулась раскаленного металла.

«Не выйдет, щенок», — мысленно усмехнулся я.

Но я был не единственной его целью.