Шепоты дикого леса. Страница 18

Глава шестая

Лу проводила меня до двери – не только потому, что магазин был частью дома, но и потому, что про долгие прощания можно было сказать как про ее музыку: «Это так по-аппалачски». Я провела в городке уже пару недель. И за это время множество раз наблюдала, как люди начинают прощаться на кухне, встав из-за стола, продолжают, неспешно проходя по коридору и через гостиную, а затем наступает неизбежное: они оказываются в открытом дверном проеме, где болтают еще немножко, пока кто-то не находит наконец в себе сил сказать решительное «до свидания». Мои прощания обычно были торопливыми. Я привыкла носиться из пункта А в пункт Б, не встречаясь ни с кем глазами и не сбавляя темп. Но с Лу было не так. Я обернулась, чтобы поблагодарить ее, но выговорить нужных слов не сумела. С лица девушки исчезла улыбка. Там, где она только что сияла, обнаружились неодобрительно сжатые челюсти и глаза цвета грозовой тучи. Плечи у меня напряглись. Недовольство Лу было направлено не на меня, и, повинуясь желанию защитить ее, моя спина напружинилась, словно натянутая тетива. Я немедленно развернулась лицом к источнику беспокойства Лу.

– Каждую среду, как по часам, он прогоняет их по улице. Лучше отойти от дороги, – сказала Лу. Привычная для нее внутренняя музыка слов исчезла. Голос стал монотонно-угрюмым – я его едва узнала.

Прямо по проезжей части Главной улицы, игнорируя автомобили и тот факт, что безлюдный тротуар куда больше подошел бы для пешего шествия, двигалась вереница женщин. Участницы этой сбивчивой и суетливой процессии были одеты в длинные, по щиколотку, голубые домотканые платья и полностью скрывавшие их волосы серые платки. Такой же наряд я видела в кошмаре. Платки были туго обмотаны вокруг шей и голов, открывая лишь бледные невыразительные лица, и от того, что одежды ничем не отличались, сами женщины тоже выглядели пугающе одинаково. Как при мурмурации скворцов или иглохвостых стрижей, их вроде бы хаотические движения странным образом складывались в единое действо.

Но не женщины стали причиной хмурости Лу.

Она буравила глазами высокого, одетого во все черное мужчину, который целеустремленно шел позади серо-голубой стаи. На нем был старомодный костюм и шляпа с плоскими полями – от его облика веяло похоронной серьезностью. Когда странная группа приблизилась к нам, я смогла получше рассмотреть его лицо. Такое же суровое и невзрачное, как и его наряд.

Только вот его острый взгляд был не так прост, как все остальное в нем.

Он следил за движениями женщин. Наблюдал то за одной, то за другой. От него не ускользал ни один жест. Ни одно подергивание пальцев. Ни один вздох. Ни один сбивчивый шажок. Ни один робкий взгляд на яркие витрины магазинов. Его глаза были столь же беспокойны, как движения его подопечных.

– Это преподобный Мун. – Слова Лу прозвучали не как представление, а как предостережение.

К моему горлу подступил комок. Птичьи движения женщин казались необъяснимо противоестественными, пока я не заглянула в глаза преподобного Муна. Его обсидиановые зрачки немилосердно пронзали каждую участницу шествия.

Прохожие расступались перед мрачным пастырем и его пугливым стадом. Машины включали «аварийку» и прижимались к обочине. Все, кто мог, разворачивались и уходили в другом направлении. Засмотревшегося ребенка мать за руку оттащила в парикмахерскую. Один мужчина надвинул на глаза козырек бейсболки и опустил взгляд на землю.

Мун вел женщин дальше по улице и, судя по жестам, не собирался давать «стаду» свободу. Им явно следовало держаться подальше от витрин магазинов. От музыки Лу и Мэй. От моей корзинки с травяными отварами.

Как и у сектантки из моего сна, возраст этих женщин не поддавался определению, но что-то в их гладких, блестящих на солнце лицах вызвало у меня в желудке спазм, как будто утренний тост попросился наружу.

Если другие люди на улице и чувствовали неправильность происходящего, то никак не пытались это прекратить. Я двинулась вперед. На шаг, а затем – еще на два. У Лу вырвался гортанный звук, будто ее застигли врасплох. Мои пальцы стиснули корзинку так, что костяшки побелели. Красные полосы шрамов проступили с обеих сторон ладоней. Я продолжала идти вперед, пока не оказалась перед вереницей женщин. Вставать у них на пути я вовсе и не собиралась – до тех пор, пока этого не сделала.

Я знала лишь, что нужно предпринять хоть что-то.

Ни одна из женщин не проронила ни слова. Они просто остановились и стали кружиться водоворотом выцветших и пахнувших солнцем одежд – наверняка эти платья и платки пережили уже тысячу сушек под его лучами. Стоя на краю тротуара, Лу окликала меня по имени, будто дорожная полоса – лава из детской игры и заходить туда по правилам было нельзя.

Тусклый хоровод пересек преподобный Мун. Ему не пришлось даже подымать рук или отдавать команды: вспугнутые птицы в один миг рассыпались по сторонам, избегая, как им и подобало, контакта с человеком.

Они инстинктивно сторонились пастыря с пронзительными глазами.

Мне и самой хотелось упорхнуть.

– Здесь никто не купит твоих дьявольских товаров, девочка. Беги прочь и свои мерзкие зелья не забудь, – сказал преподобный Мун.

Но я-то была птицей из другой стаи, поэтому не сдвинулась с места – несмотря на то что не могла объяснить, зачем вышла на дорогу. На женщинах не было ничего, что ограничивало их свободу передвижения. Многие даже шепотом повторяли слова Муна, и эхо, которое создавало это бормотание, производило такое же жутковатое впечатление, как и их инстинктивные движения. Черные зрачки преподобного сверлили меня, а в моих глазах в ответ горела сухая ярость.

Я не позволяла себе моргать.

Он идет.

Под гул медленно бьющегося сердца мое сознание соединило этого неприятно зоркого человека и угрозу, которую почувствовала мать Сары в моем вчерашнем сне. Платья и платки. Вот и все. И средь бела дня, прямо посреди улицы, в окружении всего этого стоял он. Мне он ничем не угрожал. Пока что…

Девочки, быстро в дом. И не оглядывайтесь.

Позвоночник сковало льдом. Дыхание едва пробивалось сквозь одеревеневшее горло и холодные, жесткие губы. Корзинка задрожала у меня в руках.

Но я не отступила в сторону.

Мои ноги будто пустили корни, которые пронзили асфальт и укрепились в земле.

Преподобный Мун сощурил темные глаза и, переведя внимание со своих подопечных на мое лицо, принялся изучать его от бровей до подбородка.

– Вы что, такси ловите? С этим здесь туго. Говорят, такси в Морган-Гэпе не видели со времен сухого закона. Вроде бы тогда какой-то нью-йоркский гангстер приехал сюда искать самогонщиков. Ламстоны этим промышляли – и сколотили прибыльный подпольный бизнес, который продержался аж до шестидесятых.

Это был голос Джейкоба Уокера. Я не вздрогнула. Даже когда его мозолистая ладонь легла на мои пальцы, стиснувшие корзинку. Но это меня и не успокоило. Успокаиваться я не хотела и не могла. Он как бы невзначай помог мне ослабить хватку, заговорил безмятежно и непринужденно, словно перед ним не грозил вспыхнуть конфликт. Одной рукой он забрал корзину, а другой направил меня в сторону открытой дверцы джипа, стоявшего у тротуара на холостом ходу.

На память пришел аккуратный жест в кафе, когда Уокер отодвигал табуреты, освобождая дорогу Бабуле. И то, как он резко переменился, приготовившись защищать нас от опасности в саду диколесья. Неужели я была похожа на оборванный стебелек лаванды? Неужели он протягивал руку затем, чтобы Мун меня не растоптал?

Мун смотрел, как Уокер сопроводил меня на пассажирское сиденье, но ничего не сказал.

– Дьявольские товары можете бросить назад, – предложил Уокер.

Вместо этого я оставила корзинку на коленях, а пока он садился в водительское кресло, к машине с моей стороны подошла Лу. Я повернулась и встретила ее тяжелый взгляд. Биолог пытался сгладить ситуацию, сгладить которую было невозможно.

Иногда тени, преследовавшие меня повсюду, играли со мной, но иногда они буквально кричали.