Не та дочь. Страница 2

Через мгновение Кейтлин резко просыпается. Девочка не понимает, что именно ее разбудило. Она садится в постели и прислушивается.

Тишина.

Однако Кейтлин чувствует: что-то не так. Она понимает это инстинктивно, но инстинкт так же реален, как бьющееся в груди сердце. Медленно и бесшумно девочка соскальзывает с кровати и ступает по деревянному полу.

Она неподвижно, как статуя, замирает у двери, приоткрытой на полфута. Хотя в спальне темно и лунный свет не проникает сквозь тяжелые шторы, на лестничной площадке есть высокое круглое витражное окно, через которое за порогом комнаты льется пугающее серебристое сияние.

Затаив дыхание, она прислушивается. Сквозь шум крови в ушах слышит, как распахивается дверь в спальню сестры. Пальцы Кейтлин сжимают прохладную латунную ручку, но инстинкт самосохранения удерживает ее от того, чтобы открыть дверь шире.

Тяжелые ровные шаги прорезают тишину. Это не сестра. Кейтлин не двигается. Не издает ни звука. Не моргает, когда видит Оливию. А потом появляется высокая широкоплечая фигура – слишком высокая и слишком широкоплечая, чтобы принадлежать кому-то, кроме мужчины.

От ужаса в животе Кейтлин разверзается пылающая бездна. Девочке не видно лица незнакомца: оно скрыто венецианской маской с длинным носом и нахмуренными бровями. Выглядит нелепо и сюрреалистично, словно в цирке. Лунный свет падает на нож возле горла сестры.

Страх вспыхивает в груди Кейтлин – его огонь угрожает обжечь горло и вырваться изо рта в лихорадочном крике. Через секунду нож исчезает в черной сумке через плечо. Мужчина в маске обхватывает Оливию сзади за шею рукой в перчатке и слегка поворачивает. Оказавшись лицом к двери спальни Кейтлин, Оливия поднимает голову. Их взгляды встречаются. Воспользовавшись тем, что мужчина отвлекся, Оливия поднимает дрожащий палец и прижимает к губам, приказывая сестре молчать. Руки Кейтлин взлетают ко рту, сдерживая рвущийся наружу крик. В ужасе она наблюдает, как мужчина достает из сумки другую венецианскую маску – темно-зеленую с золотым рисунком, как на обложке дневника, – и надевает на Оливию. Нож снова оказывается у ее горла. Сестру ведут вниз по лестнице. Кейтлин думает о солнце, опускающемся за горизонт и исчезающем в темноте.

Через секунду она слышит, как открывается и закрывается дверь черного хода. И чувствует где-то глубоко внутри: это конец. Постояв еще немного – хотя Кейтлин не знает, как долго она стояла, застыв в оцепенении, – девочка возвращается в свою теперь уже небезопасную спальню и съеживается под одеялом, дрожа как брошенная собака.

Одна.

На самом деле Кейтлин еще не понимает, что такое одиночество. Но поймет. За следующие месяцы и годы она слишком хорошо это поймет.

Родители возвращаются через несколько часов. Им весело, их вечер – круговорот красного вина, вкусной еды и приятной беседы. Уже почти час ночи, когда они, спотыкаясь, поднимаются по лестнице проведать своих девочек. Комната Оливии самая дальняя, но мама сначала заглядывает туда. Ее не смущает пустая кровать: наверняка дочки устроились рядышком в обнимку в спальне Кейтлин.

Она идет проверить и находит только младшую, бледную и дрожащую. Если бы не пустая кровать старшей, мать ни за что бы не поверила сбивчивому торопливому рассказу Кейтлин о человеке в длинноносой маске, ноже, тайном дневнике и парне в автобусе, о заходящем солнце и о том, как Оливию похитили среди ночи.

А дальше – глухой шум, искусственный свет и полицейские, которые толпятся в доме и снуют туда-сюда, как муравьи. Оливия исчезла. Ее дневник тоже. Отец обещает Кейтлин, что сестра вернется. Что мама перестанет издавать эти надломленные животные звуки. Что всё будет хорошо. Кейтлин не отвечает. Потому что знает правду, чувствует ее в каждом ударе сердца, в каждом вздохе и даже в ярко-красном цвете своей крови: сестра никогда не вернется домой.

1

Лето

Кейтлин Арден

Сегодня последний день учебного года. Дети разъехались в радостном предвкушении летних каникул. Из моего пятого класса осталась только одна ученица. Бросаю взгляд на часы. Ее мать опаздывает на сорок минут.

Дама, которая ведет продленку, уже жаловалась, что семья Натали никогда не забирает дочь вовремя. Но в последний учебный день продленка не работает, так что в классе остались только я, Натали и мисс Джонс.

Натали рисует, и, похоже, ее совсем не смущает отсутствие матери. Я присаживаюсь на корточки рядом с малышкой и улыбаюсь как можно шире: она не виновата в постоянных родительских опозданиях.

– Прекрасный рисунок, – говорю ей.

Девочка улыбается в ответ:

– Это моя семья на пляже. Летом мы едем в Грецию.

На рисунке фигурки из палочек – две большие и две маленькие. Самая маленькая, в розовой юбке, с рыжими волосами, совсем одна в самом дальнем углу листка. Я указываю на нее.

– А это кто?

– Моя младшая сестра Шарлотта. – Натали со вздохом берет синий карандаш, чтобы раскрасить море. – Она реально надоедливая.

Я смотрю на картинку и, хотя это просто детский рисунок, чувствую укол грусти из-за одинокой фигурки на песке. Ссоры сестер неизбежны, особенно в таком возрасте. Наверное, не стоит вмешиваться, но слова сами поднимаются откуда-то из глубины груди.

– Знаешь, – говорю я так тихо, что девочке приходится прекратить рисовать, чтобы расслышать. – Быть старшей сестрой очень важно.

Натали прищуривается:

– Почему?

– Младшая сестра смотрит на тебя снизу вверх. Она очень сильно тебя любит. – Я перевожу дыхание. Я думаю об Оливии. – Наверное, ты лучшая подруга из всех, которые у нее будут.

Натали в задумчивости морщит маленький носик, опускает взгляд на рисунок и нежно проводит пальцем по печальной одинокой фигурке сестры. Когда она снова поднимает глаза, ее лицо светится интересом.

– А у вас есть сестра, мисс Фэйрвью?

Ее вопрос, невинный сам по себе, пронзает насквозь, и ответ застревает в горле. На него нельзя ответить просто: «да» или «нет». С того дня, когда похитили Оливию.

– Извините, я опоздала. Извините!

Я подпрыгиваю и оборачиваюсь на звук женского голоса. Его обладательница шагает по классу. Поскольку Натали всегда забирают поздно, я впервые вижу ее мать. На ней легинсы для йоги «Лулулемон» [2] , рыжие волосы собраны в короткий хвост.

– И в последний учебный день тоже. Прошу прощения!

Она подходит ближе, и я до зуда внутри чувствую, что знаю ее. Да, я знаю ее. Откуда я ее знаю?

– Надеюсь, я вас не слишком задержала? – спрашивает она.

– Нисколько, – отвечаю я, хотя ей следовало забрать ребенка сорок пять минут назад.

– Отлично! – Она поворачивается к дочери, которая забросила первый рисунок и начала на чистом листе новый. – Ты передала мисс… – Мать Натали бросает на меня взгляд и корчит гримасу. Это, видимо, извинение за то, что забыла мое имя.

– Фэйрвью, – подсказываю я.

– Фэйрвью! – повторяет она громко, словно выкрикивает «бинго» на вечеринке, опускает руку на голову дочери и проводит по длинной светлой косичке. – Ты передала мисс Фэйрвью подарок?

Натали кивает, не поднимая глаз.

– Да, он чудесный. Спасибо. – Я вспоминаю о керамической кружке с надписью «Лучший учитель в мире». У меня скопилось полным-полно таких кружек: на Рождество и в конце каждого учебного года мне дарят их десятками. Я чувствую себя виноватой, что не могу оставить все у себя, но зато в местном благотворительном магазине их теперь много.

– Не за что, – мать Натали сверлит пристальным взглядом, словно тоже пытается вспомнить меня. – Я Лора.

Лора была одной из близких подруг Оливии в школе для девочек Саутфилдс. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я видела ее в последний раз на очередной службе по случаю годовщины исчезновения Оливии. А потом ее семья переехала. Лора – частичка нашего прошлого, оказавшаяся в центре моего нового настоящего.

– Приятно познакомиться, – отвечаю я, моля бога, чтобы она меня не узнала.