Когда никто не видел. Страница 2
Бет Кроу. 16 апреля 2018 года, понедельник
К тридцати шести годам как меня только не называли: дрянью, шлюхой, разлучницей. А то и похуже. Думаю, это справедливо, если уж быть совершенно честной. Но единственное, чего я никогда не позволю сказать о себе, – что я плохая мать. За такие слова могу и в морду дать. Для своих детей я делаю всё. В отношении мужчин – да, могу быть дурой, но мать я хорошая.
Семь месяцев назад я уволилась с должности секретаря в компании канцтоваров для офиса, погрузила вещи в нашу старую, изъеденную ржавчиной машину, втиснула туда же сопротивляющуюся Вайолет, разъяренного Макса и нашего бассет-хаунда Бумера и отправилась в двадцатипятичасовой путь из Алгодона, штат Нью-Мексико, на северо-восток, в Грин-Бэй. План заключался в том, чтобы начать новую жизнь с моим дружком Джерри, который переехал туда несколькими месяцами ранее, намереваясь устроиться на работу в «Проктор энд Гэмбл».
Мне еще предстояло основательно запудрить детям мозги, но к тому времени, когда мы добрались до Канзас-сити, я почти убедила их: лишившись парка «Пик Пикачу», мы получим взамен знаменитый стадион «Ламбо филд» и клуб американского футбола «Грин-Бэй пэкерс». И хотя мы делаем ручкой прекрасной Рио-Гранде, нас ждет замечательное озеро Мичиган, где можно рыбачить и кататься на водных лыжах. Пусть мы не сможем гонять по долине Месилья и любоваться полями хлопка – такого белого, пушистого, умягчающего сухую пыльную землю, – зато в Висконсине у нас будут груды хрустящего чистого снега: знай себе лепи снеговиков или играй в снежки.
Макс не купился, а вот убедить Вайолет оказалось легче. Всегда в собственном маленьком мирке, моя девочка с головой погружалась в свои рисунки и рассказы в блокноте, а если отрывалась от него через несколько часов, то быстро моргала, словно пытаясь вновь сосредоточиться на окружающем. Макс, надо признать, абсолютно не хотел никуда ехать. Он был доволен жизнью в Нью-Мексико и даже не пытался скрыть ненависть к Джерри. Правда, к чести сына, он не стал и скулить «я же предупреждал», когда посреди Айовы наша машина сломалась, а Джерри внезапно передумал и вернулся к бывшей жене.
Короче говоря, мы застряли в Питче, умирающем железнодорожном городке с населением около двух тысяч человек. Нас выручила милая дама по имени Тесс Петит: ее внучка – ровесница Вайолет.
Звонит телефон, нужно ответить на звонок, но впервые почти за год подо мной и внутри меня – мужчина. Наши пальцы переплетаются, мы движемся как одно целое. А телефон все звонит, и в голове мелькает мысль о детях. Вайолет ночует у Коры, а Макс, надеюсь, крепко спит внизу. Обычно Бумер предупреждает меня, когда дети приходят или уходят, но в последний час я несколько отвлеклась. Сэм протягивает руку и обхватывает мое лицо ладонью, его пальцы прижимаются к моей щеке, я не спускаю с него глаз и отбрасываю всякие мысли о детях.
Наконец сердце перестает бешено колотиться, Сэм прижимается лицом к моей шее, щекоча бархатистой бородкой, и только тут я вспоминаю о телефоне. Уже поздно. Или рано, как посмотреть: час ночи. Для хороших новостей однозначно слишком поздно.
– Не волнуйся, перезвонят, если что-то важное, – шепчет мне на ухо Сэм, читая мои мысли. Мы задремываем. Затем внутренний голос – голос хорошей матери, которым я так горжусь, – начинает зудеть: «Одевайся! Ты ведь не хочешь, чтобы Макс или Вайолет застали тебя в таком виде?» Но лишь теснее прижимаюсь к Сэму, вспоминая, когда меня в последний раз вот так обнимали.
Будят нас не Макс, не Вайолет и не телефон, а сирены. Сначала вдалеке взвывает одиночный сигнал, затем присоединяются еще несколько. Я вскакиваю с кровати, завернувшись в простыню, подбегаю к окну и, вытягивая шею, кручу головой влево и вправо, надеясь увидеть аварийные огни. Но безуспешно. На нашей улице фонарей нет, а в домах через дорогу все еще темно.
– Макс, – выдыхаю я, почему-то уверенная, что сирены гудят из-за него. Что сын попал в автомобильную аварию или занимается какими-нибудь глупостями: слоняется по железнодорожным путям, выпивает с друзьями. – Макс! – кричу я, торопливо накидывая вчерашнюю одежду. – Макс!
И бегу мимо перегородки, отделяющей мою часть спальни от обиталища Вайолет. На моей стороне импровизированной стены висят фотографии сына и дочери, а также старый снимок моих родителей. Со стороны Вайолет прикноплены несколько нарисованных от руки изображений единорогов и фей и странные эскизы железнодорожных путей к западу от города.
Я скатываюсь по лестнице в гостиную. Дверь в спальню Макса открыта, я хлопаю по выключателю на стене. Постель не убрана, но это ничего не значит: сын редко застилает кровать. Поворачиваюсь и толкаю вторую дверь, в ванную, – пусто – и третью дверь, ведущую в узкую кухню, где тоже пусто, если не считать небольшой горки грязной посуды в раковине. Значит, Макс заходил сюда, пока мы кувыркались у меня в спальне.
– Попробуй позвонить ему, – советует Сэм, подходя сзади и кладя руку мне на плечо. Его пальцы давят, словно свинцовые гири, и я стряхиваю их. Мне вдруг хочется, чтобы он исчез из моего дома. Вся страсть улетучилась.
Сирены затихают, и я позволяю себе момент надежды. Питч – затерянный городишко, слишком крохотный, чтобы в нем имелись экстренные службы вроде больницы, скорой помощи или пожарной части. Ближайшие есть в Оскалусе к югу от Питча или в Грейлинге, примерно в получасе езды к северо-востоку. Зато у нас есть отдел полиции, который состоит из начальника, одного штатного и двух внештатных сотрудников.
Я бегу обратно наверх, рыщу в поисках мобильного и наконец нахожу его на полу рядом с кроватью. Набираю Макса и слышу, как телефон звонит и звонит, пока не переключается на голосовую почту. Позади меня Сэм натягивает ботинки.
– Не отвечает, – говорю я, стараясь не паниковать. Макс ведь не первый раз болтается незнамо где после полуночи. Я надеялась, что в маленьком городке посреди Айовы – по сути, в большой деревне – он остепенится после Алгодона, где связался с компанией хулиганов и начал курить, выпивать и бог знает чем еще заниматься. Но даже в Питче есть своя стая диких подростков. Так что теперь я опять беспокоюсь, что сын шляется по ночам, влипая в очередные неприятности, только уже не в горах, а на кукурузном поле или железнодорожных путях. Старая погудка на новый лад.
– Да он, верно, у друга заночевал, – замечает Сэм, натягивая через голову толстовку. Я киваю, отчаянно желая, чтобы это было правдой. – У тебя есть его фотография? Могу поискать его по окрестностям.
– Нет-нет, все в порядке, – отказываюсь я. – Мне известно, куда он ходит. – Это не совсем правда. Я знаю, что Макс общается с мальчиком по имени Клинт, который постоянно носит камуфляжные штаны: значит, либо они у него одни-единственные, либо их целая стопка и он их просто меняет на точно такие же. Приходя к нам, Клинт никогда не смотрит на меня и на вопросы отвечает как можно короче. У него близко посаженные глаза хорька, а на лице всегда сердитое выражение. О его семье я знаю только одно: Клинт живет в трейлере к востоку от города с мамой и двумя братьями.
– Хочешь, я останусь? Подожду и посмотрю, вернется ли он.
Да ни за что. Нечего этому человеку делать в моем доме, когда меня нет.
– Думаю, тебе лучше уйти, – отвечаю сдержанно. – Я сама поищу сына. Впрочем, за участие спасибо.
– Дай хоть провезу тебя по округе, – настаивает Сэм. Вид у него такой, словно он действительно хочет помочь. – А ты из машины попытаешься дозвониться.
Он прав. Питч – всего лишь точка на карте, и далеко не все проселочные дороги мне ведомы.
Припоминаю знакомую Макса; он не в курсе, что я про нее знаю.
– Есть одна девица, – говорю задумчиво. – Живет, наверное, недалеко от ярмарочной площади. Зовут, кажется, Никки. Хорошенькая, только слишком ярко красится и брови выщипаны едва не налысо. Несколько раз в неделю заходит в круглосуточный магазин, где я работаю, «Пойло и харчи». Серьезно, так и называется. Никки почти всегда покупает одно и то же: банку «Ред булл», жвачку со вкусом корицы и упаковку пончиков с сахарной пудрой. Иногда приходит одна, а иногда с девочкой лет пяти, у которой синдром Дауна. Наверное, сестра.