Ювелиръ. 1808 (СИ). Страница 7

Развернув перед императором план той части города, Сперанский указал на нужный дом. Император махнул рукой, усаживая Сперанского, что считалось высочайшим дозволением. Сперанский всегда с пиететом к этому относился.

— Взгляните сами. Особняк стоит отдельно, обнесен высокой каменной оградой. Всего двое ворот, которые легко держать на запоре. С тыла — Нева, что отсекает всякий доступ с той стороны.

Александр смотрел на план, и в голове само собой выбилось слово: «цитадель». Однако у этого плана был один изъян.

— По тем же сведениям, дело не сладилось. Молодая хозяйка, Аглая Антоновна, наотрез отказалась продавать свое гнездо. Полагаю, не сошлись в цене. А может, еще что.

Император смотрел на карту, но видел уже не схему улиц. Упрямство, даже самое очаровательное, не должно стоять на пути интересов государства. Особенно когда в руках есть чем утешить и строптивую хозяйку, и ее удалого супруга, который давно засиделся в своем чине.

Александр встал, Сперанский подскочил. Отойдя от стола, император подошел к окну. За двойными рамами бушевала непроглядная темень, из которой на него глядело лишь собственное смутное, призрачное отражение. И в этой черноте стекла решение пришло само. Когда он обернулся к Сперанскому, он уже знал выход.

— Давыдов… — задумчиво начал он. — Тот самый?

— Он, ваше величество, — подтвердил Сперанский. — Отчаянная голова. Предан вам безмерно.

— Отчаянным головам нужно признание, Михаил Михайлович. Иначе они ищут славы не там, где должно. Давно он засиделся в своем чине. Подготовьте представление о награждении его. И подыщите ему место в столице. Хватит ему прозябать в армейских. Жена будет довольна.

Сперанский молча склонил голову. Перевод в гвардию — знак высочайшей милости.

— Что до самой Аглаи Антоновны… — на губах Александра мелькнула легкая, почти невесомая улыбка. — Передайте ей, что я буду рад видеть ее на ближайшем балу у Кочубеев. Я сам поговорю с ней. Объясню, сколь важен для Отечества ее вклад. Мысль о том, что ее дом послужит нуждам человека, который нужен государству, непременно утешит ее. Разумеется, казна щедро возместит эту уступку.

Щедрая цена, подкрепленная монаршей волей и внезапной милостью к супругу, — этого будет более чем достаточно. Легкий нажим, отеческая забота, намек на то, что такие услуги не забываются… Она согласится — у нее не будет иного выбора.

— Дело о покупке оформите как частное, — добавил он. — Пусть все выглядит так, будто мастер Григорий сам договорился с хозяйкой. Никаких упоминаний казны. Чем меньше толков, тем лучше.

Вопрос с крепостью был решен. Оставалось разобраться с ее стражей.

Словно ожидая этого, Сперанский перешел к последнему пункту.

— Есть еще одно, государь. Касательно личной охраны мастера. Не дожидаясь нашей помощи, он проявил удивительную прыть: самолично нанял себе в услужение четырех отставных солдат. Люди битые, не робкого десятка.

— Что ж, похвально, — заметил Александр. — Он учится. Быстро учится.

— Слишком быстро, — тихо поправил Сперанский. — Князь Оболенский, разумеется, тут же попытался пристроить к этой четверке своего человека, дабы иметь уши и глаза в доме.

— И что же? — с иронией спросил Александр.

— Приключилось несчастье, ваше величество. Весьма досадное, — без тени улыбки ответил Сперанский. — Этот человек свалился в трактире, сломал ногу. Полагаю, лечение будет долгим.

Император и его статс-секретарь обменялись понимающими взглядами.

— Так что одно место оказалось свободным, — продолжил Сперанский. — И мы позаботились, чтобы в нужное время оказался человек с безупречной службой.

Александр медленно кивнул. Изящно. Мальчишка-гений, уверенный, что сам вершит свою судьбу, в действительности лишь подбирал фигуры, расставленные на доске чужой рукой. Он сам впустил в свою крепость лазутчика.

— Этот человек… надежен? — спросил император, хотя уже знал ответ.

— Он обязан нам не только свободой, но и жизнью своей дочери, государь. Будет предан, как пес.

Когда огонь в камине угас и тени в углах кабинета сгустились, вьюга за окном уступила место морозной, звенящей тишине. Александр откинулся в высоком кресле, подперев подбородок рукой. Все рычаги были приведены в движение, невидимые нити натянуты, но за всей этой механикой власти таился главный вопрос.

— А что он за человек, этот Григорий? — Голос императора звучал устало. — Оставьте донесения. Мне нужно ваше мнение.

На мгновение задумавшись, Сперанский подобрал слова с точностью часовщика, собирающего сложный механизм. Он смотрел не на императора, а куда-то в пространство, словно читал невидимый отчет, составленный разумом.

— Он — причуда природы, государь. В нем странный разлад. Ум его зрел и проницателен, как у умудренного мужа, тогда как повадки и горячность — как у необузданного юнца. Он видит не только колесо, но и всю карету целиком, прежде чем она построена. Но при этом дичится людей, резок, никому не верит. Вокруг него есть слуги, подчиненные, но нет ни единого человека, кому бы он открыл душу. Он один. И в этом одиночестве его главная слабость.

Один. Самый опасный и самый уязвимый тип людей. Ими трудно управлять, зато их легко сломать.

— Такой человек, — голос Сперанского стал еще тише, почти доверительным, — нуждается в опоре, дабы его талант служил нам долго и без сбоев. Первое — ему надобен собеседник.

— Собеседник? — иронично переспросил император. — Вы предлагаете подыскать ему товарища для ученых бесед?

— Именно так, ваше величество. Человека, способного говорить с ним на одном языке. Кого-то достаточно образованного, чтобы понимать его замыслы, поддерживать его, стать для него отдушиной. Человека, которому он сможет доверять. И который, разумеется, будет докладывать нам о его истинных настроениях и мыслях. Это надежнее любого соглядатая.

Император промолчал, оценивая идею. Тонко. Внедрить в его жизнь исповедника, которому гений добровольно выложит все свои тайны.

— А второе? — спросил он.

Сперанский аккуратно поправил стопку бумаг, словно этот жест помогал ему облечь в слова щекотливую материю.

— Второе, государь… касается его естества. В нем кипит молодая кровь. Эти страсти, если не дать им разумного выхода, могут затуманить ум, толкнуть на безрассудства или ввергнуть в черную тоску. Что повредит делу.

Он поднял на императора свои бесцветные глаза, в которых не было ни стыда, ни смущения.

— Возможно, стоит подыскать для него… приятельницу. Из тех девиц, что умеют не только тело утешить, но и беседу поддержать. Тактичную, умную, которая сможет скрасить его одиночество. И, само собой, поделиться с нами своими наблюдениями.

На мгновение Александр застыл. Брезгливость, мелькнувшая на его лице, тут же сменилась циничным весельем, и он тихо рассмеялся — негромко, с отчетливым лязгом стали в голосе.

— Право слово, Михаил Михайлович, — произнес он, отсмеявшись. — Слушаю вас и думаю, что мы не гения на службу Империи определяем, а породистого орловского жеребца к случке готовим. Чтобы кровь дурная в голову не била и в работе был спокоен.

Сперанский не дрогнул, не изменился в лице, принимая слова императора как одобрение прагматичности своего подхода. Для него человек, даже гений, был ресурсом — инструментом, который нужно правильно настроить и грамотно использовать во благо государства.

Император снова повернулся к темному окну. Да, именно так. Найти «друга» для контроля над душой. Подослать женщину для власти над телом. Окружить заботой, что на деле станет самой надежной тюрьмой. Именно так надо гранить гениев. Вон, Кулибина не удержали. А ведь могли бы.

— Ищите, — бросил он, не оборачиваясь. — Ищите ему и собеседника, и… приятельницу. Без спешки. Сперва пусть обживется в своей новой крепости. Пусть поверит, что он в полной безопасности.

Глава 3