Звери. История группы. Страница 68

Никому не прощай

Явообще максимально ограничиваю общение с людьми. Наверное, чему‐то в ущерб, но мне так удобнее. Мне же хочется о хорошем думать, верно? И когда я с ними не сталкиваюсь, я о них думаю хорошо. И мне от этого спокойнее живется, увереннее. Но когда все же приходится общаться, я вступаю в конфликт, мне начинает очень многое в людях не нравиться. Мне не нравится культура общения людей между собой, точнее, бескультурье. Сталкиваюсь с этим в магазине. На улице. В банке. В ресторане. В гостинице. В кинотеатре. Я чаще в музеи и театры хожу, там пока все хорошо…

Есть много вещей, которые мне не нравятся, но я не хочу ничего доказывать и бороться, тратить свои силы. Меня расстраивает низкий уровень понимания себя в обществе у нашего среднестатистического человека, его нежелание что‐то сделать для улучшения жизни вообще. Я с таким человеком могу столкнуться, допустим, в каком‐нибудь госучреждении, куда пришел за справкой для ребенка. И тут же происходит конфликт. Потому что они сидят и «никого не трогают», а я пришел их трогать. Но я всего лишь прошу то, что положено. Но их реакция: «Нет, чёй‐то так просто? У нас тут иначе заведено. Ишь ты! Решил тут сейчас все перестроить! Реформатор, что ли? Гайдар?» И плюс еще лицо мое известное. Сразу говорят: зазнался, звездная болезнь, смотрите, что себе позволяет… Но что‐то должно же измениться когда‐нибудь?

Вообще, не бывает тупиков безвыходных. Революцией ты ничего не решишь. Это в головах революция должна произойти. Я не верю в какой‐то особый русский путь: наш человек такой, и это не изменить. О чем говорит русская культура? Примеры русской культуры где? Здрасьте – Чайковский! Давай спросим, кто слушал Петра Ильича и может отличить второй фортепианный концерт от первого? Это наша культура? Достоевский с Гоголем, Пушкин с Толстым? Это бывает только в школе, когда человек вообще не понимает, что он читает. Зачем? Вопрос!

Вот как много вопросов у меня к этому миру. Но, наверное, так и должно быть сейчас. Как и то, что мне это не нравится, не вдохновляет. А вдохновляет какое‐то движение, результат. Это и радует – когда ты видишь изменения. И хочется быть полезным своим творчеством. У «Зверей» никогда не было социальных текстов, мои песни про любовь. Ну и что, что я вырос? Любовь‐то осталась. Пусть людей, кроме любви, волнует куча проблем, меня тоже. Но петь надо о том, что ты хочешь, что тебе приятно. Про социальное мне пока просто не хочется. Это то, что параллельно идет. Я наблюдаю, участвую, но не пишу об этом.

Да, рок – протест. Рок-н-ролл – это музыка. Достаточно подвижная, танцевальная, зажигательная. Чтобы молодежь танцевала, крутила частями тела – вот это рок-н-ролл. Все, что сопутствует ему, – это другая история. А история русского рока и история российской музыкальной культуры – третья. Это только мое мнение. Я ни на что не претендую, я эту фазу прошел – медные трубы. У меня был тяжелый период. Точнее, я его сам пропустил, а Марина заметила.

Это происходило после «Олимпийского» и чуть дальше, в течение нескольких лет. Сейчас вроде не жалуюсь. Но тогда, она мне рассказывала, я часто мог загнаться в быту: «Я звезда, типа не трогайте меня, я прав и лучше знаю!» Так я мог сказать и Марине. Она дословно мне мои «выступления» не пересказывала, но я примерно могу догадаться, как мерзко это выглядело со стороны. В каком‐то пьяном угаре я легко мог что‐то ляпнуть. Про какой‐то успех, про особенный статус. Но я этого не помню, пьяный был в такие моменты. Мне за это очень стыдно и перед Мариной, и перед другими людьми, кто на себе испытал мои загоны. Теперь я, конечно, не позволяю себе подобного. Я считаю, что хорошо справился с медными трубами. Но это я так думаю, а ведь кто‐то может не согласиться?

Сейчас я стыжусь вещей, которых люди даже не думают стыдиться. Допустим, если я сижу в самолете, а мой сосед грубо разговаривает со стюардессой. Не я хамлю, но почему‐то стыдно становится мне. Это вроде бы безвредный повод, но не для меня. К некоторым вещам я отношусь гипертрофированно, с перебором. Мне почему‐то все время страшно опозориться. А как опозориться, даже непонятно. Как можно сейчас опозориться? Чтобы сфотографировали голым с другой женщиной? Но если это произошло и фотка сделана, значит, был какой‐то посыл?

Я не хотел, чтобы мое лицо было на обложке нового альбома. Не было уже такой необходимости его рекламировать. Да и слишком примитивно – и так понятно, что это «Звери». Мне больше не хотелось делать цветные классические обложки с изображением группы. Это напоминало мне аляпистые CD-сборники типа «Все хиты этого лета». Сколько у нас ни было фотосессий, всегда так: у музыкантов странное выражение лица, каждый смотрит кто куда. Я решил, пусть «Музы» будут вообще без лиц. Белый квадрат с двумя словами: «ЗВЕРИ МУЗЫ». Это связано еще и с моим увлечением фотографией и изобразительным искусством. Самым простым решением было ЧБ, графика. Концепт придумал я, а потом подбирались шрифты и компоновка, чтобы оформление было нейтральным, но при этом со вкусом. Можно ведь было написать и жирными большими черными буквами во весь желтый квадратик, да? Так пишут обычно на уличных афишах.

Музы… Музы накрывают меня, я накрываю муз. Нет, накрываю не как ладонью бабочку, а в значении настигаю, одолеваю. Они накрывают меня, а я даю обратку: они меня – я их. Музы приходят, уходят, а я остаюсь. Ты все равно остаешься тем, кто ты есть, ты – то, что заложено в тебе изначально. Надеюсь, «что ты понимаешь меня», зачем «мы уходим на дно» – уходим с экранов цветных мониторов, от того, чем когда‐то были «Звери».

Фраза «Солнце за нас» – это Бондарев. А моя идея такая: когда ты не играешь в игры с совестью своей (а в моем понимании совесть – это и есть бог), когда ты уверен в том, что ты делаешь, в своей правоте, тогда не важно, кто против, пусть даже все. И даже если в итоге окажешься неправ, это нормально – это жизнь. Если человек искренне верит во что‐то, он уже победитель, считай. Смысл в том, что не важно, кто и что тебе говорит, не важно, кто с тобой за, пусть даже никого не будет – ничего страшного. Солнца в моих песнях действительно много. Это же свет. Солнце светит ярко, луна – нет, звезды где‐то мерцают и падают. А солнце вот здесь, рядом с тобой. Я – солнечный человек.

«Кнопки» – очень древняя песня. Это какой‐то бой с тенью у меня. Я все время с женской тенью борюсь. Вот и здесь все тот же бой, только уже конкретный, контактный. «Хочу тебя»… я не перестал писать «песни самца», как Войтинский предрекал. И «Мики» такой же. Это о собирательном образе девочки-тинейджера, которая грезит о каком‐то волшебном принце. Где насобирал… На гастролях, видимо. Но я‐то для такого уже старый. Поэтому «я согласен все это слушать, как ты напеваешь эти песенки в душе. Ты любишь музыку электронную. А мне непонятно, что в ней прикольного…» Но? «У тебя на маечке злобный Микки-Маус. Он сегодня будет валяться у твоей кровати…»

А вот эти строчки – «Вместе с сигаретами, вместе с телефоном, фантиками, кольцами и моим бурбоном…» – почему‐то у меня ассоциируются с Майком Науменко, с таким легким донжуанством, был в этом такой свежий понт. Как «Прощай, детка, детка, прощай!»? Моя сладкая N… Таких легких песен стало меньше. Сейчас все другое. Нет в этом необходимости. Было бы хуже, если бы я писал сейчас только такое. Это говорило бы о моем неразвитии, о топтании на месте. Мне нужен вызов, вызов как реакция. Поэтому «Никому». Это не мой текст, Вити Бондарева, но его слова подошли под мое состояние: «Никому не прощай, нас никто не прощает».

Я открытый и добродушный человек, легко все принимаю, что мне говорят, я людям верю. Поэтому я не хочу с ними общаться, они врут все время. Я хочу быть с теми, с кем у меня даже мысли не возникало бы, что мне говорят неправду. Я просто не хочу быть обманутым. Мне это приносит большую боль.

Когда‐то я мог приехать к Саше Войтинскому. На тот момент мы были очень близки, интересны друг другу. Мы делали общее дело без оглядки. В таких условиях люди хочешь не хочешь подружатся. Я и сейчас могу ночью к Саше приехать и сказать: «Меня осенило». Это относится к творчеству, но переживания и есть часть творчества, причем неотъемлемая. Вся наша жизнь – творчество, и ты в ней художник. Так что мой гипотетический приезд к Войтинскому – тоже творчество. Это то, что происходит со мной и влияет на конечный продукт моего творчества. И то, что может быть толчком для создания этого продукта – неважно, песня ли это, фотография, фильм, картина. Где‐то ты это осознаешь, где‐то неосознанно творишь, но в конечном счете это все творчество. Все подчинено ему. Для меня приемлемо такое определение: жизнь есть творчество. А кто‐то считает, жизнь – это тяжелый труд. Или развлечение, любовь, продолжение рода – что угодно. Просто в моем понимании жизнь есть твой творческий путь – что сделал, то сделал.