Звери. История группы. Страница 18

Десять дней я так и прожил. Зарос кругом, жаргона наслушался. Например, выварка, которая стояла в углу, называлась «фаныч». Выводят меня из камеры, а я думаю: ну все, капец, сейчас воронок у входа – и по новой. Открываю дверь, жмурюсь от солнца. А там мама стоит, Витя Бондарев, Иван, все меня встречают. Я вышел, начали обниматься, целоваться, пошли домой. Я им рассказывал про свою тюремную жизнь, они смеялись, потому что я говорил на жутком языке – просто за гранью! То есть все, что меня там окружало, я мог назвать зэковским жаргонным словом. Например, скалки – это решетки. Я долго не мог отвыкнуть от этого базара…

А потом однажды ко мне зашел в гости человек, который сидел со мной в этой камере. Такой плотный взрослый мужик с усами. Цыган, кажется. Завалился с двумя размалеванными телками лет по тридцать: «Рома, привет!» Мама в шоке: «Рома, кто это???» «А это, мама, – говорю, – мой сокамерник». И он такой: «Пойдем, буханем в ресторан, я откинулся. Бабло есть!» Я как‐то смог культурно отмазаться, типа занят, чтобы не обижать человека. И он точно так же с этими девахами урулил. Вот такой Новый год.

Богема

Среди музыкальной элиты города группа «Асимметрия» не пользовалась популярностью. В каждом городе есть такая богема: поэты, художники, музыканты, барды. Тусовка людей, которая передвигается из квартиры в квартиру, чаще всего съемную. В Таганроге всегда было много иногородних, которые приезжали и оставались навсегда. Город располагал к себе и очень затягивал. Эти люди практически нигде не работали, тусили все время, жили на деньги друзей. Они занимались искусством: писали песни, стихи, книги.

Богема часто выходила на центральные улицы города или на ту же Францию, пела песни под гитару с коробкой для мелочи. Вокруг них всегда были девчонки, ребята. Но нас они не признавали. Наверное, мы не казались достойными их общества. Мы не понимали, что у них там происходит. Мы делали то, что делали. Я, конечно, участвовал в богемной жизни, просто приходил, тусовался. Пил вино, пел песни. Возможно, там какие‐то свои расклады были. К тому же у нас была конкуренция с самой известной группой Таганрога, с группой «Апогей».

Таганрог – город очень маленький. Даже если ты встретил незнакомого человека, через пять минут ты понимаешь, что он твой родственник. Это немного Одесса, только чеховская. Таганрог – один из самых волшебных городов мира. Чехова читали? Рассказы короткие? Пьесы? За 150 лет тут ничего не изменилось. Абсолютно. Все, что Чехов описывал в своих рассказах самых известных – ну, там, «Ионыч», к примеру, «Человек в футляре», – так и есть. Это чистая правда, такие люди там до сих пор и живут. Чехов – гений. Он ничего не выдумывал, просто описывал то, что видел. Чехов…

Мы с Валерой Крахмалюком снимали фильм про Таганрог для слета студентов в Москве и всерьез увлеклись Чеховым. Дом Чехова, библиотека Чехова, гимназия Чехова. Театр Чехова, куда он приходил спектакли смотреть. Короче, все – Чехова. Везде в Таганроге. Мы стали интересоваться – что он, зачем, как писал. Стали читать его рассказы смешные, пьесы. Ходили по улицам с камерой и снимали репортажи. Например, «Человек в футляре» был реальным персонажем, учителем в гимназии, только Чехов немного сгустил краски. Он потом в своих дневниках рассказал, что взял образ этого человека. Тот действительно ходил в черном, в шарфе, с зонтиком. Но он, оказывается, не был жмотом – все свои деньги завещал гимназии, где преподавал. А буквально напротив, на улице Чехова, стоит Дом архитектора, где жил доктор, с которого он взял образ Ионыча.

Мы сначала ходили, смотрели, узнавали. Потом стали его книги читать. Записки, мемуары. Когда Чехов был студентом, у него было очень мало денег. Отец его выгнал. Отец торговал сахаром, маслом подсолнечным, крупой, чаем – бакалейная лавка у него была. Только отец Чехова был слегонца крейзи. Однажды в бидон с подсолнечным маслом попала крыса, так он чуть ли не крестный ход с этим бидоном устроил, чтобы там заразы не было. После этого у него никто не покупал подсолнечное масло.

Когда Чехову хотелось есть, он приходил в столовую, брал себе чай за полкопейки и сидел с газеткой. Дожидался, что кто‐то уходит, быстренько пересаживался за освободившийся стол, закрывался газетой и доедал. Очень стеснялся, но есть‐то хотелось… Чехов очень хотел быть модным, но денег было мало. Он ходил все время в театр на спектакли. Однажды в город на гастроли приехала какая‐то итальянская оперная звезда. А наш таганрожский оперный театр, к слову, построен как мини-Ла Скала. Чехов не пропускал ни одного ее выступления и все время носил кроваво-красный галстук, точь-в‐точь цвета платья этой певицы. В общем, очень модненьким фраером он был. И когда он уехал врачом из Таганрога на Сахалин, прислал в город много книг, чтобы там сделали библиотеку, – из этого собрания и выросла городская библиотека. Местные чиновники его очень звали приехать, а он отвечал, что не приедет в Таганрог, пока там не сделают канализацию, потому что там все текло по каналам. В Таганрог Чехов так и не вернулся… Он любил и не любил свой город. Одновременно. Но больше скорее недолюбливал все‐таки. Из-за людей, что там живут. И люди эти не изменились. Живут точно такие же. Богема, блин…

Витя Бондарев был моим старшим товарищем, и мы многое пытались делать для Таганрога, для творчества. Были за идею, за искусство. Иногда он передавал какие‐то сплетни, слухи обо мне. Интриг особых не было, меня просто поливали грязью. Что это за странный парень, который в искусстве ничего не рубит? Мы, богема, искусство знаем, много книжек прочитали, пластинок прослушали, а этот – нет. Слишком простой. В другой компании его назвали бы лошком, а у них я был простаком. Кто этот самозванец? Откуда ты вылез, мальчик?!

Мне наплевать было на все. Я жил своей жизнью. А они своим тесным мирком не воспринимали меня как творческую личность. Я прекрасно понимал, что я не такой, как они. Но я уже тогда заметил, что среди людей есть конкуренция, и среди творческих – особенно. Я тогда задумался: что же они все‐таки делят, эти люди? Значит, и мне придется за это «что‐то» бороться? За что точно, я не понимал, но бороться уже начинал. Может быть, даже за этих девочек… То есть специально я девочек не уводил. Некоторые сами уходили. Одной из них и была та самая Настя.

Таганрожцы неплохие, в принципе, люди. Только вот какая‐то мелочность в них присутствует. Такое болотце. Делать ничего не надо. Лень. Языком потрепать. Я много видел провинциальных городов, но они не такие… Каждый библиотекарь считает Таганрог культурной столицей юга России. Они все такие пафосные. Пафос! Не знаю, может, потому, что там Чехов родился. Они все будто очень интеллигентные, образованные, а на деле половина просто лоботрясы и лентяи. При этом все хотят иметь деньги, это отличительная черта таганрожцев. Разморенные, еле двигаются. Там даже трамваи медленно едут! Правда-правда! Некуда спешить. При этом таганрожцы достаточно добрые люди – если постучишься во двор, тебе всегда дадут стакан воды. Но это во всех провинциальных городах… Или не во всех? Все друг про друга всё знают, трещат. Какие были чиновники при Чехове, такие и остались. Балы устраивают во дворце, симфонический оркестр сидит из десяти человек. В художественном салоне видел фото: «Хулиганов и дам с собачками просьба не беспокоить». Все в таком духе. Город потихонечку, конечно, меняется, но это никогда не исчезнет.

Я чувствую Таганрог родным. Конечно, чувствую. Особенно когда иду по местам своей боевой славы. Но спустя пару часов я погружаюсь в ту атмосферу прежней жизни, и мне становится плохо. Потому что ничего не происходит. И не произойдет, что самое страшное. Ничего. Каждый раз вечером мы собирались, выпивали, играли на гитарах, слушали музыку. Каждый день одно и то же, ничего нового. Как по схеме.

В то же время что‐то особенное в Таганроге есть, что заманивает приезжих. Судьбы у людей абсолютно разные, но они появляются в этом городе и остаются навсегда. И поневоле они находят людей из этой тусни, которые не как все. Их же очень легко найти. Мы собирались в центре города. По пятьдесят человек, сидели и пели в сквере. Было очень легко познакомиться, раз – и ты уже в компании. Ты просто приходишь на другой день туда же, а они там же сидят. Тебе говорят: «Садись, брат. Вот тебе вино». Нет никаких проблем. Но лично я всегда мечтал свалить из города. Я хотел попробовать себя.