Звери. История группы. Страница 13
Поехали мы с Люми поступать в Новочеркасск, в филиал Ярославского драмтеатра. Мы, вообще‐то, сначала хотели поступать в Ростовский педагогический университет на худграф. Художники, блин… После училища у меня не было никаких планов учиться дальше на строителя, мне было достаточно. Глобальной идеи стать Великим Строителем у меня не было. К тому же я окунулся во всю эту творческую тусовку. Игорь сказал: «Поехали!» Ну а мне‐то что? Мы приехали, а там Ростовское художественное училище имени Грекова, люди туда поступали после художественных школ. И я рисую на уровне ребенка лет восьми. Кружочки какие‐то. Абстракция. Ракету нарисовать, заляпать ее краской – вот у меня такая картина… Мы приехали, нам поставили какие‐то предметы под натюрморт. Я так и нарисовал – все кривое, закрасил краской жирно, не поскупился. Мы сдали работы. Там сразу, часа через два, уже говорят результаты. Наших фамилий, разумеется, среди поступивших не было. Там, когда работы собирали, уже все понятно с нами было. Так мы и вышли из училища: два непризнанных художника – два красавца, феньки по локоть. Игорь говорит: «Ну и пошли вы все в жопу! Мы все равно художники! Не поняли вы ничего!»
Рядом с пригородным вокзалом в Ростове течет Дон. Мы купили какие‐то сладкие булки, лимонад «Буратино» – он тогда уже продавался в пластиковых бутылках. Вышли на набережную, сели на пирсе, свесили ноги в речку. Сожрали булки, запили «Буратино», посмотрели на воду. Потом сели в электричку и вернулись в Таганрог. И после этого Игорь говорит: «А давай поступать в театральное. Верное дело! У меня там есть знакомый, говорит, легко поступать, там же одни девушки». Нет, мы не из-за девушек поехали. Просто нетрудно поступить, когда пацанов не хватает. Надо же кому‐то играть мужские роли. «Принимают практически так! – говорит. – А потом можно в Москву перевестись!» Мы чуток поготовились. Я учил какую‐то басню, но как‐то у меня дело не шло. Я у Игоря спрашиваю: «А можно я не всю басню буду учить?» – «Да хрен с ним! Учи полбасни. Приедем, покривляемся. Споешь песню на гитаре, там таких любят!»
Мы купили билеты, сидим на вокзале, ждем поезд. И вдруг у меня начинает сильно болеть живот. Я говорю: «Чего‐то мне плохо, пойдем в медпункт». Мы приходим в медпункт, доктор кладет меня на кушеточку, осматривает: тут болит, тут болит. «Дружок, по ходу, у тебя аппендицит». Она вызывает скорую, и тут подъезжает наш поезд. Я такой: «А может, я поеду?» – «Не, чувак, давай в больницу». Меня привозят в больницу, бреют и кладут на операционный стол. Прямо сразу. Игорь говорит: «Я поеду к твоей маме сказать, что тебя в больницу забрали!» Они сразу решили мне аппендицит вырезать!
Общий наркоз мне нельзя было делать, так как я и ел, и пил. Это когда ты два дня лежишь, ничего не ешь, тебя подготавливают, общий наркоз делают. А тут сказали: нельзя. И мне сделали просто местный наркоз. Обкололи кожу вокруг, заморозили ее, разрезали – я не почувствовал. Ощущал, что что‐то там происходит, и все. А внутренности‐то заморозить невозможно! И мне на живую резали аппендицит. Я очень сильно ругался матом. Я прямо орал. «Отпустите меня! Я же вас потом порежу всех! Что вы со мной делаете?! Как вам не жалко меня?! Да вы просто изверги! Подонки!..» Они все это слушали, понятное дело. Потом меня вывезли на каталке из операционной. Я в бреду каком‐то. Мне еще потом вкололи морфия, чтобы не так плохо было. Повезли в палату. В коридоре, как во сне, увидел маму с Игорем…
Лежал я потом три недели в больнице. Ко мне все приходили, все друзья, девочки, вся моя компания. И когда мне стало полегче, я начал потихонечку ходить, они стали собираться внизу, под окнами, на траве. За больницей был небольшой парк – трава, деревья, лавки. Там на траве они сидели с гитарами. Я изредка, раз в день, выходил к ним с палочкой, чтобы не нажимать на больную сторону. Спускался, и мы там сидели, пели песни. А потом на обходе как‐то доктор говорит: «Как чувствуешь себя?» «Да ничего, – говорю. – Выпивать можно?» «В профилактических целях коньячку грамм по тридцать в день даже полезно». И тут я говорю своим: «Девчонки! Мне можно коньяк!» Они мне принесли бутылку коньяка «Белый аист». Я лежал в палате с мужиками. У кого нога отрезана, кого только готовят к операции – хирургия, короче. Говорю: «Мужики, у меня есть бутылка коньяка!» Мы ее тут же раздавили, раз – и нету. На следующий день пришла жена одного мужичка из нашей палаты. А он ей говорит: «Слушай, мне доктор прописал коньяк в малых дозах». И она принесла ему бутылку. Мы и эту бутылочку – хлоп! Все мужики по очереди своим женам сказали: «Доктор прописал. О-бя-за-тель-но!» Так мы выпивали в больнице…
Тогда девушки постоянной у меня не было, так что приходили все подружки. Они что‐то типа шефства надо мной взяли, приносили разные нужные мелочи. У меня под койкой лежала гитара. А под окнами ребята сидели, у них тоже была одна. Короче, еще одно место тусни для нашей компании появилось. В обед, когда докторов не было, я в палате на гитаре дрынкал. Врачи не ругались, они же знали, что я типа музыкант. Бывало, вечерком медсестры заглядывали: «Рома, поиграй». И Рома играл в коридорчике… А в больнице скучно было, и мне принесли книжку. Тур Хейердал «Путешествие на „Кон-Тики“». И вот я лежал и читал, как мужики построили плот и поплыли на нем через океан. Одним из этих мужиков и был тот самый Хейердал. Мне понравилось.
Строительный колледж
Из-за операции я так никуда и не поступил после училища. Год гулял, нигде не учился. Потом захотел поступить в Строительную академию в Ростове, но понял, что там сложно, нужны деньги. И решил пойти в наш строительный колледж таганрожский. Поступив, я сообразил, что из него можно что‐нибудь полезное вытащить – для себя, для группы. Я уже первого сентября пристально смотрел на колонки и аппаратуру: что там есть и что из этого можно придумать, выжать. Там были колонки, усилитель, пара микрофонов и разломанная барабанная установка, которая где‐то на складе валялась еще с 1970-х годов, когда были ВИА и все это для них покупалось.
Я решил воспользоваться положением и потихонечку у дирекции колледжа стал выпрашивать все это, а также деньги на новую аппаратуру. Я стал профоргом – руководителем тамошней профсоюзной организации. Никто не хотел заниматься всякими бумагами, а на Рому можно было все спихнуть. Чем не комсомольский работник? Вообще‐то, я еще застал последний год существования комсомольской организации, но смысла туда вступать уже не было. Нас, конечно, предупредили: если хотите, можете вступить. Но зачем? Пионером был, а вот комсомольцем не довелось. Хотя многие поступали, вероятно, им прикольно было. А у меня были дела поважнее: то девчонка, то гитара.
Как профорг колледжа я занимался сбором членских взносов. Это матответственность, у меня и настоящая печать была. Я даже ездил в Ростов-на-Дону в областной центр строительного профсоюза – на какие‐то совещания. Защита прав студентов и все такое! Примитивные какие‐то проблемы: трудные ученики и т. п. Общественная деятельность – начиная субботниками, закачивая какими‐то конкурсами, самодеятельностью, дискотеками. Жизнь колледжа, в общем. Я всем этим рулил. Так само получилось: сначала я стал поднимать аппаратуру в колледже, смотрят – инициативный парень, ну и закрутилось.
Я вел КВН, был капитаном команды нашего колледжа. Мы придумывали шутки, открывали Первое сентября, проводили последний звонок, День учителя. Во всех праздниках, мероприятиях принимала участие моя команда. Вот так я стал профоргом, занимался общественной деятельностью. И у меня достаточно неплохо получалось, я в колледже стал авторитетом, выбил себе отдельный кабинет. Мы хранили там аппаратуру, ценные вещи, кассетники, магнитофоны, колонки. Документы профсоюзные. Мы там все время собирались, что‐то делали: стенгазеты выпускали, с кавээнщиками номера придумывали. У меня одного был ключ от этой комнаты. Многие учителя сначала очень недоверчиво к этому отнеслись, сопротивлялись. Особенно вахтеры – пускать народ в семь вечера, когда колледж уже закрыт? Я брал у директора колледжа бумагу с его подписью, специальное разрешение, добивался, чтобы нас туда пускали.