Звери. История группы. Страница 11

Один раз я пришел домой и не смог открыть дверь сам. Решил никого не беспокоить и лег прямо на пороге. А мама утром уходила на работу и не могла открыть дверь, потому что я под ней лежал и спал. Она меня, конечно, отодвинула, сказала: «Рома, иди спать!» А я: «Да я и так сплю, все нормально». – «Иди в кровать быстро!»

Но я редко позволял себе такое. Обычно просто не приходил. А зачем приходить, если ты плохо выглядишь? Лучше где‐то прийти в себя и вернуться нормальным человеком. Да, мама волновалась. Но под конец научилась не волноваться. Она воспитывала меня, а я воспитывал ее. Так получилось. Я же гордый был. Наглый, упрямый. Я все время думал, что если мне мама что‐то советует, это плохо, это неправильно. Она ничего не понимает. Поэтому я буду жить как хочу. Если мама хотела, чтобы я поступил в медицинский институт, стал доктором, я говорил, что не хочу и никогда не буду доктором, я буду строителем.

Мама всегда хотела только хорошего для меня. Но я с ней спорил и оказывался прав в конечном счете. Она хотела, чтобы я поступил в Ростовский строительный университет. Я туда подал документы, не поступил. Хотел подать документы в наш строительный колледж, но было уже поздно. Помню, пришел домой и говорю: «Ну что, доигралась? Хотела на своем настоять? Теперь меня даже в колледж не берут! Еще один год терять?» Она пошла в колледж, дала взятку, чтоб у меня приняли документы. Так получалось, что из ее советов для меня ничего хорошего не выходило. И я понял, что нужно действовать самому.

Насчет моих отношений с девушками – то же самое. Она привыкла. Понимала, что это все несерьезно. Нет, она пыталась, конечно, ладить с ними, улыбалась, здоровалась. Хорошо, что девушка есть. Некоторые ей нравились, некоторые нет. Она привыкала к тем, с которыми я более-менее долго общался. А с другими: «Ну Рома, ну кого ты опять себе нашел! Ты посмотри внимательнее, у тебя все впереди, столько еще будет девушек!» Высказывала замечания. Например, если девушка наглая. Критиковала не по красоте, а по поведению: «А кто она? А чем занимается?» – «Мам, я не знаю кто». – «Рома, ну надо же знать! Где она живет, где учится, кто у нее родители?» В провинции так. Но она в принципе никогда не высказывала мне претензий типа: «Вот это плохая девочка, не встречайся с ней!» Она хитро подходила. Если у меня была какая‐то проблема и я начинал что‐то ей рассказывать, она говорила: «Да-да, Рома, правильно. Я тоже так думаю». Она как‐то оберегала меня. Но все‐таки не уберегла, судя по городу Новороссийску… Позже расскажу.

Я скорее с Лёхой советовался, к нему приезжал часто с девочками, показывал их. Не то чтобы мы с ним подробно их обсуждали, пацаны же немногословные. «Ну как?» – «Порядок». – «Красавец!» У пацанов все проще, чем у девчонок. Типа: «Классная у тебя девка!» – «Ну да». И я все время к Лёхе приезжал с девушками и как бы у него спрашивал: вот я с ней хочу замутить серьезно… Девушке я говорил: «У меня есть лучший друг, поехали». Если она не соглашалась ехать, я все равно ехал. «Не хочешь – не надо, это твои проблемы». Дружба была важнее. А как иначе?

Я на маму не похож, я похож на папу. Мама развелась с папой, когда мне было лет семь. Когда я учился в классе четвертом, мы вообще уехали из Таганрога. И только когда в пятнадцать вернулся, я начал видеться с отцом. Он всегда жил в Таганроге. Я стал приезжать к нему в гости. Он давал мне какие‐то деньги, рублей пять-десять, но я отказывался, говорил: «Не надо!» Вообще, когда я жил в Таганроге, я реже с ним общался, чем потом, когда уехал. Непонятно… Я его плохо знал. Они расстались с мамой, когда я маленький совсем был, а вернулся достаточно взрослым. Я не понимал, как вести себя с отцом. Вроде отец, а человек чужой.

Мы никак не притирались друг к другу. Сидели, молчали. Общения такого не было: «Привет, как дела, папа?» Мужчины же молчаливые, они же не любят тереть попусту. Поэтому все так и происходило: «Привет – привет». Сидим, смотрим телик. Несколько раз ездили с ним на рыбалку. А о чем можно говорить с ним? Да ни о чем. О чем говорить с отцом? О своей жизни? А что о ней говорить? Он не видел моей жизни, я не видел его. Чем делиться? Как можно просить совета у достаточно незнакомого человека? Он мой отец формально. Мой законный природный отец. У меня не было на него никакой обиды. Я прекрасно понимал, что многие люди разводятся, семьи распадаются. Я это видел не раз. Я понимал, что так надо. Для меня это было нормой, ничего страшного.

Моими занятиями музыкой отец не то чтобы не интересовался… Он приходил периодически на концерты, но не более того. Пришел папа: «Привет – привет, салют – салют». Не сказать, что были холодные отношения, но и не сказать, что очень теплые. Я не знал, о чем с ним говорить. Какое‐то непреодолимое стеснение было. Я же вообще стеснительный на самом деле человек. Приезжаешь к нему в гости, пьешь чай, изредка выпиваешь. Все.

– Нормально?

– Нормально. Пока.

– Возьми денег.

– Не надо.

Почему не брал? Гордый, наверное, был. А что мне брать деньги у человека? Что, как плату за то, что он все эти годы был далеко? Или в этом будет тепло отцовское? Я понимаю, что он отец, но зачем деньги? Это совесть? Да, мне очень нужны были деньги, но я их не брал. Я выходил, шел и думал: «Черт! Почему я их не взял?» Иду и думаю: «Вот мне нужны же деньги, щас бы купил себе чего‐нибудь. Что же я их не взял?!» И каждый раз, когда снова приходил и отец пытался всучить деньги, я не брал. Все время отказывался. Но как только выходишь, ты тут же понимаешь, как они нужны. Но вот как‐то не бралось…

Меня не только папа не понимал. Меня и мама не понимала. Меня никто не понимал. Я изрисовал всю свою комнату, где тогда вместе с младшим братом жил. Гуашью от потолка до стен. Я любил рисовать. Мне хотелось, чтобы все было не так, как у всех. Там в комнате до сих пор все это осталось. Солнце большое… Я рисую плохо, потому что не умею. Рисую, что получается. Поэтому у меня все было в каких‐то разводах, все залито краской. Абстракция сплошная. Все очень ярко. Красное, зеленое, синее, черное, желтое. Все, какие были краски, все использовал. Коричневую, фиолетовую. «Весна», «Ледоколы уплывают, океаны остаются», «Не ходите, дети, в Африку гулять»… Картины больного воображения Романа Виталича.

Мама нормально к этим настенным художествам относилась. Лишь бы только наркотики не употреблял и не убили бы. Время такое было, опасное. Мальчик рисует на стенах – молодец. А что? Не ворует же. Брату пофиг было, что я все стены изрисовал. Он же маленький тогда был. Может, ему и обидно было, что ему самому нельзя на стенах рисовать. Не знаю. Я сначала нарисовал на стене солнце, а потом еще стены и потолок изрисовал. Встал на стул и изрисовал. У меня как‐то от этого солнца все пошло, пошло, как‐то растянулось на всю комнату, расползлось мое творчество.

Я для себя это делал, а перед кем хвастаться? Друзья придут, посмотрят: «О, чё ты наделал‐то!» Просто было интересно все это делать. Так кайфово – кисточкой мазать, какие‐то узоры выдумывать. Сначала я нашел банку с гуашью и решил попробовать. Стены были заштукатурены, но еще без обоев. Я решил на них нарисовать чего‐нибудь – все равно можно будет обоями заклеить. Потом кончилась краска, я пошел, купил еще и продолжил. Поучиться рисовать желание у меня возникало. Пробовал портреты, фигуру человека, но ничего не получалось. А Лёха из Мариуполя очень хорошо рисовал, у него дар был. Ручкой, карандашом, краской – чем угодно рисовал. А у меня не получалось. Конечно, было обидно – смотри, он рисует хорошо, а нигде не учился. А я не умею. Зато я на гитаре играл лучше, чем он…

Лёха очень часто приезжал ко мне. Расскажу, как мы с ним строили. Собрался я пристройкой к дому заняться, как вдруг приезжает Лёха. Я говорю: «Лёха, давай помогай!» – «Давай!» Но мы же старинные друзья, с полуслова понимаем друг друга. «Давай сначала чуть-чуть отметим твой приезд!» – говорю. Сели обедать, мама говорит: «Ну вот, собрались, опять пить будете?» А мама очень спокойно ко всему относилась, по-доброму. Мы выпили, и нас, естественно, повело. Потянуло на подвиги и великие дела.