Сильверсмит (ЛП). Страница 37

— Так что… — он приблизился, снова возвращая мой взгляд к себе, — ты поняла?

— Да, сэр, — выдохнула я, прикусив губу.

— Хорошо, — он окинул меня взглядом с ног до головы, задумчиво, будто что-то прикидывал. — И не называй меня сэром.

Но по голодному блеску в его глазах я заподозрила, что ему это, возможно, даже нравится.

В итоге решили идти все вместе — «своих не бросаем», пошутил Каз.

И вот я стояла в душной маленькой лавке безделушек вместе с Джеммой и Эзрой, пока Каз и Финн занимались своими делами, а Гэвин тихо говорил с хозяином магазина о чем-то важном. Его голос был низким, спокойным, и даже сквозь гул я ловила интонацию — твердую, властную, опасную.

Джемма поймала мой взгляд, направленный на него.

— Ты проводишь с ним слишком много времени, — заметила она недовольно.

Я лишь пожала плечами, все еще греясь воспоминанием о его прикосновениях, и раскрыла старую книгу с пожелтевшими страницами.

— Он многому меня учит.

— Ага, — хмыкнула она, разглядывая деревянного орла с расправленными крыльями. — Не будь наивной, Ари. Такие, как Смит, не просто используют — они ломают, — она поставила орла обратно, к целой стае таких же безликих деревянных птиц.

— Я знаю, что он тебе не нравится, — тихо ответила я.

— Дело не в том, кто или что мне нравится, — Джемма резко повернулась ко мне, глаза ее вспыхнули гневом. — Единственная причина, по которой я до сих пор не нашла способа отправить его как можно подальше от тебя, — это то, что я верю: у Симеона на то есть причины. Но Смит… — она почти прошипела это имя. — Он переступает все границы. Подбирается к тебе слишком близко. Он жестокий, грубый, наемная сила, и ты — наша королева, — она скрестила руки на груди, глядя свысока, словно могла взглядом отгородить меня от него. — И главное, он не Элиас. А Элиас уже боготворит тебя, даже не встретившись.

Моя улыбка погасла.

— Если Элиас так меня боготворит, почему он не пришел за мной сам?

Закипая, я развернулась и пошла к Эзре, стоявшему у окна, оставив Джемму в немом изумлении. Она не ответила. Не потому что не хотела — потому что не могла. У нее было ровно столько же права решать, что Гэвин Смит значит для меня, сколько у Симеона — решать, что люди в Товике ценнее тех, кого мы вчера видели в разграбленной, угнетенной деревне.

Никакого права вообще.

Эзра поднял глаза от книги по истории, коротко улыбнулся и тут же вернулся к чтению. Прямой, но доброжелательный сигнал: не мешай. Что ж, меня это устраивало. Я просто встала рядом и молчала.

С тех пор как мы покинули Уоррич, стало очевидно: мои друзья безоговорочно преданы Симеону и семье Уинтерсонов. Волнение и восторг, с которыми они говорили о будущем воссоединении со мной, с Элиасом, буквально ощущались в воздухе.

Я очень хотела чувствовать то же самое, но не чувствовала.

Я держалась за ту часть себя, которая все еще жаждала простого — обрести друзей, людей вроде Марин. Держалась изо всех сил, лишь бы не скатиться обратно в холодную, одинокую девочку, которую оставила в Уорриче. Я старалась позволить этой надежде стать спасением, тем малым покоем, что доступен сердцу. Быть на свободе уже было достаточно. Иметь друзей — более, чем достаточно.

Но предчувствие о Пещерах не отпускало.

И тревога, что Элиас не приехал за мной сам. Каким мужем он будет? Разрешит ли мне сражаться или посадит на трон, как украшение? По пророчеству Кристабель, именно я должна уничтожить Молохая. Но во Фрейберне Джемма говорила так, будто Элиас и слышать не захочет, чтобы я участвовала в тренировках, пусть даже ежегодных.

А еще моя мать — та, что бросила меня голодать, уверяя, что я должна оставаться хрупкой, маленькой… Может, чтобы соответствовать вкусам Элиаса?

Может, он и вправду хороший человек. Благородный. Мои друзья ведь хорошие. Если они его любят, значит, и он, вероятно, не чудовище. Может, это Элоуэн была безумной, а не мой жених.

Но… вспомнить хотя бы, как Каз говорил о некоем Алеке Джерарде, слишком важном для армии, чтобы осудить его за «непристойное» с сестрой самого Элиаса…

— Здесь душно, — пробормотала я, цепляясь за первое оправдание, лишь бы отвлечься от тошноты, подкатывающей к горлу.

Эзра оторвался от книги, локон песочного цвета упал ему на глаза, он нахмурился.

— Хочешь сбежать? — тихо предложил он. — Можем сходить в храм, — кивнул в сторону моего «хранителя» — тот возвышался над прилавком, перегнувшись через него, и его растущая ярость заставляла лавочника буквально съеживаться за стойкой. — Похоже, сейчас у нас единственный шанс.

— Он разозлится, — прошептала я.

Эзра пожал плечами.

— Вероятно, но нам ничего не грозит. Все равно далеко уйти не успеем, он быстро найдет.

Пять шагов, — сказал он.

Пять шагов — не дальше от него ни на йоту.

Но свежий воздух звал. Яркое солнце зимней Вимары, хрустальный мороз, предвкушение — увидеть хоть кусочек мира, который все это время от меня прятали. Оно звало. Поглощало.

И я должна была знать, что смогу быть смелой и без Гэвина рядом.

Я кивнула Эзре.

Мы выбрались через боковую дверь, скрытую за высоким стеллажом, на котором громоздились кожаные журналы, свертки пожелтевшего пергамента и старинные чернильные ручки.

Теплое солнце ласкало мое открытое лицо и шею. Эзра схватил меня за руку и резко потянул вправо. Смеясь, я побежала, стараясь не отставать от его длинных шагов, и жадно впитывала все вокруг: торговец, продающий горячие шоколадные пирожные с маленькой деревянной тележки; пара музыкантов — их скрипичный дуэт втягивал прохожих в стремительный, живой танец. Подготовка к солнцестоянию кипела и здесь — огненные фонари, синие, оранжевые, розовые, повторяли краски вечернего неба.

Если бы я не знала, что над это место Симеон наложил защитные чары, я бы не поверила, что все это не сон.

Мы пересекли улицу, вымощенную булыжником, и вошли в храм. Эзра навалился всем телом, чтобы распахнуть тяжелую дверь. Я задержалась на пороге, любуясь зрелым, узловатым орехом дерева и узорной ковкой железа. Какая же мастерская рука, сколько терпения нужно, чтобы создать такую красоту.

Внутри, точно по двенадцати спицам на внешнем фасаде, храм образовывали двенадцать арок. Под каждой — витраж, изображавший одного из двенадцати богов Нириды.

Холодный, бледно-лазурный оттенок зимних богов переливался в фиолетовую, туманную, изумрудную весну. Затем — лето: огненно-карминное, яркое, живое, смешанное с персиковыми и солнечными тонами — такое жаркое, что, казалось, его свет обжигал кожу даже через все пространство зала. Слева — три осенних бога, цвета спелого вина, корицы и травяного чая завершали симметрию святилища.

Ряды скамеек, обращенные к каждому из богов, занимали центр храма. Места почти не было, но мы с Эзрой все равно остались стоять, медленно поворачиваясь, глядя, как лучи зимнего солнца преломляются сквозь витражи, рассыпая на полу и потолке радугу.

И тогда я повернулась к последнему, самому могущественному из богов — тому, в честь которого был назван нынешний месяц: Никсар.

Под тенью капюшона его глаза сверкали, словно аметисты, — стоило ему моргнуть, и мир утонул бы в полночной мгле. Тьма тянула меня к себе. Пальцы зудели — хотелось коснуться этой ночи, не злой, не пугающей, а ласковой. Тьмы, в которой можно отдохнуть и раствориться, если сумею укротить собственные кошмары.

Филипп и Элоуэн говорили о богах немного, но основное я знала из книг. Здесь, в Нириде, боги были скорее легендами, вплетенными в ткань культуры, чем истинными предметами поклонения. Никого больше в храме не было, и казалось, будто сила всех двенадцати божеств собралась в самой середине зала, где мы стояли, — сила забытая, ищущая себе дом.

— Ты веришь в них?

Я так увлеклась созерцанием бога чистой, тихой тьмы, что даже не заметила, как Эзра смотрит на меня.

— Не знаю, — ответила я, чувствуя странную тоску от собственного сомнения. — Кажется, будто должна. Будто, если не верю, то предаю их.