Чехов. Последнее дело (СИ). Страница 7

Дверь скрипнула, и в проёме помещения появилась Людмила Фёдоровна. Волосы ее были собраны в небрежный пучок, но с прядью, словно случайно прикрывающей тонкий шрам. Она шагнула внутрь и замерла.

Я всё ещё сидел у кресла, на пятках, чуть наклонившись к отцу, который закрывал лицо руками, будто пытался собрать себя обратно. В комнате стояла тишина, мягкая, почти теплая. И когда Людмила Фёдоровна увидела нас, её глаза на миг округлились, а затем она осторожно начала пятиться, будто испугалась нарушить что-то очень личное.

Но замешательство длилось лишь миг. Она быстро вернулась к себе, к привычному тону — но голос всё же дрогнул, стал чуть тише:

— Утренний чай и завтрак готов. И я… думаю, что Филиппа Петровича можно позвать в гостиную и попить чаю.

Князь чуть дёрнулся, резко опуская руки и выпрямляясь в кресле. В голосе его прозвучала усталость, скрытая раздражённость, смешанная с привычной отстранённостью:

— Благодарю, но я прибыл не за этим.

Он всё ещё избегал смотреть на меня. Будто пытаясь вернуть себе контроль. И стать тем строгим, упрямым, властным начальником охранного отделения, которого я помнил. Но у него не выходило..

— Так никто и не говорит, что вы прибыли за этим, — с нажимом ответила Яблокова. — Я просто предлагаю чай, как того велит социальный протокол. И как делают гостеприимные хозяева, которые рады гостю.

Отец открыл было рот, чтобы ответить, но Яблокова раздраженно его перебила:

— И учтите: отказа я не приму. Хороший чай уместен в горе и в радости. И не надо вам сидеть в этом кабинете, словно вы чужой. Идемте в гостиную, как и положено своим.

Я посмотрел на неё. И вдруг увидел в стоявшей в дверях женщине не соседку, не хранительницу дома. А кого-то другого. Кто отчего-то хочет помочь отцу.

Я поднялся с пола и мягко коснулся локтя старшего Чехова:

— Пойдём. Иначе клянусь Искупителем, она выльет нам обоим на головы этот чай. Чтобы до нас быстрее дошло. А потом спокойно заварит новый. И предложит его с той же улыбкой.

Князь удивленно вскинул брови, уголки губ дрогнули. Отец взглянул на Людмилу Федоровну. Взгляд был тёплым, чуть удивлённым. Он будто только сейчас с его глаз спал морок, и отец увидел её по-настоящему.

— С такой… подругой, — сказал Филипп Петрович негромко, — трудно пропасть.

Людмила опустила глаза, но не отвела взгляда надолго. В её лице что-то поменялось, но в голосе осталась прежняя твёрдость:

— Вот именно. Хватит на сегодня дел. Пора идти на завтрак. Арина Родионовна уже ждет нас в гостиной.

Отец немного помедлил, но кивнул.

— Ну вот и чудно, — подытожила Людмила Федоровна. А затем она развернулась и высоко подняв голову, вышла из комнаты.

— Идем, — сказал я отцу.

И мы вместе вышли из кабинета.

Глава 4

Старый знакомый

Людмила Фёдоровна накрыла стол с особой тщательностью. И я очень удивился, увидев перед собой тяжёлые благородные приборы из серебра, с тонкой гравировкой Императорского монетного двора. Настоящее, старое, отполированное до мягкого блеска серебро, которое я видел и в доме своей бабушки.

— Не помню, чтобы у нас была такая посуда, — пробормотал я.

— А она есть, — ответила Яблокова, разливая по чашкам чай. — Берегла его для особенного случая, который всё не находился. — А накануне нашла это добро в кладовой. Коробка рассохлась от времени. И я подумала: а ведь особенного дня можно и не дождаться. Почему бы не начать сегодня делать такие вот «особенные случаи»?

Мы с Ариной переглянулись. У нее в глазах мелькнуло одобрение и теплая, почти девичья радость.

— Вот и правильно, — отозвалась она, взяв в руку вилку и покрутив ее в пальцах. — Такие красивые вещи прятать грешно.

— Этот набор я покупала в лавке Императорского монетного двора еще при Демидовых, — продолжала Яблокова, не скрывая улыбки. — Копила деньги, откладывала каждый рубль. Отстояла очередь, сама. Тогда давали не больше одного набора в руки. А я в те годы еще надеялась, что это станет частью моего приданого.

Она замолчала, но не с горечью, а скорее с лёгкой усмешкой над собой. Той Виноградовой, которая ещё верила, что всё обязательно складывается по плану.

— Во времена Смуты похожие приборы продавали с рук на перекрёстках, — с лёгкой ностальгией заметил отец, прихлёбываясь из чашки. — И на барахолках.

— Было и такое, — произнесла Яблокова и подняла руку.

Я не успел придумать, зачем, как она слегка потянулась к Филиппу Петровичу, словно собиралась потрепать его по волосам. Так как она, еще будучи призраком, иногда делала со мной, когда думала, что я не замечаю. Но в последний момент аккуратно смахнула с его плеча пылинку. Просто, почти как бы между делом.

Филипп Петрович вздрогнул, словно его обожгло чужое прикосновение. Он не взглянул на нее, но в его лице промелькнуло что-то хрупкое. И я впервые увидел в нем не князя, не отца, не властного начальника охранного ведомства, а просто человека, которому давно не проявляли заботы без причины.

— А блины у вас сегодня особенно удались, Людмила Фёдоровна, — произнес я, чтобы сменить тему.

Она улыбнулась. И мне показалось, что женщина слегка покраснела:

— Спасибо, — ответила она.

— Вы ещё в резиденции императора проявили себя знатной хозяйкой, — сказал отец и тут же, заметно смутился. В голосе прозвучала неуверенность, как будто он сам удивился, что сказал это вслух. — Я имею в виду, что…

— Спасибо, — мягко перебила его Яблокова.

Она взяла тарелку с блинами и аккуратно поставила перед гостем и произнесла:

— Откушайте, сделайте милость.

— Я вам кажусь голодным? — с лёгкой усмешкой отозвался отец.

— Чтобы попробовать что-то вкусное, не обязательно страдать от голода, — спокойно возразила Яблокова. И тут же, как бы по привычке, подвинула к нему баночку с мёдом. — Горячее с мёдом всегда лучше усваивается.

Отец не стал спорить. Просто взял вилку, неспешно намазал верхний блин стопки, сложил его, откусил кусочек.

Я вдруг понял: отец не торопится не потому, что хочет насладиться едой. Просто не желает, чтобы этот момент закончился. Как человек, которому долго было холодно, а теперь он сидит у печки, в тепле, и не знает, когда снова придется выйти на ветер.

— Хорошо тут у вас, — вдруг произнёс отец, глядя в окно, за которым светило теплое Петроградское солнце. — И дом замечательный.

Яблокова не ответила. Только поправила салфетку на коленях, как человек, который слышит больше, чем ему сказали.

А я просто сидел, смотрел на них и думала, что, может быть, мир действительно можно удержать не магией, не властью, а такой вот простой трапезой. Где блины пахнут мёдом, человек, с которым ты не говорил полжизни, вдруг ест за твоим столом. И впервые за последнее время не кажется гостем.

— Фомушка от нас съехал, — смущенно добавила Людмила Федоровна. — Хотя последние дни и ночевал здесь, но все же скоро женится и будет жить в своем доме. Как и положено.

Соседка вздохнула и с какой-то затаенной тоской покосилась на меня и Арину. Но тут же отвернулась к окну.

— Мне иногда кажется, что лучше бы мне было оставаться по ту сторону…

Последние слова прозвучали почти шёпотом. А затем Людмила Федоровна запнулась и прижала пальцы к губам. Я понял, что она вновь забылась и решила, будто никто ее не слышит. Словно она все еще была мертвой.

— Нет, не лучше, — внезапно уверенно заявила Нечаева. — Вы для нас не посторонняя. И все только рады, что вы вернулись с другой стороны.

Хозяйка дома вздохнула, украдкой утерла краем салфетки глаза.

— Мне несказанно повезло получить второй шанс. Знаю. И спасибо, что делаете мою жизнь… настоящей.

Отец деликатно откашлялся, чуть выпрямился в кресле и бегло взглянул на часы. Не с нетерпением, а скорее ощущая необходимость вернуться из этой уютной кухни в большой мир, где его ждало множество дел.

— Тебе пора? — спокойно поинтересовался я.