Чехов. Последнее дело (СИ). Страница 2

Я не мог не улыбнуться в ответ.

— Филипп Петрович дежурил здесь с самого момента, как тебя привезли, — начала Яблокова. Голос её звучал ровно, без нажима. — И Софья Яковлевна с Ариной Родионовной тоже. И Фома.

Она ненадолго замолчала, будто давая мне время на то, чтобы всё это услышать по-настоящему, не мимоходом. Я слушал, ощущая, как каждое имя ложится в грудь, как маленький якорь.

— Правда, князь Чехов спешно уехал. С Маргаритой что-то случилось.

Едва прозвучало это имя, как внутри будто щёлкнуло. Лицо скривилось само собой — мгновенно, почти непроизвольно, словно я откусил лимон. В душе колыхнулась ненависть. Глухая, горячая, как боль, от которой не избавишься ни словами, ни временем.

Яблокова никак не отреагировала. Словно бы и не заметила. Или сделала вид. А может, просто не хотела отвлекаться на лишнее.

— Так что сейчас здесь только Софья Яковлевна и Нечаева. Они устроились в гостевой, дежурят по очереди, — продолжила она, поправляя плед на моих плечах. Движение было простое, почти механическое, но в нём — забота. — Одно время тут ещё ночевали Шуйский с Беловой, и даже Елена Анатольевна с Плутом приезжали. Но их насилу вытолкали. До чего оказались настырными. Два сапога — пара. Ах, да. Александр Васильевич обещался заехать. Зимин звонил, грозил прикатить и отругать тебя по-свойски. Так что, пока все эти люди не растерзали тебя за твой очень… глупый поступок, я хочу знать: зачем ты поехал на встречу со Щукиным один?

Я посмотрел на неё, не отводя взгляда. И ответил так, как было:

— Потому что он об этом попросил.

На её лице промелькнула лукавая, почти добродушная усмешка. Та самая, которой она иногда встречала мои особенно нелепые аргументы.

— То есть, если бы он сказал спрыгнуть с крыши, ты бы его послушался?

— Он утверждал, что знает что-то о моей матери. Но потребовал приехать в одиночку.

Она кивнула. Не резко — спокойно, как человек, который уже не удивляется ничему.

— И ты поверил…

Я открыл было рот, чтобы объяснить, и в этот момент всё вспомнилось — остро, как удар: призрак, женщина с пустыми глазами, её голос… И амулет. Камень, к которому она была привязана. Я почувствовал, как внутри всё сжалось.

— У него был призрак… — начал я и резко попытался подняться. Сердце забилось учащённо, и в следующую секунду Яблокова неожиданно ловко вскочила с кресла.

Её руки были крепкими. Она прижала меня к кровати с такой силой, что я понял — не встану, если она не позволит.

— У тебя, часом, не помутнение, Павел Филиппович? — её голос звучал всё так же спокойно, без повышенного тона, но в глазах сверкнула тревога.

— Амулет, — выдохнул я, всё ещё пытаясь вырваться. — Он мне нужен. К нему привязан…

— Если ты о той штуке, которую держал в руке, то он у меня, — быстро перебила Яблокова. — Тише. Всё в порядке. Амулет в доме.

Я почувствовал, как всё внутри оттаивает, как паника отступает. Медленно выдохнул и перестал бороться. Глянул на неё и кивнул.

Она убрала руки. Села обратно в кресло, но не спускала с меня взгляда.

— Что за призрак?

Я задышал ровнее. Мысль собиралась по кускам.

— Я всё расскажу, — пообещал я, чуть тише. — Когда все соберутся.

Она не спорила. Только слабо кивнула.

— Лучше поведайте, как вы меня нашли?

Мой голос прозвучал тише, чем хотелось бы. Не от слабости — от какой-то внутренней неловкости.

Людмила Фёдоровна поджала губы, опустила глаза и ненадолго замолчала. В её лице появилось то особенное выражение, когда она колебалась между тем, чтобы сказать правду сразу или сначала немного пожурить. Она смотрела на меня внимательно, изучающе, будто заново оценивала, сколько во мне осталось глупости и упрямства. А потом всё же тяжело вздохнула и заговорила:

— Когда ты уехал… дома стало как-то… слишком тихо. Не сразу поняла, в чём дело. Вроде всё как всегда — двери на месте, чай в термосе, записки нет. Но что-то не так. А потом… наши призраки не пришли смотреть «Несчастливы порознь». И тут я уже поняла — дело нечисто.

Я невольно улыбнулся. Конечно. Она заметила. Даже в тишине знала, что я исчез не просто так.

— И начали искать, — сказал я, больше утверждая, чем спрашивая.

— Начала, — кивнула она, и в голосе её была лёгкая обида. — Они, между прочим, спрятались в каморке Евсеева. От меня спрятались, глупые. И сидели там, будто в осаде. А с ними был… осколок. Зеркала.

Я поднял брови.

— Они всё рассказали?

Прежде чем она успела ответить, из-за стены донёсся обиженный голос Козырёва:

— Мы молчали.

— Как подпольщики, — с невозмутимым выражением лица подтвердила Людмила Фёдоровна. — Ни уговоры, ни угрозы. Только бубнят: «Он уехал по делам, всё в порядке, не мешайте». Но, Павел… — она посмотрела на меня долгим взглядом, — вид у них был такой, что даже слепой бы понял — что-то произошло. Пришлось звонить Гришане.

— Серьезно? — поразился я.

— Я умею общаться с разными людьми, — терпеливо пояснила женщина. — Собак дрессировать мне не приходилось, но я справилась с твоим новым водителем.

— Он не…

Яблокова отмахнулась и продолжила:

— Он выяснил, куда повезло тебя такси. А дальше — дело техники.

— И он… привёз вас? — недоверчиво спросил я, всё ещё с трудом представляя себе, как Гришаня и Яблокова едут куда-то вместе по экстренному вызову.

— А что тебя так удивляет? — фыркнула она. — Я, между прочим, легенда школы огня. Кое-что ещё умею… — она замялась, а потом поправилась чуть мягче: — Умела. Но перед тем как ехать, я всё же сообщила адрес твоему отцу и Морозову. Они прибыли, но правда, уже позже. Честно говоря, едва не наступили на тебя.

Я медленно выдохнул. В груди стало тяжело от одной мысли, как близко это было… И как много людей снова встали за моей спиной.

— Ты почему призраков через зеркало не вызвал, дурик? — вдруг резко спросила Людмила Федоровна, как будто всё тепло на секунду сменилось гневом.

— Потому что Щукин бы их сожрал, — спокойно ответил я. — И стал бы только сильнее.

Она посмотрела на меня внимательно. В её взгляде на мгновение мелькнуло что-то вроде признания. Не похвалы, но понимания.

— Хорошо, что осколок сработал, — мягко произнесла она. — Правда, Лаврентий Лавович потом около часа сращивал ткани на твоей ладони. Ты сильно её распорол. Если бы не талант нашего целителя — ходить тебе с куриной лапкой до конца жизни.

Яблокова смешно потрясла ладонью, имитируя птичью лапу.

Я, почти не думая, поднял правую руку. Тонкий шрам на ладони казался серебристым.

— Если бы я не приехала… — продолжила она уже тише, — ты мог истёчь кровью и остаться там, рядом с ним. Рана была глубокая. Пришлось прижечь, чтобы ты не умер раньше времени. Поэтому и остался след. Шрам — это меньшее, что с тобой случилось.

— Это не важно, — ответил я.

Людмила Федоровна прищурилась, окинула меня оценивающим взглядом и заявила:

— Я бы на месте отца тебя выпорола. Розгами, вымоченными в соленой воде. Чтоб не повадно было шастать по всяким злачным местам.

Я смотрел на неё, и сердце медленно сжималось. Не от боли, а от тепла. Она сидела рядом — такая упрямая, громкая, колючая. Но ведь отправилась за мной. Была рядом, когда оказалась нужной.

— Спасибо, — произнёс я едва слышно.

— Я прямо посоветую ему это сделать. Не сомневайся.

Разговор прервал звук открываемой двери. Через секунду послышался узнаваемый голос:

— Павел!

Я едва успел повернуть голову, как Софья Яковлевна уже оказалась рядом. Она вошла быстро, целеустремлённо, как всегда, когда тревожилась. Яблокова молча шагнула в сторону, уступая ей место у изголовья. За плечом бабушки я заметил Арину Родионовн. Она стояла у стены, в голубом домашнем платье, немного растерянная, но внимательная.

Бабушка не сказала больше ни слова — просто склонилась надо мной и принялась ощупывать моё лицо, ладони, плечи. Движения её были быстрыми, как у человека, который не верит на слово, пока сам не убедится. В её пальцах всё ещё ощущалась сила — та, что не исчезла с годами. Сила женщины, которая повидала и пережила больше, чем любой хроникёр успел бы записать.